Хранитель Времени - Дэвид Зинделл

Глаза Соли превратились в голубые щелки, но он промолчал.

Жюстина все это время внимательно разглядывала радио, и внезапно ее гладкие загорелые щеки дрогнули в улыбке.

– Я, конечно, не уверена, насколько можно полагаться на детские воспоминания. Особенно если это воспоминания о том, что нам когда-то рассказывали… но ты помнишь, Мойра, как в детстве мама водила нас в музей на Рюэде? Не помнишь? А я вот помню, и там был стенд с древней электроникой. – Она осторожно потрогала крошечный металлический кружок в механизме радио. – Я могу ошибаться, но вот это, кажется, называется диодом или триодом. Не помню, как именно, зато помню, что детали, называемые детекторными диодами, формируют радиосигналы. Или это выходные диоды? Право же, не помню.

Соли впился в нее взглядом, как талло в полярного зайца.

– Постарайся вспомнить.

Жюстина с улыбкой коснулась его запястья.

– Зачем мне стараться, Леопольд, – ведь ты и сам видел такие экземпляры в музеях Города? Ты интересовался такими вещами, когда мы поженились, – забыл разве?

Соли, чье лицо внезапно утратило все краски, потер глаза и вздохнул.

– Да, припоминаю смутно – но это было так давно. – Он закрыл глаза, сморщившись, словно от головной боли, задержал дыхание и наконец сказал: – Твоя правда. Около Гиацинтовых Садов есть зал, где полно таких вот деталей. – Я впервые видел его смущенным. – Но как они называются и для чего служат – забыл начисто.

– Мнемоники говорят, что память может прятаться, но никогда не исчезает, – напомнил я ему.

– Да – мнемоники действительно так говорят.

– Их подготовка не так уже отличается от нашей, – заметила Жюстина. – Некоторые принципы одинаковы – так сказал мне однажды Томас Раин на Северном катке. Жюстина, сказал он… в общем, я не буду пересказывать все, что он говорил, но суть такова: все, что мы когда-либо видели, слышали или чувствовали, и все наши мысли записываются где-то в памяти, и каждый может прочесть это, если владеет секвенсированием – так выразился Томас – и воображением; это и есть два их принципа, имеющих сходство с нашими.

Взор Соли устремился в прошлое.

– Чтобы пилот мыслил, как мнемоник? Возможно ли это? Что ж, шанс есть.

Он закрыл глаза и погрузился в двадцатое из шестидесяти четырех состояний холлнинга, называемое у пилота ассоциативной памятью. Оттуда он перешел в стадию воображения, где и провел почти всю ночь. (Лишь несколько лет спустя, на морском льду, он дал мне полный отчет в своих изнурительных трудах. Той ночью мне казалось, что он то ли спит, то ли отдыхает в позиции ожидания.) Он попытался вызвать в памяти образы того, что видел сто лет назад, не владея при этом искусством мнемоников переводить образы из химической, обонятельной памяти в эйдетическую. Мнемоники учат, что запахи часто служат ключом к дальнейшим секвенциям памяти, поэтому Соли пытался освежить свою память, нюхая арсенид галлия и германий, которые соскреб с радиодеталей. Он прибег к помощи логической памяти – он очень старался осуществить то, чему его не учили, так старался, что голова его к концу ночи стала падать на грудь, а пальцы так вцепились в радио, что на них проступила кровь. Жюстина шепнула мне, что он делает это, потому что злится на собственную несостоятельность.

Наконец он открыл глаза, и мне не понравился его взгляд, особенно когда Соли перевел его с меня на мою мать.

– Радио мертво, – объявил он, – и вылечить его нельзя.

– Вот горе, – сказал Бардо.

– Когда мы вернемся в Город, каждый, кто хоть пальцем прикасался к радио, предстанет перед акашиками. Мойра права: радио кто-то убил – возможно, для того, чтобы погубить нашу экспедицию, отрезав нам обратный путь. Я клянусь: виновник будет изгнан из Города, кем бы он ни был.

Я переглянулся с матерью. Неужели кто-то, даже если это Соли, способен подозревать, что один из нас станет подвергать свою и чужую жизнь опасности, саботируя собственную экспедицию?

В предрассветных сумерках мы обсудили, кто бы мог убить радио. Бардо заметил, что многие – например, торговые пилоты с Тира – не желают, чтобы наш Орден получил доступ к секретам Эльдрии, в чем бы эти секреты ни заключались.

– И есть инопланетяне вроде даргинни, которые ревнуют к людям, заявляющим, что Эльдрия оказала предпочтение человеческому виду. Даргинни, скутари и прочие. На человеческих планетах тоже полно религиозных организаций, готовых убивать, лишь бы их мелкие таинства не померкли перед более великим. Вспомним Небесные Врата, Веспер и даже Ларондисман. А искусственные миры Двойной Ауда? Да Бог ты мой…

– Да, врагов у нас хватает, – сказал Соли, – но к своим личным вещам мы их не допускаем, верно?

– Ну, в общем-то, да, Главный Пилот. – Бардо задумчиво пожевал усы и задал вопрос, который у каждого вертелся на языке: – Что же мы дальше будем делать, Главный Пилот?

Мы все выжидательно посмотрели на Соли.

– На это трудновато ответить из-за несдержанности Мэллори. Надо крепко подумать, ждать ветрореза или нет.

Надо сказать, что Соли предвидел возможность потери одних-двух нарт (а с ними и радио). Потому он договорился, что ветрорез будет ждать нас в месте нашей высадки к югу от острова, если нам не удастся радировать в Город. Машина должна была вылететь к нам в первый день глубокой зимы – примерно через двести дней.

– Так долго ждать нельзя, – решил Соли, – поскольку мы перестали быть здесь желанными гостями. Лучше всего, возможно, было бы выехать сегодня. Можем отправиться на восток к Внешним Островам и подождать там, когда море вскроется. А будущей зимой, когда оно опять замерзнет, мы проделаем остаток пути к Городу.

Но Бардо этот план не понравился, и он сказал:

– А если на Внешних Островах есть будет нечего? Если море вскроется рано, до ложной зимы? Если…

– Мы же теперь алалои, разве нет? – насмешливо бросил Соли. – И должны быть приспособлены для того, что у алалоев получается лучше всего – для выживания. Так что мой план всем хорош. Выедем, как только уложим нарты.

– А вдруг начнется буря, – настаивал Бардо, – вдруг мы заблудимся?

– Мы, помимо прочего, еще и пилоты. Будем ориентироваться по звездам – авось не заблудимся.

Катарина все это время молчала. Она сидела на постели, расчесывая пальцами волосы, глядела в огонь костра и не принимала участия в наших спорах. Но когда Соли начал собирать шкуры, она подошла к нему и накрыла его пальцы своими – я впервые видел, как она к нему прикоснулась.

– Это неразумно, отец, – ехать на восток, когда…

– Когда что?

– То есть ты и все остальные могут ехать на восток и голодать там, но я не могу…

– Почему не можешь?

Она копнула носком ноги снег.

– Потому что я беременна.

В хижине настала почти абсолютная тишина, как в глубоком космосе. Соли уставился на Катарину, Жюстина широко раскрыла глаза. Я тоже смотрел на Катарину.

– От кого? – спросил наконец Соли. Мне тоже желательно было это знать. – От Лиама?

– Неизвестно.

– Что ты сказала?

– Откуда мне знать, от кого… Я ведь со многими мужчинами имела дело.

Соли стиснул кровоточащие пальцы другой рукой.

– Но ведь есть же способы… меры, которые принимают женщины…

– Я не нарочно, отец.

– Как это неосторожно с твоей стороны!

– Что случалось, случится опять, – с улыбкой сказала она. – Что будет, то было.

– Скраерский треп – вечно это скраерский треп.

– Я сожалею, отец.

Она снова накрыла его руку своей. Он отвернулся и сказал, глядя в потолок:

– Какая, собственно, разница, кто отец? Надо возвращаться в Город, чтобы ты рожала в нормальных условиях. Когда срок?

– Если брать наиболее вероятный день, это случится семнадцатого числа глубокой зимы.

– Тогда мы останемся здесь до девяносто третьего и встретим ветрорез в первый день глубокой зимы. Мэллори извинится за свою провинность. Заключим с хозяевами мир и будем жить мирно, насколько это возможно. – Он повернулся к радио, капая кровью на детали. – Да, Мэллори извинится и будет сдерживать себя, чтобы мы могли жить спокойно.

В тот же день я пошел к Лиаму и извинился за то, что поднял на него копье. Это было тяжело, потому что он отказался встретиться со мной один на один. Я извинялся перед Юрием, Аналой, Висентом, Сейвом, Лилуйе – перед всеми мужчинами и женщинами Манвелины. Под конец я извинился перед Соли – если, конечно, он расслышал то, что я сказал. Сидя в хижине с радио на коленях, он прошептал:

– Вернемся в Город, проведем генотипирование и выясним, кто отец.

После этого я попытался уснуть, но не смог. Я лежал весь день, слушая, как воет снаружи буря, и думая, не мой ли ребенок растет в животе у Катарины.

15

ГЛАЗА СКРАЕРА

Коль вы способны, сев времен провидя,Сказать, чьи семена взойдут, чьи – нет,Судьбу и мне откройте – мне, комуВаш гнев не страшен, ваших благ не нужно.

И мы стали жить с деваки мирно, хотя этот мир зачастую был худым. Время шло быстро. Бури средизимней весны сменились ясными, сухими днями ложной зимы. Когда море вскрылось и лед растаял, мы начали бить в прибрежных водах идущую косяками треску, а на суше охотились на шегшея. Мы загнали небольшое стадо, заставив его прыгнуть с утеса, и это избавило нас от голода. Еды было много, солнце пригревало, и я не обращал внимания на угрюмые взгляды, которые бросал на меня Лиам всякий раз, когда наши дорожки пересекались, будь то в пещере или в лесу. Я старался отгонять от себя мысли о чем-то неотвратимом, одолевавшие меня при виде Катарины. Живот ее рос с каждым днем. Я тысячу раз задумывался о том, чье семя там внутри, и не мог дождаться, когда мы вернемся в Город. Там я отнесу ребенка к мастер-расщепителю, и он скажет мне, кто отец – я или кто-то другой.