Картины Парижа. Том I - Луи-Себастьен Мерсье

Начало упадку нравственности дано было при дворах, а не в книгах. А преступление литераторов состоит в том, что они пролили свет на множество злодеяний, дотоле покрытых тьмой. Власть имущие содрогнулись, увидав, что их постыдные тайны разоблачены, и возненавидели как самый светоч, так и тех, в чьих руках он находится.

Всем известны слова Дюкло{245}: Разбойники фонарей не любят! Но и сама нация не воздает в полной мере всего должного литераторам. Хотя последние и мало сплочены, они тем не менее согласны между собой в отношении всех основных принципов. Они клеймят позором сторонников самовластья, распознают их под их личинами, разоблачают и карают их. Они узнают бездарного чиновника и высмеивают его и своим беспристрастным осуждением и бдительностью приводят в смущенье даже низших притеснителей, которые, находясь в тени, считают себя недосягаемыми. Они умеют чинить справедливый суд всем общественным деятелям, за исключением своих личных соперников. Зачастую их голос становится выразителем общественного мнения. Что же может сделать власть против этого мощного голоса, который за невозможностью попасть в печать ограничивается разговором и покоряет силой очевидности? Решительно ничего! Ей остается только быть справедливой и сдержанной, так как иначе все ее ошибки будут запечатлены самым неумолимым резцом. Она все делает для того, чтобы посеять разлад в среде писателей, где, несмотря на полное отсутствие сплоченности, жив единый дух. Она подкупает наемников, чтобы раздуть пламя раздора и дать толчок легко возбудимому людскому самолюбию. Но в разгар всех этих распрей оружие сражающихся внезапно направляется против врага свободы и законов. Все участники борьбы прекрасно умеют отличать литературную ссору от общественной войны, и все их стрелы, точно движимые дружеским порывом, устремляются на виновника тирании.

Наконец, благодаря литераторам каждый характер теперь вполне выяснен и ему отведено определенное место. Приговоры, которые они выносят в первой инстанции, обычно утверждаются всем народом. Литераторов нельзя уже ни подкупить, ни уничтожить. Если даже разбить все печатные станки, то и это ничего не изменит, так как одним своим молчанием они смогут руководить общественным мнением.

138. О полу-писателях, четверть-писателях, о метисах, квартеронах и проч.

Это те, что печатают в разных Вестниках и прочих журналах наивные стишки или пустяшные отрывки в прозе или критические статейки, лишенные и соли и знаний, а потом присваивают себе в обществе звание литераторов. Один написал четыре героических послания, другой — две комические оперы. Они то говорят, что они не писатели, а сами из кожи лезут, как бы напечатать свои маленькие рапсодии{246}, то заявляют, что пишут исключительно ради собственного удовольствия. Но публике их писания никакого удовольствия не доставляют.

Их самолюбие еще забавнее самолюбия настоящих писателей, так как в силу своего полнейшего ничтожества они являются с головы до ног одной сплошной претензией.

Один подписывается под каким-нибудь мадригалом графом, другой в каком-нибудь альманахе — маркизом. Они громко осуждают надменную посредственность, в то время как сами и надменны и посредственны. Иной выставляет на вид свое происхождение, по существу такое же сомнительное, как и его талант. Они удлиняют, насколько только могут, слоги своих имен, превращая журнал в книгу дворянских родов Франции, и любят говорить, что печатают свои вещи совсем не ради денег, что подтверждает, между прочим, каждая написанная ими строчка, не оставляющая никаких сомнений в том, что жить этим ремеслом они бы не смогли. Но если не притязаешь на звание автора, зачем же в в таком случае печататься? Это вовсе не извинение — уверять, что работаешь исключительно ради собственного удовольствия, — говорил поэт Руссо{247}.

Их можно сравнить с осами, которые кружатся у входа в улей, не будучи в состоянии проникнуть внутрь. Как и осы, эти поэты никогда не принесут меда, а между тем только и говорят что об его изготовлении! Но еще хуже, когда они напускают на себя покровительственный тон и поднимают знамя одной какой-нибудь партии против другой. Невежественные восхвалители или дерзкие критики — вот их сущность.

Затем следуют господа журналисты, газетные писаки, авторы ничтожных брошюрок, целый ряд подмастерьев-сатириков, которые выжидают, чтобы кто-нибудь написал что-либо, так как иначе их перо оставалось бы в вечной праздности. Они куют всю ту груду периодической чепухи, которая одолевает нас, и куют ее в арсеналах ненависти, невежества и зависти. Они чувствуют инстинктом, что ремесло судей самое легкое изо всех, и одновременно заглушают как сознание своего бессилия, так и присущее им чувство зависти.

Во имя хорошего вкуса они кусаются, рвут и мечут, бьют и сами бывают биты. Они похожи на школьников, которые украли тяжелую классную линейку, вырывают ее друг у друга и наносят ею направо и налево жестокие удары. Безбородые писатели читают наставления древним, но никогда не читают их самим себе.

Доказав порочность той или другой фразы, разложив какое-нибудь полустишие и подчеркнув четыре-пять слов, они мнят себя защитниками поэзии и красноречия и переходят от несправедливости к несправедливости, от одной злобной выходки к другой, еще более оскорбительной. Посвятив себя журналистике, этому нелепому смешению педантизма и тирании, они превращаются в отъявленных сатириков и теряют вместе с честностью и здравый смысл.

Вот этот-то подлый сброд и доставляет публике зрелище бесконечных, забавляющих ее склок, которые он пытается приписать честным, мирным писателям. Но публика прекрасно знает, что между этими брехунами и настоящими писателями расстояние так же велико, как между судебным приставом и судьей. А все же эта литературная шумиха доставляет пищу ненасытной алчности публики ко всему, что сродни критике, сатире и насмешке. Некоторые авторы злы только потому, что публика любит их междоусобную войну, а в мирное время скучает.

139. Секретари

Это люди, снабжающие разумом как вельмож, так и всех крупных чиновников. Оплачивается этот разум довольно плохо, а между тем без него все высокопоставленные лица не могли бы ни действовать, ни связать двух-трех слов.

Один прокурор сказал как-то своему секретарю: Сударь, сделайте так, чтобы в этом году я говорил дольше, чем в прошлом! Мои прошлогодние речи были найдены слишком краткими. Давайте мне такие, которых хватало бы часа на два. И секретарь, послушный исполнитель, с этих пор составлял ему речи на добрых два часа.

А всего забавнее то, что по истечении некоторого времени этим вдохновенным ораторам начинает казаться, что они действительно являются создателями речей, которые они, в сущности, лишь заучивают наизусть!

Таким образом, литераторы участвуют почти во всем. Их перо обслуживает и судопроизводство, и финансы, и прокуратуру. Они последовательно составляют то защитительную речь, то докладную записку, то книгу, защищающую экономистов, то осуждающую их, то манифест; таким образом, все, что делается достоянием публики, или сочинено ими или, по крайней мере, просмотрено. В правительственной машине, так же как и в часовом механизме, медное колесико приводит в движение золотую стрелку.

140. Писаря

Писаря составляют бесчисленный класс. Они ценятся недорого, их жалованье колеблется между восемьюстами — полутора тысячами ливров в год. На одно освободившееся место вы тотчас же найдете тридцать кандидатов.

Те из них, что получают тысячу двести ливров, носят бархатное платье и кружева и отказывают себе в еде, чтобы иметь возможность приобрести золоченый галун. Отсюда пословица: На брюхе шелк, а в брюхе щелк.

Без пера ничего не сделаешь. Самая маленькая должность требует умения писать и считать. Поступление каждой бутылки вина, каждого каплуна заносится в конторскую книгу, так же как и прибытие стада волов; на все выдаются квитанции. Вся наука писцов заключается в умении составлять росписи. В общем все эти писаря ровно ничего не знают, ничему не обучены и ни о чем не имеют ни малейшего понятия. Изо дня в день они только и делают, что подытоживают цифры.

Один парижский гражданин, возвращаясь из поездки в Египет, купил в Басре{248} мумию. Так как ящик, в который она была упакована, оказался очень длинным, то он не решился взять его с собой в почтовую карету и отправил с дилижансом через Оссер{249}. В один прекрасный день ящик подвозят к заставе, писаря вскрывают его, обнаруживают совершенно почерневший человеческий труп и решают, что покойник был убит и поджарен в печке! Древние перевязи они принимают за лоскуты обгоревшей рубашки, спешат составить протокол и переправляют тело в морг. А так как во всей конторе ни один человек не имеет никакого понятия об истории, то никто не в состоянии исправить ошибку, вполне достойную писарей.