Четвертый путь к сознанию - Георгий Иванович Гурджиев

этом деле, я приходил во все большее замешательство. Было очевидно, что этот человек проделал большой путь, чтобы добраться сюда, к тому же мне было непонятно, как он узнал о существовании этого пергамента, и наконец, был загадочен тот интерес, который незнакомец проявлял к этому документу. Все это убедило меня в том, что я обладаю очень ценной вещью. И хотя предложенная сумма в пятьсот фунтов, конечно же, соблазняла меня, я все же колебался, опасаясь уступить вещь дешевле, чем она на самом деле стоит. И, желая проявить осторожность, снова отказался от этой сделки.

Вечером незнакомец снова посетил меня, на этот раз в сопровождении самого бея, и повторил свою просьбу, предлагая мне пятьсот фунтов, на что я ответил категорическим отказом. Но из уважения к бею я пригласил обоих собеседников в дом и угостил их кофе. В ходе беседы выяснилось, что подозрительный незнакомец был русским князем, который интересовался античными редкостями, и так как мой пергамент отлично дополнил бы его богатую коллекцию, он и предлагал мне такую сумму, которая, по его мнению, значительно превышала реальную стоимость вещи.

Бей, заинтересовавшийся этим разговором, выразил желание посмотреть на вещицу, за которую предлагали такую большую сумму. Когда я принес пергамент и показал ему, он был очень удивлен, что какой-то свиток с непонятными надписями может стоить так дорого. Во время дальнейшей беседы князь внезапно спросил меня, за какую сумму я могу позволить ему снять копию с этого документа. Я затруднился с ответом на это неожиданное предложение, испугавшись, что лишился выгодного покупателя. Тогда он сказал, что согласен заплатить двести фунтов за снятие копии. Я постеснялся торговаться, так как считал, что он предлагает мне значительную сумму буквально ни за что. Только подумайте: я получаю двести фунтов, при том, что пергамент остается у меня. Конечно же, я охотно согласился.

На следующее утро, когда князь зашел ко мне, мы разложили на столе пергамент и, покрыв разведенным в небольшом количестве воды порошком алебастра его смазанную маслом поверхность, сняли копию. Тщательно завернув полученный список в кусок материи, князь расплатился со мной и ушел. Так что Господь по милости своей послал мне двести фунтов и позволил оставить у себя эту семейную реликвию».

История, рассказанная армянским священником, очень заинтересовала меня, но я не подал и вида, и, поговорив о чем-то другом, как бы между прочим попросил показать мне эту вещицу, которую оценивают так дорого. Священник принес в церковь пергамент. Развернув его, я сначала не мог разобрать то, что на нем было изображено, но, приглядевшись получше, чуть не завопил от восторга. Господи! Я никогда не забуду то, что почувствовал в это мгновение. Стараясь скрыть свое волнение, я держал в руках древнюю карту места, которое я искал столько месяцев, о котором грезил долгими бессонными ночами. Мне стоило огромных усилий сдерживать дрожь в руках и продолжать вести светскую беседу. Когда священник вновь свернул этот свиток и удалился, я, печально глядя ему вслед, пожалел, что не был богатым русским князем и не мог заплатить двести фунтов за снятие копии.

Но желание иметь у себя эту карту было так велико, что я решил получить копию любой ценой. К этому времени Погосян чувствовал себя гораздо лучше. С нашей помощью выходя на террасу, он часами просиживал на ней, любуясь окрестными видами. Я попросил его сообщить мне, когда священник надолго отлучится, и, тайно пробравшись в дом, сумел переснять все, что изображалось на пергаменте, с помощью полупрозрачной бумаги. Завладев этой копией, я тщательно зашил ее в подкладку своей одежды, горя желанием немедленно отправиться к месту, указанному на карте, и не думая больше ни о чем другом.

Некоторые назвали бы мой поступок в отношении гостеприимного армянского священника предосудительным, но я полагаю, что он заслуживает некоторого снисхождения, учитывая страсть, которая меня на него толкнула.

Я убедил Погосяна в том, что нам лучше не скупиться и купить пару лошадей местной породы, выезженных под седло, которые обладали очень плавной размашистой рысью, и отправиться в направлении сирийской границы. В дороге мы смогли по достоинству оценить характерную особенность этой породы. Пустив их во весь опор, можно было держать в руке полный стакан воды и не расплескать ни капли, так плавно они неслись.

Я не буду описывать наше путешествие во всех подробностях, скажу только, что ровно через месяц после того как мы покинули дом гостеприимного армянского священника, нам удалось добраться до города Смирны, где вечером того же дня стали участниками события, ставшего поворотным пунктом в судьбе Погосяна.

Для того чтобы хорошенько отдохнуть, развлечься и вознаградить себя за все перенесенные трудности, мы решили вечером отправиться в один из греческих ресторанов. Там, не спеша попивая знаменитую дузику и закусывая разнообразными вкусными блюдами из рыбы и мяса, мы мирно беседовали, вспоминая то, что пережили во время странствий. Кроме нас в ресторане было довольно много посетителей, в основном моряков с иностранных кораблей, стоящих в гавани. Они вели себя довольно шумно, и было видно, что это не первое заведение, в котором они побывали в этот день.

Между моряками, сидевшими за разными столами и представлявшими разные страны, время от времени возникали ссоры, которые начинались с обмена соответствующими ругательствами на греческом и итальянском языках, а затем перерастали в драку. Не помню, какая именно фраза вызвала такую бурную реакцию, но внезапно большая группа моряков, сидевших за соседним столом, с криками ярости и со сжатыми кулаками бросилась на своих обидчиков. В мгновение ока началось настоящее сражение. Погосян и я, также возбужденные в результате обильных возлияний, присоединились к той стороне, которая была в меньшинстве, даже не интересуясь, кто из них прав, а кто виноват. Когда не участвовавшие в потасовке посетители ресторана вместе со случайно проходившим мимо военным патрулем наконец растащили дерущихся, всем изрядно досталось. Мой левый глаз украшал огромный синяк, а Погосян, сыпя проклятьями на армянском языке, пожаловался на невыносимую боль в груди.

Когда, по выражению моряков, «буря угасла», мы решили, что для одного вечера приключений вполне достаточно, и поплелись домой. Нельзя сказать, что мы были очень болтливы в дороге. Мой заплывший, нераскрывающийся глаз и поврежденное ребро Погосяна не располагали к обмену любезностями.

На следующее утро, критически обозревая свое отражение в зеркале и сетуя на неразумное поведение вчера вечером, мы решили не откладывать нашу поездку в Египет. Мы подумали, что свежий морской воздух во время продолжительного путешествия на корабле поможет быстрее залечить наши раны, и отправились