Поединок. Выпуск 9 - Владимир Акимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Где тебя?
— Под Минском.
— Ты к нам надолго?
— На неделю. Ты мне вон ту хибару, — сапожник ткнул пальцем в разваленную баньку, — под мастерскую отдашь?
— Пошли.
Деревня Смолы. 13 сентября 1944 г.
Известие о том, что в селе появился сапожник из города, быстро облетело дворы. К концу дня угол баньки был завален сапогами, ботинками.
Токмаков работал, насвистывая лихой мотивчик.
— Сапожник!
Токмаков поднял голову.
Перед ним стоял горбун Яруга.
— Сапоги к завтрому сделай.
— А, так это ты?
— Я.
— Что для меня есть?
— Нет.
— Завтра к утру заходи.
На улице Яруга столкнулся с Гронским. Капрал шел по селу в новой, вынутой из вещмешка и поэтому мятой форме, в фасонистых сапогах. На его френче блестел орден Отечественной войны, две медали и крест.
— День добрый, дядька Яруга.
— Ты стал прямо маршал.
— Ты скажешь!
— Надолго?
— Завтра к своим уеду. А я до тебя.
— Так пошли в хату.
— Часу нет, продай дядько бимберу.
— Сколько?
— Бутылки три.
— Один выпьешь?
— Да нет, встречу обмоем, Волощук придет да милицианты.
Деревня Смолы. 13—14 сентября 1944 г. 22.30—2.30.
Как только стемнело и деревня затихла, Токмаков вынул кирпич из обвалившейся печки, достал ТТ. Завесил окно брезентом, зажег коптилку. Пистолет лежал в руке привычно и удобно. Токмаков выщелкнул обойму, проверил патроны, несколько раз передернул затвор, затем с треском вогнал обойму в рукоятку, загнал патрон в патронник и поставил пистолет на предохранитель. Задул коптилку, снял брезент с окна, сунул пистолет за пояс. Пора.
Он вышел из баньки, огляделся и мягко, почти неслышно, словно большой живущий в темноте зверь, побежал вдоль затихших домов.
На опушке, возле дома Яруги, Токмаков лег, спрятавшись в кустарнике. Он ждал.
Станислав Гронский зажег две лампы-трехлинейки, и в покинутом доме стало даже уютно. Свет ламп, мягкий и добрый, осветил декоративные венки из цветов, развешенные на стенах, и они словно ожили. Станислав открыл комод, на дне пустого ящика валялась игрушечная аляповатая лошадка со сломанными ногами. Он взял ее, повертел в руках, усмехнулся и, прислонив к стене, боком пристроил на комоде. Наконец в старом, рассохшемся шкафу он нашел то, что искал. Кусок материи в блекловатых цветах. Он взял его и постелил на стол вместо скатерти. Потом снял со стены один из венков, положил в центр стола. Открыл консервы, снял с печи чугунок с картошкой, нарезал сало. Отошел, оглядел стол и водрузил на нем три бутылки с самогоном. Сел, закурил и начал ждать гостей.
Токмаков тоже ждал.
Они пришли сразу все трое. Гончак, Волощук и Давыдочев. Гончак оглядел стол, крякнул довольно и поставил на него котелок с малосольными огурцами.
— Хорош стол, — засмеялся Волощук и вытянул из кармана завернутый в тряпицу кусок домашней ветчины.
Давыдочев достал банку американской колбасы с яркой наклейкой.
— Прошу дорогих гостей, — Станислав повел рукой, — за скромное угощение простите. Но нет дорогой мамуси.
— Да чего там, — Гончак открыл бутылку.
Гости сели так, чтобы контролировать окна и дверь.
Гронский посмотрел на них и улыбнулся снисходительно.
— Ну, с приездом, Станислав Казимирович, — Волощук поднял кружку.
Токмаков ждал. Чутко слушал шум леса.
А они уже выпили понемногу, уже вспомнили фронт, за друзей подняли чарку.
— Чего вы пуганые такие в тылу-то, — Гронский закурил.
— Банда, брат, — Гончак грохнул кулаком по столу, — сволочь всякая крестьянина обирает. Ты по деревне шел, сам видел — как вымерла. Запугали людей.
— Оставались бы здесь, Станислав.
— Не могу, братья, всю войну того часу ждал, когда своих обниму.
— Не неволю, — Волощук разлил самогон, — сам служил, знаю, что такое отпуск.
Токмаков услышал свист, напрягся, словно для прыжка. Свист повторился. И ночь для капитана сразу же наполнилась ощущением тревоги и опасности.
Глаза, привыкшие к темноте, различили уродливо-нереальную фигуру Яруги, не идущего, а словно скользившего, низко припав к земле.
Токмаков напрягся, приготовясь идти за ним, но затрещали кусты, и со стороны леса вышел коренастый человек, лица которого капитан разобрать не мог. Они встретились и остановились буквально в пяти шагах от Токмакова.
— Ну? — спросил приземистый.
— Харч повезут завтра.
— Так, а где власть?
— Гуляют. Сын Гронского на побывку приехал, у него и гуляют, бимбер у меня взяли.
— Все в доме Гронского?
— Ага.
— Ну, ты иди, Яруга, иди, — в голосе коренастого послышался охотничий азарт. — Иди, у меня для них гостинец припасен.
Коренастый шел задами деревни уверенно и быстро. Так ходят обычно люди, хорошо изучившие местность.
Токмаков двигался за ним, больше всего на свете боясь оступиться.
У дома Гронского капитан отстал. Легко перемахнув через плетень, он опередил бандита на несколько минут.
В доме играла гармошка, и чей-то голос, несильный, но приятный, пел «Землянку».
Токмаков прижался к сараю и снял ТТ с предохранителя. Бандит перелез через забор. Он был шагах в трех от капитана. Коренастый сунул руку в карман и достал гранату-лимонку.
Токмаков выстрелил, не давая ему выдернуть кольцо. Песня оборвалась.
Токмаков прыгнул к упавшему, поднял гранату и побежал.
Гончак из окна увидел убегающего человека и ударил по нему из автомата. Давыдочев стрелял с крыльца вслед неясной, петляющей среди заборов фигуре.
Токмаков бежал, слыша за своей спиной грохот автоматов, пули с противным визгом проносились мимо, кроша плетни, сбивая макушки кустов.
— Посвети-ка, — приказал Давыдочев.
Свет фонаря вырвал из темноты фигуру человека, лежащего лицом к земле, с руками, намертво вцепившимися в траву.
— Слушай, Гончак, а его же в затылок хлопнули.
— Да, дела, — участковый наклонился над убитым. Станислав подошел к Волощуку.
— Когда поставки в город везете?
— Через два дня, — рассеянно ответил председатель.
— Давай автомат, я с вами их в город повезу.
Гончак с Давыдочевым отошли к забору, закурили.
— Так, кто же его в затылок хлопнул, а, лейтенант?
— Не знаю, не знаю.
Давыдочев затянулся глубоко, так глубоко, что огонь папиросы на секунду выхватил из темноты его лицо.
Деревня Смолы. 14 сентября 1944 г. 7.00.