Песочные часы - Веслав Гурницкий

В двадцати шагах отсюда начиналась черная и немая пустыня города.

Ощущение невероятности, воздействие «антиреальности» иногда могут за одну минуту перечеркнуть размышления, которые пять минут назад казались тебе более важными, чем сама жизнь.

Впереди нас ехали два вездехода с сильно вооруженной охраной. Мы ползли сквозь черный зной. В слабом свете нашего «Изусу» возникали все более абсурдные очертания домов, стен и перекрестков, через которые перебегали лишь спугнутые крысы.

CL. Но ведь нельзя все на свете трактовать до такой степени серьезно. Нельзя мучить себя самого только потому, что два разных оркестра играли на том же самом месте одну и ту же мелодию по совершенно разным поводам. Такое сто раз случалось в прошлом, иногда при обстоятельствах более щекотливых. И в будущем случится не раз. Мир от этого не обрушился и продолжает следовать своим путем.

К тому же в путевой дневник закрались истерические ноты. И вдобавок невыносимая, слезливо-душераздирающая политическая эсхатология, в которую я столько раз обещал не ударяться. Журналист должен придерживаться фактов и не совершать, рискуя попасть в смешное положение, вылазок на минные поля философии истории. Журналист должен сохранять чувство дистанции и заботиться о той небольшой дозе цинизма, без которой он ударяется в проповедь или начинает принимать позы, идущие от литературы дурного пошиба. Эта профессия исключает долгие размышления, если хочешь заниматься ею по давно установившимся правилам. Словесное болото коварно и безжалостно по отношению к душам благородным и терзаемым сомнениями.

Не лучше ли поместить все это в перспективу той извечной трагикомической невероятности, которая наблюдается время от времени в различных странах на разных континентах.

CLI-CLX

CLI. Троим из нас отвели номер 14 на втором этаже отеля «Руайяль». Точно не помню, но, если память мне не изменяет, именно там погиб профессор Малколм Колдуэлл.

Я не ошибся. По мраморному полу коридора пробегала параллельно стене струйка засохшей, почерневшей крови и сворачивала в наш номер. Хозяева подтвердили: да, это было здесь. Надо эту кровь смыть.

Убийство Колдуэлла свершилось в ночь с 23 на 24 декабря 1978 года, примерно в 0 часов 50 минут по местному времени. Это произошло при свидетелях, и от них мы знаем, как было дело. Двое американских журналистов, Ричард Дадмен из «Сент-Луис пост диспетч», один из лучших, опытнейших американских репортеров, и молодая, совсем неизвестная Элизабет Бейкер, корреспондентка «Вашингтон пост», ужинали вместе с Колдуэллом в том же самом ресторане по ту сторону бассейна, где теперь питаемся и мы. Эти три человека были последними иностранцами — свидетелями правления полпотовцев. Бейкер и Колдуэлл были приглашены самим Пол Потом, так как публично выразили сочувствие кхмерской революции. Дадмен каким-то чудом, которого он так и не объяснил, получил въездную визу в числе всего лишь семи иностранных журналистов, которым было разрешено посетить Пномпень между 1975 и 1978 годами. О четырех остальных лучше умолчать, так как более подробный рассказ о том, что они сделали, вызвал бы никому не нужный дипломатический скандал, которого хотелось бы избежать. Я бы только с удовольствием посмотрел когда-нибудь в глаза этим своим коллегам.

Ужин закончился вскоре после полуночи. Журналисты немного посидели в гостиной первого этажа, а потом все сразу направились по сбоим комнатам. Когда они поднялись на второй этаж, по лестнице, по этой самой деревянной, слегка скрипящей лестнице, вбежал молодой человек в военной форме без знаков различия и пять раз выстрелил из пистолета в спину Малколму Колдуэллу. Это произошло так быстро, что Бейкер и Дадмен не успели даже укрыться за барьером. Убийца исчез так же внезапно, как и появился. Колдуэлл умер, вероятно, через несколько минут; прежде чем упасть, он сделал еще несколько шагов в сторону своей комнаты. Бейкер и Дадмен стали звать на помощь, одновременно пытаясь остановить кровь, лившуюся из Колдуэлла. Никто не отвечал. Отель был пуст, их голоса падали в полную, бескрайнюю пустоту. В ста тридцати восьми номерах они были совершенно одни. Стоя у тела умирающего товарища, они отчетливо сознавали, что через минуту по деревянной, лестнице может вбежать еще один человек с пистолетом в руке. Они не решались сойти вниз и позвать кого-нибудь. За окнами без стекол колыхалась жаркая всепоглощающая тьма. Их все реже раздававшиеся призывы о помощи тонули в абсолютной тишине мертвого города. Бейкер написала потом, что это были самые страшные четверть часа в ее жизни.

Только через час явился молчаливый полпотовский офицер. Он осмотрел застывший труп Колдуэлла и на ломаном английском языке произнес что-то непонятное. Так они дождались рассвета.

Рано утром солдаты молча убрали труп Колдуэлла. В полдень незнакомый офицер сообщил, что убийца схвачен, но кроме этого ничего не сказал. Вечером Бейкер и Дадмен вылетели в Бангкок, а оттуда в Нью-Йорк. Об убийце никто больше не слышал.

О Малколме Колдуэлле известно очень мало. Говорят, что по внешнему облику он был типичным англичанином, немногослодным, деловым, склонным больше констатировать факты, чем их комментировать. Он преподавал политические науки в Манчестерском университете и задавал студентам трудные, подчас каверзные вопросы. Он заставлял их, как утверждают, сопоставлять свое социальное положение, заработки родителей, историю детских лет и книги,' прочитанные в юности, с их теперешними знаниями о мире. Ставил пятерки дерзким отрицателям, которые подавали ему чистые листы, и двойки хорошо воспитанным девицам, пишущим длинно и цветисто. Сам он мало написал, а опубликованные тексты вызывают недоумение чрезмерной интеллектуальной нагруженностью. Может, гениальность, а может, шарлатанство, которое не редкость в политических науках. Известно, что он был одним из немногочисленных западноевропейских интеллектуалов, кто открыто и безоговорочно, по теоретическим соображениям, одобрил действия полпотовцев в можным решением социальных проблем и не скрывал, что капитализм — всякий капитализм, включая сюда и его «ревизионистские разновидности», — отжил свое.

Мне не удалось выяснить, сколько ему было лет, кем он был по происхождению и где учился. Одно известно точно: первая же поездка в Кампучию потрясла его. Увидел он, в. сущности, немного: опустевшую столицу, какую-то показательную «коммуну», где риса давали в три раза больше и веселые дети возились под бдительным материнским надзором, мрачных полпотовских дипломатов, декламировавших учебные брошюры «Ангки». Он не скрывал разочарования. Задавал хозяевам ядовитые вопросы. В беседах с двумя американскими журналистами дал волю сарказму и даже сказал, как свидетельствует Элизабет Бейкер, что миф «расходится с действительностью». Заявил также, что после возвращения в Англию намерен пересмотреть свои взгляды.

Потом ему выстрелили в спину.

Прекрасная, мужественная смерть. Не каждому выпадает такое счастье. Пять пуль в спину — щедрая по нынешним временам порция гуманизма для людей, допустивших ошибку в рассуждениях. Если б я знал, где могила Колдуэлла, пришел бы туда с букетом Цветов, Все-таки коллега по профессии, toutes proportions gardées[65].

CLII. В первую ночь в Пномпене ничего особенного не случилось. Мы открыли бутылку «луа мой». Закуска состояла из черствых бисквитов, чеснока и остатков привезенного из дома запаса сигарет «Мальборо». Беседа велась наконец-то только по-польски, отчего споры перед сном приобрели особую конкретность. Каждый из нас возил при себе индивидуальный польский мир, а это взрывоопасный груз, даже в тропиках.

В раскаленной темноте трещали далекие, едва слышные выстрелы. Бесцветные ящерицы бегали по стенам Климатическая установка фирмы Норелько дружелюбно сопела, испуская струи слабоохлажденного воздуха Потом мы натянули москитные сетки и уснули.

CLIII. Почему о том, что творилось в Кампучии целых четыре года, не было ничего или почти ничего известно? Этот вопрос то и дело напрашивается, иногда звучит просто издевательски. Как случилось, что под конец XX века можно было потихоньку умертвить два миллиона человек, при полном неведении всего остального мира? Кто направлял, кто скрывал, кто виновник молчания, царившего тогда, когда надо было кричать?

Но это еще не самый трудный из вопросов, которые можно задать в связи с событиями в Кампучии. Ответ же тривиально краток, как все ответы в случаях подобного рода: об этом действительно не было ничего известно.

Точнее сказать, почти ничего. О выселении людей из городов и о крупных передвижениях, конечно, знали, хотя бы по данным наблюдений при помощи спутников. Но переселения, даже в крупных масштабах, еще не равнозначны геноциду. Известно было, что в Кампучии упразднены школы, торговля и всякий культурный обмен с зарубежными странами. Но то же самое произошло в свое время в Китае, и никто не считал, что это конец света. Не подлежало сомнению, что основой экономики стали в Кампучии «коммуны», но они временами существовали в различных странах, не исключая европейских, и действительно не было повода созывать из-за Кампучии специальные трибуналы.