Избранное - Павел Лукницкий

— Ночью приходи, — сказала Саух-Богор, будто не услышав Ниссо. — Исоф в полночь как раз… — Саух-Богор запнулась. — У стены я носилки оставлю. Спать он будет ночью!

— Хорошо, я приду ночью, — согласилась Ниссо и подробно расспросила Саух-Богор, как нужно наваливать груз на носилки, чтоб он не нарушил равновесия и чтоб не сполз набок, когда, может быть, придется пробираться с ним в трудных местах.

Довольная и уверенная в себе, она вернулась домой. Шо-Пир был уже здесь, но очень устал и, едва Гюльриз накормила его кислым молоком и сушеными яблоками, завалился спать, — все еще в саду на кошме, потому что, несмотря на холодные ночи, не хотел расставаться со свежим воздухом.

Задолго до рассвета Ниссо выбралась из дому, потихоньку прокралась сквозь сад, спустилась в селение.

Жилье Саух-Богор находилось на полдороге к крепости. Все небо было в облаках, скрывших звезды и укутавших ущелье так плотно, что тьма была непроглядной. Ниссо знала: надо ждать снегопада, в горах снег уже, вероятно, выпал, и идти, пожалуй, опасно. Но об опасностях Ниссо не хотела задумываться и убедила себя, что путь к богаре найдет…

Подходя тесным переулком к дому Саух-Богор, она вдруг услышала скрип камней.

— Тише, кто-то идет. Стой, дурак! — явственно послышался в темноте голос Рыбьей Кости.

«Что она делает здесь?» Сердце Ниссо забилось учащенно.

— Кто тут? — сдавленным голосом произнес Карашир.

Рыбья Кость оказалась смелей — возникла в темноте прямо перед Ниссо. Ниссо различила и согнутую под тяжелым мешком фигуру Карашира.

— Ну, я! Идите своей дорогой, — загораясь злобой, ответила Ниссо.

— Это ты? Вот как! — отступила в темноту Рыбья Кость. — Что делаешь тут? Шляешься по ночам? Смотри, Карашир, вот кого они пригрели: люди спят, а распутница бродит… Как думаешь, к кому она крадется?

Ниссо чувствовала, что сейчас снова кинется на ненавистную женщину. Но Карашир сказал:

— Оставь ее, жена. Не время для ссоры.

На этот раз Рыбья Кость послушалась мужа. Бормоча что-то себе под нос, она исчезла во тьме вместе с тихо попрекающим ее Караширом.

Ниссо двинулась дальше, стараясь догадаться, что за мешок нес Карашир и куда? Ни до чего не додумавшись, потихоньку, прокралась во двор Исофа, нащупала оставленные Саух-Богор у стены носилки. С трудом взвалила их на плечи, обвязалась сыромятными ремешками и отправилась в путь. Никто не заметил ее, пока она пробиралась к подножью каменистого склона.

Добравшись до подножья склона, она медленно начала подъем, цепляясь за выступы камней, когда порыв ветра грозил сбить ее с ног. Ветер разогнал облака, Ниссо поняла, что снегопада пока не будет. Она очень хотела подняться как можно выше, прежде чем наступит рассвет. Только бы Шо-Пир и Гюльриз не увидели ее с носилками на этих склонах!

Когда красный рубец зари набух над гребнем противоположной горы, а небо сразу заголубело, Ниссо, исцарапанная, потная, задыхающаяся, была уже так высоко над селением, что простым глазом вряд ли кто-либо мог ее обнаружить. Волосы на ветру хлестали ее раскрасневшееся лицо, взгляд был быстрым и точным, сразу замечавшим именно тот выступ или ту зазубрину в скале, какая была нужна, а в тонких, плотно сжатых губах выражалась твердая, упрямая воля. Пальцы босых ног были такими чуткими, что, казалось, видели то, чего нельзя было увидеть глазами.

4

Перебраниваясь, Карашир и Рыбья Кость медленно подымались к крепости. Миновав полуразрушенные ворота, приблизились к мельнице и удивились, услышав тихий, протяжный скрип вращающегося жернова. Отведенная из нового канала вода, журча, бежала под мельницу и маленьким водопадом рассыпалась с другой ее стороны. Рыбья Кость, нащупав притолоку входа, пригнулась и первая вступила в длинное, узкое помещение мельницы, к ее удивлению полное людей. В дальнем углу мигал крошечный огонек масляного светильника, тускло освещавший сидящих вдоль стен мужчин. Рыбья Кость, не задумываясь, потянула за собой растерянного Карашира, сдернула с его спины мешок, кинула его на другие навороченные у входа мешки.

— Много народу вижу, благословение покровителю! — сказала она, усаживаясь на мешках и вглядываясь в обращенные к ней лица безмолвствующих ущельцев. — Карашир, тут и тебе место есть!

Карашир, несмело озираясь, сел.

— Как в доброе время собрались, — продолжала Рыбья Кость, обращаясь к молчащим мужчинам. — Тебя, Исоф, вижу… Али-Мамата вижу… Здоров будь, справедливый судья Науруз-бек! Да будет светла твоя борода, и ты здесь, почтенный Бобо-Калон? Другие мелют, и мы пришли… Позволишь ли нам?

— Круг, размалывающий зерно, умножает блага живущих! — спокойно и наставительно произнес Бобо-Калон. — Покорный Питателю подобен огню, не нарушающему законов!

Карашир понял, что, придя сюда, он как бы возвращается в круг почитающих Установленное и что Бобо-Калон напоминает ему об этом. Встретив взгляд Али-Мамата, племянника бежавшего в Яхбар мира Тэмора, Карашир заметил насмешку в его мутноватых глазах. И, чувствуя, что, ожидая его почтительного приветствия Бобо-Калону, все сидящие смотрят на него пренебрежительно, уязвленный Карашир молчал. Стоило ли два года идти против Установленного, ссориться со всеми, кто негодует на новую власть, чтоб сейчас, из-за мешка муки, снова признать себя презреннейшим из презренных, самым ничтожным из всех сиатангских факиров?

Карашир мрачно смотрел на огромный круг вращающегося жернова, на деревянную лопаточку, которой Исоф сдвигал в сторону накопившуюся перед каменным кругом муку, и не размыкал губ. Если б Карашир повернул лицо к смотревшим не него осуждающими глазами приверженцам Установленного, он, вероятно, не удержался бы и произнес то, что от него ждали… Но мысли Карашира закружились, как этот тяжелый жернов; Карашир представил себе приветливое лицо Шо-Пира, и улыбку его, и дружеское прикосновение Шо-Пира к его плечу; только разговаривая с Шо-Пиром, Карашир чувствовал себя достойным уважения человеком, только в общении с Шо-Пиром исчезало в нем привычное чувство униженности. И вот сейчас, когда впервые в жизни недоступный и важный Бобо-Калон сам обратился к нему и ждет от него, от ничтожного факира, ответа на свои слова, Караширу вдруг захотелось показать, что он не тень, у него есть своя воля, свой ум. Кровь бросилась в голову Караширу, он знал, что обида, какую он может нанести Бобо-Калону сейчас, — при всех этих всегда враждовавших с ним людях, — будет жить в Бобо-Калоне до конца его дней… Вскинув голову, Карашир взглянул прямо в лицо внуку хана, тусклый огонек светильника отразился в его полных ненависти глазах:

— Почтенный шана, как мельник, ждет подаяния от факиров… Сколько возьмешь за размол, благородный Бобо-Калон?

Если бы Карашир плетью ударил Бобо-Калона, старик, вероятно, не поднял бы ладони так стремительно, как сделал это, словно отбрасывая нанесенное ему оскорбление. Рыбья Кость, закрыв рукавом лицо, кинулась ничком наземь и потянулась рукой, стремясь почтительно коснуться ног старика:

— Прости его, почтенный шана, дэвы свернули ему язык, наверное, опиум еще кружит разум его… Закрой слух свой, не знает он, что говорит!

Сжатые кулаки Бобо-Калона, остановившиеся в глубоких орбитах налитые кровью глаза, трясущиеся от негодования губы испугали Карашира, но, поборов свой страх, он, сам вдруг разъярившись, схватил за плечи распластавшуюся перед Бобо-Калоном Рыбью Кость, поднял ее и, как куль муки, выволок наружу, в темную холодную ночь.

— Иди, проклятая, из-за тебя все! Ничего мне не надо — ни муки, ни зерна! Убирайся, не место нам здесь!…

И когда Рыбья Кость попыталась кинуться на него, он вдруг в бешенстве схватил ее за шею и тряс, тряс до тех пор, пока она не сомлела в его руках. Тут он сразу пришел в себя, поволок ее к водопаду, рассыпавшему брызги за мельницей, сунул ее голову в струю холодной воды и, когда она все-таки не пришла в себя, положил на мокрые камни. В темноте он не видел ее лица. Подумал, что, наверное, совсем задушил жену, уронил голову ей на плоскую грудь, обнял Рыбью Кость и заплакал…

В темноте у дверей мельницы послышались возбужденные голоса. Кто-то сказал: «Жалко, поделить лучше». Другой сердито крикнул: «Не жалко». Мимо Карашира прошел согнутый, с грузом на спине человек — это Али-Мамат пронес к брызжущей воде мешок с зерном Карашира, а за ним по пятам, подталкивая его палкой, следовал Бобо-Калон.

— Бросай! — приказал Бобо-Калон.

Из распоротого мешка зерно тяжелой струей посыпалось в воду. Али-Мамат, должно быть, хотел часть зерна утаить для себя, потому что послышался голос Бобо-Калона: «Все! Все! И это! Да развеет вода нечистое!» Вода в канале зашипела, все затихло.

Карашир, уткнувший лицо в грудь Рыбьей Кости, слышал это как бы сквозь сон. А когда Рыбья Кость с протяжным вздохом очнулась, в темноте вокруг мельницы уже не было никого. Мерно поскрипывал жернов, стучал по камням водопад, и Карашир, подумав, что не все еще в мире пропало, принялся гладить мокрые спутанные волосы жены.