Ложа чернокнижников - Роберт Ирвин

Один Питер совершал поступки, а другой Питер писал о них, сильно привирая. Тем не менее за последние дни мне пришлось покопаться в своих дневниках, чтобы дополнить свои исследовательские заметки. Читать старые дневники — увлекательное занятие. Это все равно, что залпом выпить несколько бутылок прошлого. В любом случае здешняя жизнь понемногу надоедает. Поэтому я решил снова вести дневник, но на этот раз он никоим образом не будет походить на сатанистский бортовой журнал. Я хочу, чтобы мой дневник был как у Торо, чтобы ощутить себя ближе к природе. Я хочу научиться смотреть на окружающий мир широко открытыми глазами. Генри Торо, американский анархист, жил отшельником в глуши и написал дневник длиной в два миллиона слов, уместившихся в тридцати семи записных книжках; когда же под рукой не было бумаги, он писал на бересте. Такой дневник очистит меня от городских недугов и дурных воспоминаний о Хораполло-хаусе. Вольный дух, я затеряюсь в лесах Суррея. На природе легко быть хорошим.

На месте этого городка мог оказаться любой другой. Битлз, пожалуй, мог ли бы описать Фарнхэм так:

the corner is a banker with a motor car… dum de dum.

There beneath the blue suburban skies… dum de dum de dum

A pretty nurse is… о

«Хорошенькая девушка» занята тем-то и тем-то. Беда в том, что я плохо помню слова. «Penny Lane» и «Strawberry Fields» — эти пластинки тоже пали жертвами моего поспешного бегства из Лондона. Чтобы снова обзавестись всеми пластинками, которые я оставил в Хораполло-хаусе, понадобятся годы. Салли попросила Пэтси переслать ей проигрыватель и другие вещи поездом. Все прибыло в полном порядке, хотя Пэтси и сообщила, что в комнате Салли все перевернуто вверх дном. Однако ничего не пропало. Кроме того, я говорил по телефону с папой и узнал, что какие-то подозрительные личности — то ли переписчики, то ли газовщики — ошивались возле нашего дома в Кембридже. Так или иначе, Ложе чернокнижников не удастся разнюхать, где мы поселились, но, возвращаясь к тому, с чего я начал, пока что мой выбор ограничен музыкой Салли, что означает, что она закормила меня Донованом. До сих пор я здесь купил только две пластинки — «Piper at the Gates of Dawn» группы Пинк Флойд и «Surrealistic Pillow» Джефферсонз Эйрплейн взамен утраченной.

Мы забрались в самую глубь жилой пригородной зоны, откуда люди на работу ездят в город. На Уэст-стрит я встречаю молодых людей в претенциозных костюмчиках, — предел их мечтаний — быть принятыми на службу в местную Торговую палату. Здесь есть женщины в платках, собачники, выгуливающие своих питомцев, огородники, которые возят свои овощи в город на рынок, и странные жлобоватые типы, которые еще не слышали, что время рокеров прошло. Мы с Салли торчим от газеты «Фарнхэм-Геральд». Однако в городке вовсе не все цивилы, как может показаться сначала. Несколько дней назад я засек парочку хипарей, которые пытались купить пластинки в книжном магазине, но явно были настолько обкуренными и так хихикали, что не смогли договориться с продавцом, и им пришлось уйти с пустыми руками. В дверях мы даже вроде улыбнулись друг другу. От Фарнхэма до Финдхорна, от Форментары до Катманду братство хиппи подобно братству свободных каменщиков — это всемирное братство хипарей.

В то утро, когда мы пришли в Фарнхэм, мы с Салли обошли все улочки городка. Это заняло часа полтора. Когда мы выходили из Лондона, наш план состоял в том, что мы будем двигаться, пока не доберемся до моря или чего-нибудь в этом роде, но в то утро, когда мы бродили по Фарнхэму, Салли решила, что Судьбе было угодно забросить нас сюда, в Западный Суррей. Итак, благодаря тому, что Салли называет «прошвырнужкой», мы очутились в зеленом поясе. В любом случае мы слишком устали, чтобы идти дальше. В пригороде я могу расстаться со своей темной тенью и стать невидимым. Салли хочет, чтобы мы жили отшельниками — совсем как Ланселот и Гиневера в годы своего покаяния после гибели Артура и Мордреда в последней битве при Камланне. Салли экспериментирует с батиком. Может быть, ей даже удастся продавать свою продукцию на рынке. Кроме того, она ищет работу в театре «Кастл-тиэтр».

Я рассказал Салли про зайца. Она сказала, что это волшебное животное и что ведьмы часто превращаются в зайцев, чтобы навредить полям фермеров и оставить коров без молока. Я здорово разозлился, потому что заяц на крыльце представлялся мне примером того, насколько мы здесь близки к природе. Меньше всего мне хотелось услышать какое-то мерзкое оккультное истолкование увиденного. Тогда я сказал, что раз уж перед нашей дверью сидела ведьма, то мы должны собрать вещи и уехать отсюда в течение часа, так как ясно, что ведьма обо всем доложит в Хораполло-хаус. Затем я прошел в спальню и стал кидать вещи Салли в коробки. Она заплакала, но я настолько вышел из себя из-за всей этой оккультной дребедени, что мне было наплевать. Салли кричала, что это у меня в душе мрак и что на самом деле ведьма — это я, а вовсе не заяц. В конце концов я пошел в город и купил у мясника зайца. Я собираюсь приготовить его сегодня на ужин. Когда я вернулся, у Салли был подавленный вид, и она не возражала, когда я сказал, что у нас будет сегодня на ужин.

Потом мы поговорили обо всем спокойнее и пришли к общему мнению, что какая бы идиллия нас здесь ни окружала, все же здесь ужасно скучно. Скука — самая важная вещь в жизни, намного важнее любви, намного важнее страха смерти. Одна только скука гонит меня вперед сквозь время. Здесь просто чудесно. Яркое августовское солнце пробивается сквозь занавески, и мы с Салли лежим в постели, прислушиваясь к пению диких голубей и шелесту листвы, и в головах у нас нет ни единой мысли. Впрочем, к счастью, мой запас волшебных бобов еще не закончился. У нас еще есть кубики ЛСД, которые я отхватил у того типа из «Райского сада Абдуллы». Сегодня вечером мы собираемся полетать в сельской тиши.

Я разрубил зайца и потушил его в сидре с луком шалот. Салли все съела, не сказав ни слова против. Заяц действительно получился вкусный, но Салли призналась, что съела его специально, чтобы уничтожить все злые чувства сегодняшнего утра, равно как и порчу, которая от него могла исходить, — а с другой стороны, она усмотрела в поедании зайца нечто шаманское — способ получить мудрость зайца. Я заметил, что если заяц такой мудрый, то почему он позволил поймать себя и съесть. Но все без толку. С Салли невозможно общаться как с нормальным, разумным человеческим существом. На десерт я подал два маленьких кусочка сахара-рафинада, пропитанных кислотой. Сейчас Салли сидит в кресле в крошечной гостиной. Она заботливо окружила себя красивыми вещами, которые помогут ей сконцентрироваться на жизни. Она говорит, что во время полета опасно даже подумать о смерти или мертвецах.

Так что это еще один волшебный боб, но на этот раз другой. Ничего не происходит. Уже почти час, как я проглотил кусочек сахара, но все остается по-прежнему. Может, мне просто подсунули дрянной товар? И вообще, кому нужна кислота, когда сам мир, каков он есть, — это такой кайф? Я вышел в сад, прихватив свой дневник, сижу на траве и наблюдаю. Меня вдруг поражает, что нет никакой нужды глотать ЛСД, когда мир так прекрасен. Трава вокруг меня переливается, подрагивает и вибрирует. Семена прорастают, ростки пробиваются из-под земли, побеги тянутся к небу, все вокруг меня распускается к жизни. Просто надо уметь увидеть мир таким, каков он есть. Не забыть: каждое утро вынимать глазные яблоки и хорошенько мыть их под краном. Зачем глядеть на мир сквозь немытые окна? Я мог бы просидеть здесь вечность, глядя на травинку в своей руке. Это на удивление тонко сработанный предмет. Если бы я только мог заставить всех просто посмотреть на травинку в моей руке и увидеть ее такой, какая она есть… Если бы я только мог посмотреть на себя самого такого, какой я есть.

Потом мне приходит мысль принести из дома большое зеркало. Я кладу его в высокую траву на опушке леса, снимаю с себя всю одежду и гляжусь в него, как отшельник пристально смотрит в лужу. Я вижу отражение извивающихся ветвей и чувствую, как в голове начинает шуметь от первых строк моих песенок из джунглей.

БУДДИСТСКИЙ ПОЭТ НА КРАЮ ДЖУНГЛЕЙ ПИШЕТ ДОМОЙ СВОЕЙ МАТЕРИ

Анимированный труп беззащитно сидит в мультяшном саду. Он один против толпы, готовой разорвать его в клочья. Он сидит, склонив голову, и пишет, а они обступают его сзади.

Рука — как автоматСидит и пишет трупВ придуманном садуОткуда ни возьмисьВ зелено-красном бабаИ прямо перед нимСажает паука.На, хавай, друг паук!(Мамаша ржет. Ха! Ха!)Сидит и пишет трупПаук в его писаньяВставляет слово, иВзамен выходит звукКто, на фиг, разберется(ПРИМЕЧАНИЕ: «звук» это рифма и к «паук», и к «труп»)Давай еще раз.Стих, сочиненный трупом, ну вообще!Мамаша!Вам приходилось превращатьсяВ зелено-красный труп?А Будда из-за клумбыМолчит, следит.[12]

Я пишу, просто чтобы скоротать время, пока не начнет действовать ЛСД. Я встаю на четвереньки и заглядываю в свою «лужу» — свой магический кристалл — и понимаю, что это действительно Око Мира. Под подернутой рябью поверхностью стекла я смутно различаю свою мать. Она бредет сюда из самого Кембриджа, но, естественно, двигается очень медленно. Саван и налипшие на него комья земли сковывают ее движения, и от костей отваливаются куски мяса, а она идет, спотыкаясь, по усеянной камнями обочине дороги. Она ничего не видит — ее глаза вытекли еще несколько недель назад. Но теперь она чувствует на себе испытующий взгляд Ока Мира. Увы! Увы! Я совершил ужасную ошибку, приняв наркотик, ведь теперь моя мать стала трупом-ищейкой, и силы Преисподней используют ее, чтобы вынюхивать нас, наркоманов. Она улавливает исходящий от меня запах. Через какое-то время она найдет меня. Увы! Я в страхе смотрю на нее — и колдовской заяц начинает скакать внутри меня, и я с ужасным криком отшатываюсь от своей «лужи».