Курсант: назад в СССР 2 - Рафаэль Дамиров

— Да я же пошутил, — стушевался Антон, — Я просто спорт пропагандирую, чтобы Илья в спортзал наконец решился пойти.

Разбили лагерь. Для брезентовой палатки пришлось заготовить кучу кольев. Я с грустью вспомнил удобные палатки-автоматы с “Алика”. Почти невесомые, и раскладываются одним взмахом руки.

Развели костер. Набрали в ручье воды и на рогатины повесили закопченный котелок. Петрович выпотрошил туда банку ГОСТ-овской тушенки и швырнул горсть макарон.

Нехитрая похлебка, напитавшись дымом костра, на вкус показалась божественна. После вскипятили чай. Петрович успел надрать по дороге каких-то травок, сыпанул их вместо заварки и вскрыл банку сгущенки.

Где-то заунывно заухал филин. Костер отбросил клочья тьмы по периметру лагеря. Та пыталась подобраться ближе, но новая порция дровишек оттеснила ее еще дальше.

Трошкин поежился:

— Как же ночью в лесу страшно. Я бы не смог один здесь. Как там Олежка?… Бедный.

— Не нагнетай, — сказал я. — И без того тошно. Я его хорошо знаю, — я не стал упоминать, что из прошлой жизни. — Есть в нем стержень. Выкарабкается…

Я задумался. Маленький мальчик увидел убийство матери. Не каждый такое выдержит и пронесет через года. Он пережил горе, но в будущем сломался. Я должен это исправить…

Я повернулся к фронтовику:

— Петрович, расскажи лучше нам что-нибудь веселое и интересное, а то ребята киснут. Ту историю, что мне рассказывал. Про то, как ты своего первого медведя убил.

— Это можно, — Петрович поплевал на самокрутку, пригладил газетный обрывок, придал одному концу форму мундштука и закурил.

— Слухайте, значит. Совсем я салагой был, годков десять от роду, прям как Олежке сейчас. И уж очень мне с батькой на охоту хотелось сходить. Деревня наша на берегу Енисея стояла. Места дикие и тайга на тыщу верст. Уговорил я все-таки батьку с собой меня взять. Он с мужиками на медведя пошел, жир добыть для местной знахарки. Пришли на место, встали лагерем. Утром охотники собрались на вылазку, а меня в лагере оставили, кашеварить. И строго-настрого запретили отходить. Я, конечно, возмущался. Как же так! Я же охотиться пришел, дескать, сам медведя хочу убить. Даже рогатку для таких дел смастерил из осины и велосипедной камеры. Посмеялись надо мной мужики и говорят, что, мол, с твоей рогатки и белку-то не убьешь, а медведя подавно. Отвязали собак и ушли, оставив со мной старого беззубого волкодава. Чтоб не скучно было. Обиделся я тогда на них. Как это? Я столько времени рогатку мастерил — и белку даже не смогу убить? Ну уж дудки! Побрел я, значит, искать рыжехвостых. Но так ни одну и не нашел. А медведя все-таки убил. Вернулись охотники в лагерь ни с чем. Злые, грязные, голодные. Тут я им и кричу, что, мол, медведя подстрелил. Посмеялись они, но я не унимался, кричал, вон там он, здоровенный, в кустах лежит. Недалеко совсем идти. Решили они сходить-таки, посмотреть, что же это за медведь? Я и повел их к тому месту. Вышли мы на полянку, а там туша лохматая лежит и не дышит. Мужики ружья повскидывали, подошли осторожно, потыкали. Ну точно — медведь! Матерый, здоровый и абсолютно мертвый. Все опешили, слова сказать не могут. Меня расспрашивают, как дело было. Я рассказал, что шел, значит, по лесу, вижу — на дереве медведь сидит, ветки ломает и не замечает ничего вокруг. Почти на самый верх залез, там, оказывается, пчёлы улей устроили. Он медком и лакомился. Ну я прицелился, выстрелил из рогатки и сбил его оттуда. А вы говорите, нельзя из рогатки медведя убить.

Ребята заохали, а Петрович, не поведя бровью, продолжил:

— Мужики почесали репу и дознание учинили. Стали, так сказать, реконструкцию событий составлять. Оказалось, что под тем деревом пень торчал. Верхушка расщеплена и острая, как пика. Может, молнией так обломало или ветром. Медведь упал прямо на него. Может, я его спугнул или пес мой, когда залаял. Или просто косолапый вниз сорвался от того, что ветка обломилась. Только приземлился он прямиком на тот самый кол и, как говорят в милицейском отчете, получил травмы, несовместимые с жизнью. А камешек мой, из рогатки пущенный, у него в шерсти нашли. Попал я в мишку все-таки. С тех пор меня на охоту всегда брали и даже ружьишко мелкашечное доверили. Вот такая история…

— Ну ничего себе! — восхищенно в голос выдохнули Погодин и Трошкин.

Я молча улыбался. Эту байку Петрович всегда по пьяни травил…

Глава 24

Утренний луч протиснулся сквозь дырку в брезенте палатки и щекотнул по глазам. Я сильнее зажмурился и перевернулся на другой бок, пытаясь прикинуться спящим, но больше уснуть не вышло. Хотя отдохнуть так и не получилось. Всю ночь Петрович и Быков соревновались, кто громче храпит. Поначалу лидировал Быков. Легкие у него помоложе и звук погромче. Но к утру Петрович разошелся и на финишной прямой вырвал победу. Такие звуки выдавал, что палатка тряслась.

Молния брезента расстегнулась, и в проеме показалась морда фронтовика:

— Подъем, тунеядцы! Я каши наварил. Бегом к ручью, умываться и завтракать!

Я растолкал друзей и первым вылез из палатки. По траве стелилась зябкая дымка. Солнце улыбалось, набирало силу и резало туман лучиками. Лес ожил трелями птиц. На костре шипел котелок с перловой кашей. Аппетитный запах коснулся ноздрей. Умеет же Петрович из нехитрых продуктов вкуснятину сварганить. Может, все дело в костре? Говорят, всякое блюдо на нем вкуснее, чем с плиты.

После завтрака быстренько свернули лагерь и двинули дальше. Петрович растянул нас цепью и отправил прочесывать территорию. Мы пробирались через заросли, высматривая хоть какие-то приметы, что Олег действительно где-то здесь. Так прошли с пару километров, но все тщетно. Я уже грешным делом подумал, что следы Олега мы окончательно потеряли, когда вдруг увидел в кустах оранжевую бумажку. Я нырнул в заросли и поднял ее. Это оказался фантик от конфеты «Кара-Кум». На песочном фоне пустыни почти черный верблюд.

— Сюда! — крикнул я. — Я кое-что нашел!

Наш поисковый отряд стянулся ко мне.

— Фантик, — скептически пожал плечами Быков. — Ну и что? Его мог оставить кто угодно.

— И много ты в глухом лесу фантиков находил? — я вертел в руках бумажку. — Рисунок еще не размок от дождей. Явно лежит здесь недавно.

— Дай-ка посмотрю, — протянул руку Трошкин. — Так это же «Кара-Кум»!

— И что? — спросил я.

— Как что? Это же любимые конфеты Олежки. Я даже сам ему такие покупал, когда он на фабрику к нам приходил. Раиса Робертовна… — он чуть замялся, вспомнив возлюбленную,