Музейный роман - Григорий Ряжский

Теперь надо было сделать так, чтобы Ираиде стало плохо. В прямом смысле. То есть в максимальном из всех душевно затратных вариантов. Он бы как раз и выручил её так, как никто бы не сделал, помимо него. То есть спас. В пасьянс этот неплохо встраивалась болезнь, любая из смертельно неопасных, которой бы он объявил войну. И которую бы победил. Всё остальное против такого стало бы решительно не важным, не стоящим ничего. Однако подобное не складывалось из-за усложнённости самой формы изобретения, и потому следовало искать нечто другое, не менее веское в своей убедительности.

В итоге из реального оставались дети, и оба, как он знал, были против безотцовщины. Не приветствовали также и материно одиночество. Именно тут и решил он разыграть свою партию, на этом надёжном поле. Но прежде продумал версию заманки. И, мысленно прогнав в воздухе подходящий вариант, решился. Сообщил ей сразу после очередных объятий, что в намерениях его — эмигрировать из страны. И что, по сути, это единственный верный для них способ соединиться судьбами, а ему ещё и усыновить её детей. Уехать. Выбрать страну для счастливой жизни. Францию, скажем, где у него связи. Или Бельгию. Маму он будет пасти уже оттуда, наезжая-отъезжая туда-сюда и организовав необходимую сыновью заботу на расстоянии. А после её смерти все они, если захотят, смогут вернуться. Мир нынче, как известно, без границ. Но зато там, типа, Сорбонна, не меньше. А старшенького если взять, то и для скрипочки его в тех же местах ученье не хуже тутошнего найдётся. Самих же их ждёт жилище на Лазурном Берегу, в районе Ниццы или Сан-Тропе.

— Что скажешь, милая? — спросил и тесно прижался к ней всем телом.

Она думала ровно минуту. В результате откликнулась:

— Хочу.

И замолчала, всё ещё не веря в реальность подобного разговора.

— Тогда начнём с малого, Ираида, — вполне по-серьёзному восприняв единственное её слово, отозвался он. — Для начала лично ты сама, как первый зам, станешь хранителем отдела рисунков, и, стало быть, хранилище тоже будет под тобой. Семнадцатое, кажется? Пойдешь к бабке и скажешь, что ответственность хранения особых ценностей надлежит усилить в связи с новыми веяниями.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась Ираида, плохо понимая, куда клонит её заботливый любовник.

— Ну разве непонятно? — в свою очередь удивился Темницкий. — Вокруг только и говорят что о Венигсе, какой год уже, и те его хотят, и эти, и чёрт-те кто ещё — любые же провокации возможны, так и скажи ей. И что ты сама лично готова отвечать за сохранность.

— Ты что задумал, Жень? — напряглась Ираида. — Ты мне лучше сразу скажи, не то я нервничать буду и думать всякое.

— Что заду-у-умал? — игриво пропел он. — Задумал я для нас с тобой счастливую жи-и-изнь, солнышко, вдали от всей этой суеты и чёртовой непогоды. Я просто хочу любить тебя и обожать наших детей. И я не хочу думать о том, что будет с вами завтра, как не желаю вытирать ботинки столько раз, сколько выхожу в них на улицу. Мне не нравится, когда повсеместное быдлячество и ничем не выводимое хамство становятся нормой жизни, как не прельщает меня и пенсия размером в два с половиной бака солярки для моего дизеля. И наконец, не улыбается перспектива остаться до конца жизни чиновником средней руки при напрочь несуществующей культуре, которую в стране, где отсутствует всякое просвещение, давно сожрали с потрохами.

Завершив тираду, он положил руку на её ладонь, точно так, как сделал это в первый их «Ноябрьский вечер», незадолго до фортепьянного исполнения второй редакции «Венгерских рапсодий» Листа.

— Я ответил на твой вопрос, милая? — спросил и посмотрел на неё задумчиво и серьёзно.

— Да… — согласилась Коробьянкина, — ответил. И что теперь?

— Оформишь хранительство, а дальше скажу, что делаем. Всё будет хорошо, обещаю тебе.

Получилось, однако, иначе против того, что напланировал Евгений. Не лучше и не хуже: по-другому. Всесвятскую не пришлось особенно уговаривать, та ухватила мысль сразу и тут же вызвала на разговор главного хранителя. Коробьянкиной же сообщила:

— Оформите передачу актом, Ираида Михайловна, и по второму запаснику тоже, вы уж простите. Инициатива наказуема.

Второй запасник, он же хранилище номер два, расположенный на втором «могильном», также являлся одним из наиболее захоронённых. Именно его и пришлось растревожить в экстренном порядке, когда с содержимым схрона пожелала ознакомиться французиха-моделька, так и не снизошедшая до осмотра готовой экспозиции. Там они испокон века и покоились, тайные Всесвятские пристрастия и страсти, укрытые ото всех и каждого.

Два дня спустя была произведена передача единиц хранения согласно акту, после чего Ираида Михайловна Коробьянкина сделалась хранителем, одновременно исполняя функции первого зама всесильной матроны.

Напросилась. И получила.

— Превосходно, — обрадовался Темницкий, узнав о произошедших изменениях. — Теперь мне нужно туда попасть. Просто зайти и осмотреться. Ничего больше.

— Что, в оба? — ужаснулась Ираида, всё ещё продолжая машинально отбрасывать от себя любое сомнительное, связанное с её новым положением при дворе.

Подобное чувство, собранное из неуверенности и глубоко скрываемого отчаяния, возникало у неё теперь довольно часто, и нельзя сказать, чтобы одолевалось с лёгкостью. Однако, как только это неприятное прокрадывалось в самую глубину, начиная слабо поскрёбывать внутренность где-то у печёнки, прихватывая по пути и краешек протока, по какому мучительно струится совесть, всякий раз возникал любимый, Евгений Романович, добрый друг, верный любовник и скорый муж. Если, конечно, добрый Бог даст его ей, как и не отменит общего будущего для обоих. Тот же — успокаивал, гладил, нежничал и прижимал. И всё становилось на свои места. Кожа на шее заметно разглаживалась, складки на лице распрямлялись, щёки розовели от прихлынувшего здоровья, но никак не от стыда. Настроение поднималось, заботы выглядели далёкими и чужими, дети становились ближе и родней, обоим. Так ей казалось.

— Ну, для начала хотя бы в одно, — пожал плечами Евгений, — скажем, в семнадцатое. Там же вроде бы у вас собрание Венигса?

— А при чём оно? — совсем уже потерянно переспросила Ираида. — Ну, лежит себе и лежит. В тридцати, кажется, с чем-то папках. В особой климатической зоне. Там бумажного много, это важно. В семнадцатом вообще с температурно-влажностным режимом строго, как нигде больше.

— Когда? — прямо взглянув в Ираидины глаза, сухо спросил он.

— Ну, не знаю, может, в четверг? У нас по четвергам и бабушка отсутствует, и главный хранитель. И вообще тихо.

— В четверг, — согласился Евгений Романович, — без проблем, милая, в четверг Христа распяли, так что главные неприятности позади, нам же с тобой остаются одни лишь приятности.

В четверг ближе к закрытию Коробьянкина спустилась в запасник, пропустив вперёд Темницкого. Тот, к её удивлению, ничего рассматривать не стал, просто, открыв шкафы и вынув нужные папки, шустро перещёлкал на цифровую камеру половину содержания собрания Венигса. Ту самую, которая не выставлялась в девяносто пятом. Ираида для скорости стояла рядом, вынимая рисунки и тут же аккуратно укладывая их обратно.

— Ну и ну… — не прерывая работы, лишь успевал качать головой Темницкий. — Рубенс, мать его, Тинторетто, Брейгель, вон, вижу… Старший, Рафаэль здесь же, гляжу я, Гварди… — Он довольно хмыкнул. — А мы с тобой, Идочка, как два разнополых божка сейчас над ними: хочешь — жизнь продлим, хочешь — её же остановим, а хочешь — ими же подотрёмся. Это просто не-ве-ро-ят-но!

Коробьянкина вздрогнула и испуганно зыркнула глазами по сторонам.

— Женя, это совершенно не смешно!

Темницкий не отозвался, даже не поднял головы. Продолжал работать истово и скоро, зная, для чего делает и зачем. Что об этом думает временная подруга, его не интересовало ни в эту минуту, ни вообще. Он просто не желал на эту тему размышлять. Время, отведённое на конкретную задачу, ещё не настало. И потому эта женщина всё ещё оставалась функцией. Он же, говоря о двух божках, лукавил. Он, и только он был богом — двойным и в одном лице. Остальное не рассматривалось. По крайней мере, пока.

Сделав работу, махнул рукой:

— Всё, драгоценная моя, можно уходить. Будет теперь над чем поразмышлять.

— Так ты что, писáть собрался? — в недоумении спросила она. — Или, может, издать задумал, через Минкульт? Для чего тебе неизданные рисунки от собрания?

Темницкий не ответил, мозг его в эту приятную минуту уже сосредотачивался на делах очередных и близлежащих, какие должны были последовать незамедлительно вдогонку чистому четвергу. Он уже понимал, что выиграл эту партию. И мысленно отчеканил самому себе — состоялось!

Через неделю с небольшим он добил отпуск недобранными днями, по-быстрому слетав к Себастьяну. На этот раз поездка его уже не носила характер общий, прикидочный, совершаемый в режиме тестовом и потому решительно непредсказуемом. В этот наезд он пробыл там два полных дня, меньше никак не получалось, хотя планировал ещё смотаться в Дамме, отдав дань Тилю, которым тоже зачитывался в те годы, когда не понимал ещё, куда ушвырнёт его неприкаянная фортуна.