Ослепительные дрозды - Алексей Рыбин

- Ты зато в состоянии, - не оборачиваясь сказал Леков.

- Да, - начал было Отрадный, но Леков отмахнулся и крепче прижал к себе девушку Наташу.

- Да брось ты... Ты все что мог, уже сделал. И Лукашина твоя, великая певица земли русской... Все, теперь по инерции покатиться.

- Что покатиться?

- Ваше говнище...

- Да я тебя сейчас, щенок..

- Брек, - сказал Кудрявцев. - Василий, ты чего заводишься? Давай, кончай. А то водки больше не дам.

- Дашь, - строго вымолвил Леков. - Ты хороший человек, Рома. Ты не можешь не дать мне водки. А ваше говнище, - он снова посмотрел на Отрадного. - Ваше дерьмо покатиться по стране и все в нем утонет. Ты не смотри на меня так, не смотри. Не обижайся, вообще-то. Я, ведь правду говорю. А на правду чего на нее обижаться? Правда - она и есть правда. Против правды не попрешь. Точно, Рома?

- Ты о чем? - Кудрявцев пожал плечами. - Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

- Я имею в виду, что господин Отрадный имеет в виду невиданный прогресс в области популярной музыки. Грядущий прогресс, конечно, так ведь, господин артист?

- Пошел ты, - огрызнулся Отрадный. - Тебе этот прогресс не грозит.

О-о! какая жалость! - воскликнул Леков. - Какая, блядь, жалость! Не попаду я в вашу тусовку! Не согреют меня огни большого города!

Он быстро крутанулся на триста шестьдесят градусов, обозревая окрестности. Девушку Наташу он при этом, каким-то хитрым образом, не выпустил из рук, она только качнулась и снова обрела равновесие.

- Только...

Леков понизил голос.

- Только не будет уже большого города. Была Москва большим городом.

Он махнул рукой на сталинские здания Кутузовского проспекта.

- Была... А скоро ничего от этого всего не останется.

- Это почему же?

Кудрявцев положил руку на плечо Отрадного, который снова хотел вступить в дискуссию.

- Подожди, Сережа. Так почему же, Василий?

- Потому что - ты говоришь - Горбачев... Не в нем дело. Дело в том. что империя себя изжила. Не Горбачев, так кто-нибудь другой даст первый толчок. И все рухнет. Все. Но мне начхать. Мне это даже интересно, Мне это нравится. Но - этого самого искусства, о котором так долго говорили господа прогрессивные композиторы - его не будет. Вы, композиторы хреновы, - он снова обращался к Отрадному. - Вы почву подготовили. Своими псевдорусскими стенаниями. Своими проститутскими песнями.

Леков перевел дыхание. Девушка Наташа внимала его словам с благоговением, сходным с религиозным экстазом.

- Вы все - шлюхи...

- Слушай, ты! - начал было Отрадный, но Кудрявцев снова не дал ему начать перепалку, начал что-то шептать в ухо артиста, от чего тот замолчал и даже начал улыбаться. Леков, тем временем, продолжил:

- Шлюхи, я сказал! Играете на власть... Все вы, вся ваша кодла прихвостни царские. Что вам прикажут, то и поете. Что разрешат - выставляете как свою заслугу. "Мы пробили"... "Мы протолкнули"... Лукашина эта ваша, мама, понимаешь... Подсадили всю страну на совковую пошлятину, на блятняк трехаккордный... Рома! Ты, вот, меня поймешь...

- Я понимаю, Василий, - начал было Кудрявцев, но Леков, увлекшись, не дал ему договорить.

- Империя рушится. Это историческая закономерность. С империями это, вообще-то, бывает. И что же будет? Люди привыкли быть нищими. Рухнут стены все кинутся разгребать обломки. Тащить к себе в конурки... Деньги станут главным и единственным законом. Ну, это, конечно, простительно. Несколько поколений нищих - изголодались, соскучились по денежке...Тем более, что вообще никто, почти никто не знает, что такое деньги...И вы, вы, проститутки, вы первыми броситесь за этими самыми деньгами. Легко будет. Народ будет просить калинку-малинку, а вам-то, с вашей школой - чего не сбацать? И будете бацать, будете. Дедушка русского рока... Будешь "Мурку" петь, никуда не денешься. Все вы будете тюремную романтику наяривать с утра до ночи и с ночи до утра. Вот что будет! Понял, ты, композитор? Понял, какое светлое будущее тебя ждет? А Москва - Москва станет отстойником. Это судьба всех империй. Всех имперских столиц. Что сейчас с Питером? Отстойник Российской Империи. А Москва станет помойкой Советской Империи. Это наверняка, это я точно знаю.

- Откуда же ты это знаешь? Видение было? - спросил Кудрявцев.

- Да, - серьезно ответил Леков. - Не веришь?

- Ну, почему... Всякое в жизни случается.

- Это точно. Так что, огнями этого, - Леков показал подбородком на Триумфальную арку, - огнями этого небольшого города меня не соблазнишь.

- Да кому ты нужен, - снова начал Отрадный и осекся.

Леков вдруг побледнел так, что лицо его почти засветилось в полумраке ночного проспекта, губы сжались, пот на лбу не то, что выступил, а полился ручьями. Девушка Наташа отшатнулась - кавалер сделал какое-то неловкое движение рукой. Почти оттолкнув девушку Наташу в сторону, схватился освобожденными руками за живот, согнулся, разогнулся и, закатив глаза, повалился на бок, звонко стукнувшись виском о теплый, не успевший остыть от дневного жара асфальт.

- Что такое? - крикнул Роман, бросаясь к лежащему без движения товарищу. - Василий! Что случилось?

Кудрявцев присел рядом с Лековым, одной рукой поднял его голову, другой стал искать пульс на шее.

- Мать вашу! - крикнул он через несколько секунд. - Пульса нет! Сережа! Скорую, быстро! Звони! В автомат! Наталья! Лови машину! Пулей!

Девушка Наташа с ужасом смотрела на лежащего Лекова и не двигалась с места.

Глава 5.

СИЛА И СЛАВА

Нам с тобою повезло в отношении всего.

(Панов)

Если ты не хочешь быть никем, то не будь никем. А если не можешь быть никем - не залупайся.

(Панов)

- Как я ненавижу праздники, если бы ты знала! А, особенно, - восьмое марта. Мерзее и придумать ничего себе нельзя. Мужики, эти мужики... Нет, я не пидор, пойми меня правильно. Но мужиков этих терпеть не могу. Меня от них тошнит. Как они с этими светящимися лицами, да, какими, там, лицами - с рожами, красными от водки, как они лыбятся, уроды, в очереди за мимозами... Это такая пошлость, я сказал - "тошнит" - соврал. Не может меня тошнить. У меня сводит скулы, мне рта не открыть. Я только мычать могу. Когда вижу эти толпы с их мимозами! Да ладно, восьмое - а, вот, седьмое - предпраздничный день... "Короткий день". На работе начинают бухать - причем, и дамы тоже. Ну как так можно? Это как же нужно свою работу ненавидеть, чтобы придти туда, и не работать, а жрать водку? Я не понимаю, просто не понимаю! И слинять пораньше - и кайфовать от этого. Так зачем на нее, на работу эту вообще ходить, если главное желание - слинять? Я не понимаю... Я, вот, не хочу на работу ходить, так я и не хожу. Уже много лет. Я делаю то, что мне нравится. Я работаю больше, чем десять этих работяг вместе взятых.

- Странно, Саша.

- Что - "странно"?

- Странно видеть, как люди меняются.

- А что такое? Ты кого имеешь в виду? Меня?

- А кого же? Ты, как закодировался, таким стал...

- Каким?

- Занудой ты стал, вот что. Полным занудой. Иногда слушать тебя тошно.

- Не слушай. Люди меняются, это ты верно сказала. Не меняются только олигофрены. А нормальные люди растут. И приоритеты со временем тоже...

- И я уже для тебя не приоритет, да? У тебя другие теперь приоритеты? Познакомишь?

- Познакомлю. Обязательно познакомлю.

- Ага. И я тебя со своими познакомлю. У меня тоже теперь есть новые приоритеты.

- А то я не знаю! Иди, катись к своим мужикам. Веселись. А я пока пахать буду. Денежку зарабатывать.

Огурцов резко встал из-за стола, брезгливо взял пустую тарелку из-под только что съеденного им супа и швырнул ее в раковину. Тарелка не разбилась, но звякнула, скрипнула, проехавшись по металлу мойки, и затихла, напоследок обиженно булькнув, захлебываясь тонкой струей воды, льющейся из неплотно закрученного крана.

- Бей, бей посуду. Бей. И меня можешь побить. Пожалуйста. Ты же у нас в доме хозяин.

- А что? Может быть, ты?

- Да что ты, милый. Конечно, ты у нас знаменитость. Ты у нас сильный. Ты у нас...

- Да, да, да. Я не жру водку каждый день. Посмотри, сколько я всего сделал за последние годы! Да, я меняюсь! А что с теми стало, кто не меняется? Во что Леков превратился? Бомж натуральный! Ты этого хочешь? Конечно, зато он не зануда! С ним весело! Нажраться пивом с утра, потом водочку херачить до полного отруба! То-то жизнь! То-то веселье!

- Дурак ты.

- Слушай, Таня...

Огурцов, уже собравшийся, было выйти из кухни, повернулся к жене.

- Таня, я не пойму тебя... Не было у нас денег - плохо. Я виноват. Я лентяй. Я - бездельник. Теперь - хочешь квартиру - на тебе квартиру. Хочешь машину - вот тебе машина. Хочешь пятое-десятое - получи и пятое и десятое и, в довесок - двадцатое и двадцать пятое. Бонусом. Опять плохо. Когда тебе хорошо-то будет? А? Когда? Что мне сделать еще? Обосраться и не жить?

- Дурак.

Огурцов молча повернулся и направился в прихожую. Таня появилась в коридоре в тот момент, когда он, надев пальто, зашнуровывал ботинки. Черт бы подрал эти шнурки круглого сечения. Вечно так - наденешь обувь, завяжешь узелки, пальто натянешь, шаг сделаешь - и снова наклоняться приходится, уже при полном параде. И контрольные узелки вязать. Кто только эту мерзость изобрел?