Все женщины — химеры - Гай Орловский

Он нехотя слез сам, я усадил его под дерево, Рундельштотт сумел покинуть седло сам и подошел к нам достаточно бодро. Под действием алертина даже не волочит ноги, глаза блестят, голос стал звучным, как у полководца.

— Его надо перевязать, — велел он.

— Сперва обработаем рану, — ответил я. — Фицрой еще не понял, что воротник надо натягивать и на морду.

Фицрой поморщился, Рундельштотт не понял, к счастью, не видел, как стрелы ударили Фицрою в спину и отскочили. Пришлось бы объяснять, что и заколдованную рубашку тоже нашли среди мусора в другом углу его лаборатории.

Я сцепил челюсти: рана в голове достаточно глубокая и достаточно широкая, хорошо, стрела на излете и по черепу только чиркнула.

— Красиво, — заверил я бодро. — Не совсем симметрично с той, что на другой стороне, но я могу подправить… Мастер, подайте мне нож! Я сделаю и вторую такой же длинной…

— Я те сделаю, — пригрозил Фицрой. — Ишь, скульптор!.. Красоту ему подавай.

— Ты же любишь красивое, — упрекнул я.

Глава 8

Он закрыл глаза, а я наложил на рану пластырь, что теперь в поясной аптечке любого десантника, не только мигом останавливает любое кровотечение, даже артериальное, но и помогает стремительному заживлению.

— Прохладно, — проговорил он слабым голосом. — Это опять то?

— Опять, — согласился я.

— Хорошо заживает…

— Неплохо, — согласился я. — Но если уши срубят, вряд ли отрастут. А если и отрастут…

— …то что?

Я ответил с сочувствием:

— То уже не человечьи, сам понимаешь.

Он сказал испуганно:

— Но-но, тоже мне лекарь! Простые уши и не отрастут?.. А какие отрастут?

— Тебе лучше пока не знать, — сказал я. — Спокойнее спать будешь. Отдыхай пока. Ты потерял много крови, потому холодно. Подожди с годик, начнется заживление. С той стороны морды уже и не чувствуешь? Ну вот, и с этой завтра-послезавтра все зарастет.

Рундельштотт поинтересовался с беспокойством:

— Эта штука поможет?.. Рану все-таки нужно перевязать.

— Да, — согласился я. — А то ветки могут сковырнуть пластырь. Хотя он так вцепился, что теперь весь влезет в рану.

Фицрой прошептал:

— Что, буду ходить с этим торчащим хвостиком?

— Это красиво, — сказал я. — Как перо на шляпе! Только прямо из головы. Всяк засмотрится. А я скажу, что у тебя там много перьев, просто одно вылезло наружу…

Рундельштотт сказал непонимающе:

— Но как же…

Фицрой сказал стонуще:

— Мастер, вы слишком многому его научили. Теперь он совсем охамел, видите?

— Растворится, — пообещал я Рундельштотту. — Превратится в молодое мясо, что заполнит канавку. Фицрой, ты же не чувствуешь уже боли, признайся?

Морщась, Фицрой осторожно пощупал кончиками пальцев рану, на лице проступило изумление.

— А ты откуда знаешь? На тебе же ни одного шрама!

Я ответил скромно:

— Шрамы я оставляю другим.

— Надо запомнить, — ответил он. — Ты же не сам придумал, верно?

— Угадал, — сообщил я. — Ну, можем ехать?.. Там есть и стимулятор, ты сможешь ехать до ночи, а потом свалишься.

— И помру?

— Не надейся, — сказал я безжалостно. — Ты нам еще нужен. Разве что потом, когда приедем… Или ты мне что-то должен? Тогда живи…

— Ну спасибо…

— Отоспишься, — сообщил я, — и будешь как огурчик. А через недельку там останется только шрам. А то и раньше.

Деревья пошли странно и неприятно голые, ветки часто опускаются до земли, собирая не только паутину, но и лесной мусор, а когда начали объезжать, вообще забрались в дебри.

Рундельштотт сказал слабо:

— Я мог бы это убрать… но если в погоне есть хотя бы слабый маг, нас учуют.

— Тогда не надо, — сказал Фицрой до того, как я открыл рот. — Так мы вроде бы сбили их со следа. Ничего, выберемся. Со льдом была вообще просто песня!

Рундельштотт пробормотал:

— Вообще-то маги в первую очередь стараются искать заклятия, что действуют на людей…

— Это и понятно, — ответил Фицрой, — но сделать ледяную дорожку через всю реку… А тот маг, что преследует нас с отрядом, он так не может?

— Это очень редкое заклятие, — ответил Рундельштотт. — К тому же маг не может ухватить все… Чем больше узнает, тем сильнее сужает для себя работу. Есть маги, что умеют работать с животными, но не могут с людьми, а тем более никто из них не сумеет заморозить реку, каким бы ни был сильным. Всегда приходится выбирать!

— А жаль, — сказал Фицрой. Оглянулся на меня. — Юджин, чего молчишь? Тебе жаль? Ты пока свою дорогу не сузил?..

— Не знаю, — ответил я честно.

— Не сузил, — заверил он. — Ты же можешь убивать магией, а можешь и лечить, как вон меня. А когда станешь сильнее — сможешь что-то одно. Что выберешь?

Я буркнул:

— Замолчи, противный. Подумай лучше, где нам заночевать, чтобы нас не отыскали.

Он зевнул.

— Им самим нужно будет думать, где заночевать. Это еще если как-то сумеют перебраться на этот берег! Но если пойдут к мосту, нас потерять будет еще легче. Как думаете, мастер?

Рундельштотт повел в его сторону задумчивыми глазами.

— Думаю, что если зеленая луна пройдет под вектором в сорок градусов к красной, то сила ее воздействия возрастает вдвое, а если под сорок пять, то почти не скажется… Как думаете, это верно?

— Думаю, — ответил Фицрой дипломатически, — вам виднее, мастер!

— Я тоже так подумал, — согласился Рундельштотт.

Я поглядывал на старого чародея хмуро, старик живет в своем иллюзорном мире и выходить из него не желает. И сейчас, похоже, в самом деле размышляет над вселенскими проблемами, а все мелочи жизни, в том числе и вопрос его возвращения в Санпринг, в руках более молодых и ни на что пока что не годных.

Ему не понять, что только чудо и стечение обстоятельств виной, что я понесся его освобождать из рук похитителей.

Во-первых, просто случайно оказался в столице через несколько часов после того, как его выкрали. Во-вторых, у меня и мысли не было бросаться его высвобождать, это дело властей, а я простой гражданин, это меня должны оберегать и защищать, а я только капризничать и критиковать.

Но он, несмотря на возраст, так ума и не нажил, всерьез полагает, что я и должен был броситься защищать его… как же, должен! Обязан! Он же мой учитель! Мы же работали вместе!..

Закончим, сказал я не просто твердо, а с яростью, и да, закончим!.. Не только с возвращением старого чародея в его гнездо в башне, но и вообще с этим миром, где столько дикости, где люди все еще полагаются на слово чести, где женщин нужно добиваться, а у нас, мужчин, обязанностей столько, что я просто в шоке, как эти люди живут?

Фицрой повертелся в седле, даже привстал, оглядывая окрестности.

— Уже близко, — заверил он. — Через пару часов будет Светлячка, наша пограничная река!

Я буркнул:

— Она почему-то не остановила отряд специального назначения короля Антриаса, целью которого было выкрасть Рундельштотта…

— Те действовали тайно, — ответил Фицрой, — а тут получится вторжение! Со знаменами и баннерами…

Но встревожился, начал поторапливать Рундельштотта и даже меня, поехал впереди, цепко просматривая окрестности, прислушиваясь к птичьему щебету, который всегда меняется в зависимости кого видят в кустах: человека, зверя или птицу.

— Кстати, — сказал он заинтересованно. — Что ты визжал насчет ученых ослов?

Я буркнул:

— Это одна старая добрая воинская команда… Когда-то в моем королевстве один полководец повел армию в дальнюю неведомую страну, а с ним поперлась целая толпа ученых мудрецов. На армию часто нападали легкие отряды врага, и чтобы отбиться, войско занимало круговую оборону. Самое ценное, ослов с грузом и ученых, быстро загоняли в самое безопасное место, то есть при появлении противника звучала команда «Ученых и ослов — в середину».

— Понял, — сказал он. — Если кричать быстро, получается «ученых ослов»… Вообще-то верно, ученые бывают такими ослами в быту! Но зато…

— Вот-вот, — согласился я. — Иногда мне кажется, лучше быть ослом в быту, чем не ослом в высоком.

Сейчас, сказал я себе твердо, продолжая разворачивать беспощадно трезвую мысль, держать слово, как это было в диком прошлом, просто бесконечно глупо. Тогда было понятно: человек существовал не сам по себе, а как веточка на могучем дереве своего рода, и он блюл честь рода, все время помнил о чести рода и панически страшился оказаться недостойным этой самой чести рода.

Сейчас же, когда сын не отвечает даже за отца, не говоря уже за весь род, мы впервые стали свободными от такой древней химеры, навязываемой нам для духовного закабаления, как совесть.

Мы — свободные люди в свободном обществе. Нет рода с его строгими рамками поведения, теперь каждый свободен в выборе, как себя вести, как держаться и чью сторону принимать.