Приключения стиральной машинки - Ира Брилёва

Николай смутился. «Вот психотерапевт, тоже мне, нашелся», — неожиданно подумал Николай. Этот старик, который только что вывернул перед ним наизнанку всю свою жизнь, обладал очень крепкими нервами. Многие на его месте после такой исповеди валялись бы в истерике и пили валерьянку ведрами. А он — ничего. Крепкий, как столетний замшелый дуб. И нервы такие же деревянные.

Николай действительно решил не торопить события. Дед прав — никуда Зубов от них не денется. Лучше поберечь нервы и подготовиться к беседе с ним. Он, конечно, будет увиливать, постарается все свалить на какого-нибудь мифического напарника. Или прикинется больным. Николай хорошо знал эту публику. С ними надо всегда держать ухо востро. Но охотничий азарт ловца все же давал себя знать, и Николаю было слегка не по себе.

Тем временем дед Егор неторопливо подошел к деревянному срубу и постучал в дверь. Подождав для приличия положенные несколько секунд, дед открыл дверь, и они вошли вовнутрь. Валек болтался где-то позади — он не был робкого десятка, но предпочитал благоразумный арьергард. Никто и не возражал.

Посреди сруба, так же как и в сторожке деда Егора, стоял стол. За столом сидел человек и спокойно пил чай из белой стеклянной чашки с голубыми цветочками. Николай остановился около двери, ожидая, что произойдет дальше. Но ничего особенного не произошло.

— Привет, Мишка, — просто сказал дед Егор.

— Привет, коль не шутишь, — ответил человек. Голос его был спокоен. — Чаю хочешь?

— Надо подумать, — уклончиво ответил дед Егор. Он, так же как и Николай, остановился около двери и теперь разглядывал своего собеседника, который продолжал спокойно пить чай.

— Чего в дверях застряли. Проходите, раз пришли, — Мишка поставил на стол чашку и в упор глянул на Николая. — Заждался я тебя, гражданин начальник. Думал, долго еще будешь за мной гоняться. А ты вона какой резвый оказался.

Николай, в который уж раз за сегодняшний день, сильно удивился. Он ждал какой угодно реакции. Но чтобы вот так, запросто, словно бы он зашел на огонек к приятелю чайку попить! Нет, этого он точно не ожидал.

— Ну, что, — не унимался Зубов, — сразу повяжешь, или протоколы писать начнешь. Учти, здесь лес, а не зона. А из лесу законы немного по-другому выглядят.

Николай шагнул вперед и присел на табурет около стола. Дед Егор расположился на табурете в углу комнаты, и теперь с интересом наблюдал за происходящим. Валек тихо пристроился за его спиной, пододвинув свой табурет вплотную к бревенчатой стене сруба — на всякий случай.

— Ты, Зубов, не ерничай. Закон, он и в Африке закон. И я к тебе не чаи пришел гонять. Очень ты неаккуратно работаешь. Может, мне руку твою посмотреть, вон, палец забинтован. С чего бы это? Отпечаток ты оставил знатный, так что не дури, — голос у Николая был жестким. И Зуб как-то сразу сник, сдулся, словно продырявленный воздушный шарик. Плечи его поникли, и куда-то испарилась вся его лихость и воровской гонор.

— Ладно, мент, твоя взяла. — Зубов теперь был похож на затравленного зверя. — Устал я, мент, понимаешь. Очень устал. От жизни этой устал, от гона этого бесконечного. Вы же меня как зверя дикого всю мою жизнь травите.

Николай не удивился такой внезапной откровенности, и она его не тронула.

— Послушай, Зуб, а чего это ты на жизнь вдруг жаловаться стал? Тебя, что, кто-то силком в твое болото тянул? Живи себе как все люди, и не будет у тебя никаких проблем.

— Чего ты мне тут мораль читаешь, мент? — Вдруг окрысился Зуб. — Что ты о моей жизни знаешь, — и в глазах его вдруг высветилась такая вселенская тоска, такая тоска нечеловеческая разлилась из его взгляда по всей этой комнатке, тоска о чем-то недосягаемом, недостижимом и невозможном, что у Николая мурашки пробежали по спине. Правду люди говорят, мысль материальна. Еще как материальна, если от одного человека все его самые сокровенные переживания вдруг в другого перетекают. И вся эта незаполнимая бездна муки и страстей человеческих выплескивается вдруг через край одного сознания и вливается в других людей, как темная тягучая печаль, и накрывает собой эта печаль все вокруг так, что солнечный свет гаснет среди белого дня. И остается одна печальная плаксивая ночь.

Николай почти кожей ощутил всю бездну страха и безысходности, которая выливалась теперь из души этого, в общем, совершенно несчастного человека.

— Да, устроил ему папенька веселую жизнь. Сам по кривой дорожке всю жизнь ходил, и сына своего к этой дорожке пристроил. — Негромко, словно бы про себя, произнес дед Егор. Он просто констатировал факт, который был соверошенно очевиден всем, кто находился в этой замшелой лесной норе. Николаю даже стало немного жаль этого никчемного человека, который сидел перед ним, понурившись. Видно было, что сломался этот человек, действительно устал от жизни, а значит, кончился Мишка Зуб. И, словно бы услыхав мысли Николая, человек отозвался эхом:

— Все. Кончился Мишка Зуб. — Николаю стало не по себе от такого совпадения. Чтобы стряхнуть с себя это почти мистическое наваждение, он по-деловому разложил перед собой бумаги и теперь в упор разглядывал Мишку. Тот под взглядом следователя еще больше съежился, но неожиданно сказал: — Не гипнотизируй меня своими глазами. Мне и так тошно. Не видишь, что ли. Если бы я не хотел, чтобы ты меня нашел, то сейчас бы здесь не сидел и чай не пил. Действительно устал я. И поэтому не хочу больше ничего. Даже золота этого проклятого не хочу. Всю жизнь оно мне испоганило. — И у Мишки на глаза неожиданно навернулись слезы. Николай ошарашено глядел на готового расплакаться преступника, и в его голове растерянно бродил только один вопрос. За неимением других мыслей, вот с него он и решил начать.

— Гражданин Зубов, расскажите мне подробно, что вы делали в квартире гражданки Астафьевой.

Глава 19

В глубине дощатого сарая горела свеча, скупо освещая только небольшое пространство вокруг себя. А в одной из щелей, обильно покрывавших старые растрескавшиеся стены, поблескивали любопытством детские глаза. На улице было прохладно. Ребенок зябко кутался в женскую клетчатую шаль, но свой пост у сарая не покидал. Рядом с ребенком примостился взрослый человек. Он сидел, в полном изнеможении привалившись спиной к щелястой стене сарая, и тяжело дышал. Дыхание его напоминало тяжеловесный скрип старых кузнечных мехов, и глаза были закрыты.

— Смотри, Мишка, смотри. У меня уже глаза слабые, не видят ничего и толку от них мало. А у тебя глаз молодой, острый, тебе и карты в руки. — Человек старался говорить тихо, но шипение и свист, сопровождавшие его слова, были похожи на звуки, с которыми воздух выходит из рваной велосипедной камеры.

Ребенок лет десяти продолжал внимательно вглядываться в узкую щель в стене сарая, пытаясь разглядеть то, что происходило внутри. Тени от пламени свечи метались по деревянному, потемневшему от времени, потолку и стенам. В этом неверном свете мальчик никак не мог разглядеть, что делал мужчина, стоявший на коленях у противоположной стены сарая. Мальчик видел только его широкую спину. А руки же его поглощала глубокая темная тень.

— Ну, что там? — Человек, сидевший рядом с малышом, нетерпеливо задал вопрос.

— Не знаю, папа. Не видно. Темно очень, — малыш все силился разглядеть происходящее в сарае.

— Бестолковый ты, — внезапно взорвался человек, переходя на громкий свистящий шепот. — Как твоя мать, бестолковый! — Внезапно мужчина затрясся в приступе неистового сухого кашля. Человек в глубине сарая быстро обернулся и прислушался. Затем он задул свечу, и в полной темноте тихо скрипнула и закрылась дверь. Раздался звук запираемого замка и тихие торопливые шаги.

Человек у стены хрипел и задыхался. Кашель свирепо сотрясал человека в конвульсиях, и он никак не мог остановить этот внезапный приступ удушья. Наконец он в изнеможении сполз вдоль стены и лег на землю. Так он лежал минуты две, успокаиваясь и приводя в норму свое больное дыхание.

— Все, Мишка, скоро твоему папаньке каюк настанет, — прохрипел человек. — Но ты не тушуйся, делай все, как я тебе скажу, и будешь тогда в козырных тузах всю жизнь ходить. — Человек хрипло рассмеялся. Смех его был похож на воронье карканье. — Плохо, что Петруха нас накрыл. Чертова болячка! От нее шума, как от работающего трактора. Но, ничего. Думаю, теперь он бояться будет. А когда человек боится, то его легче голенького на кукан взять. Слышь, сынок. Ты все запоминай. — Человек поднялся с земли и теперь стоял, опершись на стену сарая. — Пойдем домой, спугнули мы Петруху. — Человек, чтобы не потерять равновесия, навалился на мальчика, обняв его за плечи, и тот, согнувшись под тяжестью взрослого мужчины, медленно поплелся в темноту.

Зубов сидел, уперевшись локтями в стол и напряженно смотрел на Николая. Тот склонился над исписанными мелким почерком листками бумаги и не обращал на Мишку никакого внимания. Зуб был многоопытным вором, не фартовым — это правда. Но многоопытным. И даже некоторая театральность, с которой он рассказывал сейчас историю своей жизни, говорила о том, что ничего не изменилось. Все нефартовые воры склонны к дешевым эффектам. Как-то же надо поддерживать свое реноме! Хотя бы в собственных глазах.