Грабеж и спасение. Российские музеи в годы Второй мировой войны - Коринна Кур-Королев

описями коллекции и просим его запереть богатый содержанием театральный зал <…>. Он распознает в нас серьезно заинтересованных специалистов. Мы показываем ему часть картин и книг, которые взяли с собой, на что он говорит: «Господа, по мне, так вы можете отсюда забирать все, что вам понравится, если это не такие вещи, которые могут пригодиться в быту нашим людям!»561

Позже Крузенштерну и Эссеру удалось без сопровождающего осмотреть другие комнаты дворца. Они знали от Сольмса, что в нем должно быть еще 800 картин. Наконец они нашли хранилище, где на деревянных полках стояли рядами живописные полотна, но в этот приход у них не было времени их просмотреть.

То, на что Крузенштерн в служебных отчетах мог лишь осторожно намекать, он без обиняков признал в приватном рассказе о своей поездке. Очевидно, что солдаты намеренно, из хулиганских побуждений, уничтожили внутреннее убранство дворца; мебель была передана в их полное распоряжение, запасники с книгами, фотографиями и менее ценными предметами обстановки они разграбили. Военное командование на местах предоставило личному составу право пользоваться всем, что понадобится. Как свидетельствуют документы вермахта, ни для кого в армии не составляло секрета, что дворцы грабили, просто это не предавалось гласности. К тому же среди военного руководства имелись разные представления о том, как следовало обращаться с культурными ценностями.

Соответственно, то, что доводилось до сведения личного состава, содержало в себе противоречия. В директиве «О поведении войск на Востоке» от 3 ноября 1941 года один пункт касался обращения с культурными ценностями:

Отступая, Советы часто поджигали здания. Войска заинтересованы в ликвидации пожаров только тех зданий, которые должны быть использованы для расположения воинских частей. В остальном исчезновение символов бывшего некогда господства большевиков, в том числе и зданий, соответствует задачам войны на уничтожение. Никакие исторические или художественные ценности на Востоке не имеют значения562.

Этот пассаж генерал фон Кюхлер смягчил, добавив разъяснение – предположительно, для того, чтобы положить конец ненужным разрушениям: во-первых, писал он, войска в высшей степени заинтересованы в сохранении любого здания, пригодного для размещения личного состава; во-вторых, бывшие царские дворцы не являются «символами господства большевиков, а, наоборот, свидетельствуют о непреодолимой силе немецкой культуры в грубой и враждебной среде»563. Это разъяснение, похоже, оказалось не слишком действенным, потому что в марте 1942 года командир группы Красногвардейской хозяйственной команды капитан Клос в ежемесячном рапорте резко критиковал поведение солдат:

Если кража всевозможных вещей, изъятие из обитаемых домов с принуждением и насилием предметов, не являющихся безусловно необходимыми, вызывает беспокойство, то, например, опустошение дворцов Пушкина и их беспощадное и бесстыдное разграбление можно охарактеризовать только как культурный позор564.

В этом документе примечательны две вещи: с одной стороны, то, как откровенно Клос описал мародерство военнослужащих вермахта, с другой стороны, как, должно быть, возмущался получатель рапорта в канцелярии квартирмейстера 18‐й армии; он поставил напротив всего абзаца большой вопросительный знак, жирно подчеркнул слова «беспощадное и бесстыдное разграбление» и сделал приписку, что эта «поистине бесстыдная критика» не может быть «принята без возражения». Клос нарушил действовавшие в Германии нормы дискурса, согласно которому вермахт нес культуру и цивилизацию в отсталую, большевистскую Россию. Германская пропаганда была нацелена на то, чтобы затушевывать бессовестные действия вермахта и СС, направленные против культуры и людей на оккупированных территориях, и поддерживать иллюзию справедливой войны, в том числе и в глазах собственных солдат.

Преступления оккупационного режима

Поскольку Красногвардейск не находился вблизи линии фронта, не было необходимости эвакуировать все русское гражданское население. Тем не менее многие жители города не пережили первую зиму. Продовольственная ситуация здесь, возможно, была не столь драматичной, как на фронте или в отдаленных районах, так как большое количество немецких учреждений предоставляло возможности получить работу, а с ней – право на ежедневный паек. И все же после освобождения города в 1944 году, по оценкам Чрезвычайной государственной комиссии, во время оккупации от истощения погибло 35 000 человек565.

Эта цифра включала в себя многих интернированных, особенно на первом этапе оккупации, когда мужское население в возрасте от 15 до примерно 55 лет было зарегистрировано и содержалось в лагерях. Лагеря в городе и в окрестностях, которые должны были служить только пересыльными лагерями, в первые месяцы оказались переполненными: в лагерь для военнопленных были доставлены десятки тысяч красноармейцев, а также часть мужского населения из мест, расположенных ближе к фронту, чем Красногвардейск, например из Пушкина. Представляется, что не было четкого различия между лагерями для военнопленных и для гражданских лиц, так что последние содержались и в пересыльном лагере Dulag 154, и в его филиалах566. Везде возникали проблемы с обеспечением заключенных продовольствием и одеждой, и в конце октября ситуация со снабжением стала критической. Условия содержания в лагерях не соответствовали минимальным требованиям гигиены. До января 1942 года уровень смертности был очень высоким: каждый день около ста человек умирали от истощения, недоедания и таких болезней, как сыпной тиф567. Точное число жертв определить невозможно, но оно измерялось, безусловно, несколькими десятками тысяч568. По словам Юргена фон Хена, впечатления от лагерей в Красногвардейске и расположенной чуть южнее Вырице были ужаснее, чем все, что ему довелось пережить в годы войны:

Когда рано утром мы вошли в лагерь Выра, по двору везли сани с полностью обнаженными трупами, которые больше напоминали скелеты, нежели человеческие тела, у них даже не хватало отдельных конечностей. Одежду покойных забрали их товарищи по заключению, и от голода они даже пытались насытиться человеческой плотью. В Гатчине положение было, возможно, еще хуже. В двух больших залах ютились несколько тысяч человек, настолько тесно, что по ночам не все могли лечь или вытянуться. Среди них свирепствовали дизентерия, сыпной тиф и другие заразные болезни. Медикаменты отсуствовали. Питание было настолько скудным, а узники настолько ослаблены, что у многих заключенных уже не хватало сил тащиться на двор, чтобы справить нужду. Ранним утром они ходили в залах по супу из кала и мочи569.

Лагеря военнопленных подчинялись вермахту, но по всем вопросам, связанным с разведкой и контрразведкой, вермахт сотрудничал с СД и айнзацгруппой А. В Красногвардейске действовала группа Ib численностью около 110 человек. Одной из ее задач было выявлять среди пленных комиссаров, евреев или предполагаемых шпионов и казнить их. В случае гражданских лиц, чем-нибудь навлекших на себя подозрения, вермахт, как правило, не брал на себя их умерщвление, а передавал этих людей СД или айнзацгруппе А