Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - Клер Дедерер

Вот эта поза, казалось, была создана для того, чтобы делать ее в одиночестве. В ней вы полностью погружались в себя. Это была поза, больше всего способствующая уединению; в последний раз я чувствовала себя так в детстве — полностью довольной своим маленьким мирком, жителем своей собственной страны. Моё тело было отдельной территорией с границами, при этом безраздельной и самодостаточной.

Круг моей жизни сужался. Мне никто не звонил; никто не приходил в гости. Какие-то люди заходили и уходили. Они не пытались вмешиваться в мои дела, а я не пыталась им угодить — это было бы нелепо, ведь они сами тоже ничего для меня не делали. Раньше моя семейная жизнь в определенной степени была спектаклем, разыгрываемым с целью угодить всем вокруг, спектаклем, доказывающим окружающим и мне самой, что всё у меня в порядке. Нет, не в порядке. Всё идеально. Теперь же это была просто семейная жизнь, закрытая ото всех, которую мы вели почти в секрете. Мы стали семьей медведей в берлоге, где ворочались близко друг к другу, согреваясь под толстыми шкурами. У меня больше не было зрителей.

А когда не осталось зрителей, начали происходить совсем мистические вещи: сам источник моего беспокойства и стыда — депрессия Брюса — просто исчез. Возможно, тому было несколько причин: его новые подруги-сокурсницы; солнце; факультет журналистики, где к нему относились как к уважаемому коллеге. Напрашивался вопрос: что если мои опасения и вызвали его депрессию в первую очередь? Я нависала над ним, как ястреб, следила за тем, чтобы он не выбивался из системы, — так неудивительно, что он испытывал давление и тяжесть.

Брюс каждый день провожал Люси в школу, и как они были счастливы! Никто не кричал. Никто не жаловался. Просто счастье: отец и дочь, вместе идущие в школу. Я в эту идиллию не вмешивалась. Не пыталась организовать их уход или заставить их идти быстрее. Я просто говорила «до свидания», потом отводила в сад Уилли, писала свои несколько сотен слов и шла в горы. Одна.

Мои дети путали слова «география» и «геология», но в Боулдере география и геология действительно были одним и тем же, и они начали управлять моей жизнью. Горы полностью определяли стиль жизни города. Сиэтл для меня был городом общественной истории — когда я жила там, моим девизом были строки Мюриэл Рюкейзер: «Вселенная сделана из историй, не из атомов». У каждого перекрестка была своя история, в буквальном смысле. В Боулдере во главу угла снова становились атомы. Погода врывалась в мой дом и встряхивала меня. Плющ проникал внутрь через окно. Если я гуляла и попадала под дождь, то не просто возвращалась домой мокрой — грязи на моих ботинках налипало столько, что они превращались в туфли на платформе. Природа здесь была не романтичной и сентиментальной, как воображают себе люди, которые никогда на природе не были. Она была силой и присутствовала рядом с тобой постоянно. Она могла тебя сожрать. Природа начала пожирать меня.

23. Шавасана[42]

Мудрецы говорят, что, когда ученик готов, учитель сам даст о себе знать. Когда мы переехали в Боулдер, учителя начали сыпаться на меня как с неба. Они дождем на меня проливались.

Через некоторое время после переезда в Боулдер редактор из «Нью-Йорк тайме» дала мне задание написать статью об обучении в «Наропе», буддистско-хипповском университете. Редактор была женщиной серьезной, поэтому я не стала рассказывать ей, как в 1987 году сидела на полу в коридоре «Наропы», испугавшись буддистов и их китовых мантр.

«Наропа» была одним из любимых заведений Боулдера. Я навела справки и выяснила, что университет появился в 1974 году и назывался тогда «Институт Наропа». Тем летом Чогьям Трунгпа Ринпоче (учитель тибетского буддизма, приехавший в США, потому что его пригласили в Оксфорд) основал институт, чтобы интегрировать исследования востока и запада. Он пригласил художников со всей страны, а художники пригласили своих друзей — в итоге набралось примерно две с половиной тысячи человек. Многие студенты потом так и остались в Боулдере, включая поэта Аллена Гинзберга. Тот остался, чтобы помочь основать факультет с элегическим названием «Школа свободной поэтики Джека Керуака». Я почти каждый день проезжала мимо университета. Его главный корпус располагался в здании старой школы на Арапахо-авеню. Кампус навевал мысли о веселой жизни и хорошем финансировании: новые современные здания и зеленые лужайки, раскинувшиеся вокруг центральной постройки из старого кирпича.

Студенты, бродившие по здешним солнечным тротуарам, казалось, задались целью своим видом воплотить в жизнь все стереотипы о том, как должны выглядеть студенты буддистского университета. Дреды, поеденные молью кардиганы, разрисованные вручную кожаные куртки и юбки из лоскутов длиной до пола. Что до обуви, это были байкерские сапоги или босые ноги. Одним словом, студенты «Наропы», которых я изучала из окна машины, пока дети кричали в уши, чем они хотят заняться, а срок сдачи статьи неминуемо приближался, показались мне очень милыми и немного чудаковатыми — впрочем, именно такого эффекта они и добивались.

Мне дали задание написать о том, как университет использует в обучении практики созерцания. Пресс-служба университета дала мне контакты нескольких профессоров, подходивших для моего исследования. В течение недели я могла ходить на занятия и общаться со студентами и учителями. Первым классом, куда я попала, было занятие под названием «Созерцательный художник», и вел его некто Роберт Спеллман. Я должна участвовать во всех занятиях, которые посещаю, предупредила девушка из пресс-службы. Золотое правило фрилансера: работа — это работа, даже если придется петь мантры.

Жарким сентябрьским утром я надела короткую юбку и майку, мы с Брюсом перекинулись парой шуточек по поводу того, как я вернусь с занятий с промытыми мозгами, завербовавшись в буддистскую секту, и я направилась в кампус Арапахо — современный офисный квартал, переоборудованный под здания университета. Стоит чуть пройти к востоку от гор Флэтайронс, как Боулдер быстро становится прерией. Странно было наткнуться посреди пустыни на сверкающее здание из стекла и бетона, украшенное тибетскими флажками. Еще более странно — видеть студентов, сидящих скрестив ноги и сложив руки в гьян-мудру (соединив указательный и большой палец), медитирующих на полоске травы, отделяющей парковку от входа в здание.

Внутри приятно пахло школой — своеобразная смесь запахов тела и чистящих средств, встречающаяся во всех учебных заведениях, и только в них. Студенты улыбались и толпились в коридорах. В студию, где должен был состояться мой класс, меня отвела девушка с панковским ирокезом. Я неуверенно толкнула дверь. Бетонный пол был завален подушками для медитации — круглыми, жесткими, в хлопковых чехлах, — на таких вполне могла возлежать курившая кальян гусеница из «Алисы в Стране чудес». Урок номер один: никогда не надевайте короткую юбку на занятие, в названии которого есть слово «созерцательный». Затратив немало усилий на одергивание юбки, я наконец уселась на подушку. Остальные студенты заняли свои места куда более изящно.

Открылась дверь, и вошел седой мужчина. Он выглядел в этой студии совершенно несуразно: на нем были брюки цвета хаки, светло-голубая рубашка, застегнутая на все пуговицы, очки в роговой оправе. Смотрел он сурово и внимательно. Другими словами, воплощал собой классический образ джентльмена, разве что твидового пальто не хватало. Он поздоровался со мной, кивнул остальным и тоже сел на подушку, сбросив начищенные до блеска туфли, скрестил ноги, положил руки на колени и следующие двадцать минут молча просидел в медитации.

Когда он наконец открыл глаза, взгляд его был посвежевшим, как только что политая лужайка. Потом он улыбнулся, окинул взглядом своих учеников и проговорил:

— Если мы сформулируем намерение медитировать усердно и правильно, но не подойдем к этому намерению осознанно, то превратимся в придурков.

Следующие полчаса он объяснял студентам, чем они, собственно, только что занимались. Говорил он метафорами. Упомянул в разговоре и Долорес Амбридж, злодейку из «Гарри Поттера», и святую Бригитту Ирландскую. Он рассуждал о неприкосновенности обычной мухи и о лобной доле головного мозга. Его лекция была многогранной, он пытался найти подход к каждому ученику, заставить его понять. Хотел каждого затронуть и для каждого подобрать подходящую метафору, ту, которая сподвигла бы его сесть и посвятить себя практике медитации.

Наконец Спеллман собрал все свои рассуждения огромной сетью, в которую попала и я. Он заговорил о Томе Брауне, охотнике из Нью-Джерси. Браун рассказывал, что тем, кто хочет увидеть дикого зверя, нужно пойти в лес и там сидеть абсолютно неподвижно. Если сидеть достаточно тихо, звери сами придут. Мое внимание сразу обострилось: Брюс ходил на охоту с Брауном, когда писал о нем статью. Спеллман сказал, что практика медитации в точности соответствует опыту, описанному охотником. Если замереть и сидеть достаточно неподвижно, первобытный ум (та часть ума, которая не занята мыслями об обязательствах, потребностях, повседневных делах) сам себя проявит и выступит на первый план.