В тени славы предков - Игорь Генералов

Желая оставить последнее слово за собой, Добрыня резко поднялся с положенного на траву вотола и пошёл в сторону шатра, где ночевал вместе с северными хёвдингами.

Глава сорок четвертая

Гибель племянника, в которой Колот был уверен, серьёзно его расстроила. Близкие воина, как и сам воин, должны быть готовы к гибели в бою. Но всё равно трудно поверить, что родная молодая жизнь, так недавно бившая ключом, прервана калёным железом. Колот стал злее и угрюмее, часто срывался на ратных. Варяжка, которого многие обвиняли в проигранной битве, Лапа не винил. При всей своей молодой горячности Варяжко был любим среди ратных за прямую честность, простоту в общении, без чванства и превосходства над другими. И сам Колот, прикидывая битву, многажды ему пересказанную и так и эдак, понимал, что лучше и больше вряд ли можно было содеять.

Войско таяло, как снежная гора весной, из-под которой, унося былое снежное могущество, разбегаются тонкие ручейки. Ратные сбегали уже не только ночью, но и на днёвках, порой едва таясь. Блуд потребовал от князя крутых мер к убегающим, но павший духом Ярополк чаял быстрее добраться до Киева, не надеясь выиграть войну, а стало быть, войско уже не нужно. Не решаясь проявить волю, распустив ратных, и тем самым пасть в глазах воевод, князь был рад уходу людей. Блуд в сердцах высказывался Колоту:

— Беда наше дело! Ярополк не хочет бороться, плывёт как бревно в половодье — куда вынесет. С ним и в Киеве нам не отсидеться.

Киев выглядел утихшим и мрачным перед ратной грозой. Изредка по улицам шастали осторожные неприветливые мужики, куда-то катились возы. На Подоле, куда Колот поехал верхом искать сына, кучковались какие-то люди, громко спорили, называя имена Ярополка и Владимира.

— Батя!

Откуда-то вынырнувший Пестряй схватил Колотова коня под уздцы; добрые телячьи глаза радостно светились.

— Ты вот что, сын, — сказал Лапа, едва поздоровавшись, — бери коня моего, скачи в Осинки, упреди мать, пусть в лес едут. Только берегись, пока окологородье не минуешь. Перед ратной грозой лошади в цене, не сегодня завтра в Киеве их вовсе не будет, всех в подводы запрягут, так что коня и отобрать смогут.

Пестряй поправил на голове кожаный ремень, стягивающий волосы, пожал плечами:

— Никто особо и не торопится уезжать. Тут и вовсе не хотели Ярополка пущать, до драк доходило. Владимир, мол, всё равно одолеет, так чего попросту город разорению предавать, ведь оба сыны Святославовы, внуки княгини Ольги. Кто хотел, тот уехал. Остались те, кто Владимира встретить хочет.

— А ты с кем?

— Я не против Владимира, — снова пожал плечами Пестряй.

Колот спешился, встал перед сыном, пристально посмотрел ему в лицо:

— Забыли, видать, как печенеги зорили их? Врагу хотят предаться, и ты с ними?!

— Печенегов не забыли, потому и хотят Владимира впустить, — не смутился Пестряй под взглядом отца. — Степняки не наших кровей, да и на Святослава все надеялись. Тех печенегов один слух о возвращении князя заставил в степь уйти, а кто Владимира напугает? Владимир всё равно одолеет Ярополка, так не лучше ли крови не лить? В Киеве Ольгу помнят, а Ярополк никогда до неё не вырастет. Может, Владимир лучше будет?

Мысль, которую Пестряй подал Колоту, была нова для него. Привыкший служить, он никогда не думал так, разве что под Доростолом. Но в то время война была уже окончена, и князя он предавать не собирался. Уже спокойнее молвил:

— У смерда своя правда, а я — воин и клятву на верность давал. Хорош или плох Ярополк, не мне судить. А ты всё же езжай на родину свою. Матери защитник нужен, хоть родичи её русские не бросят.

Пестряй отошёл на шаг назад, впервые возразил отцу:

— Я не поеду, бать. Мой дом здесь. Дядья мать не бросят, да и родичей весь целая.

— Как знаешь, — неожиданно спокойно для сына сказал Колот, полез в седло и уже сверху добавил:

— Что о Павше не спросишь? Брат ведь твой двоюродный! Убили его воины Владимира в бою. Так-то, сын!

Не дожидаясь, пока Пестряй что-нибудь ответит, Колот ожёг коня плетью, с места пустив его в рысь.

Варяжко не уехал к печенегам. Заехал в Киев повидать родичей да перемолвить с Любиславом Гуннаром, оставшимся стеречь город. Тут он и узнал про то, что в Киеве поговаривают о сдаче города Владимиру. Сначала не придал значения: смутьяны есть везде, но их всегда меньше, но вскоре стало ясно, что назревает что-то всерьёз и круто. В Киеве появились какие-то пришлые, представлявшиеся потомками старинных русских родов, ведущих корень свой с легендарных времён Траяновых[202]. Измену, по убеждению Варяжка, нужно выжечь железом, казнив главных смутьянов, но Любислав уговорил молодого боярина дождаться князя, ибо кровь может озлить горожан и может стать хуже. Сказывали, что за Владимира стоит волхв рода князя Игоря Белояр. Его искали, но не нашли; по сказкам, он ушёл в Велесов лес. В людях заговорили о принятии Ярополком чужого Бога и проклятии, на него наложенном.

Похудевший, спавший с лица после похода, князь на удивление спокойно воспринял новость об измене киевлян: власть уходила из рук, и злые вести уже не могли его поколебать. Первые разъезды Владимира видели уже в двух поприщах от города, надо было что-то решать. Ярополк собрал киевских вятших на снем, на который собрались только самые верные или кому было что терять с вокняжением Владимира. Никого не было от купеческой старшины; от старых боярских родов были далеко не все, кое-кто уехал из города, рассчитывая, что Ярополк больше не вернётся и не накажет за то, что его оставили. Князь просил оставить все разногласия друг с другом: одно, мол, дело делаем.

Вятшие переглядывались: никто не хотел первым ничего предлагать. Варяжко, всё обдумавший, предложил, как о решённом:

— К печенегам надо уходить. Туген не выдаст нас Володьке, а там мы русов из Тмутороканя пригласим. Владимир долго не сможет кормить варягов, казны на это не хватит. Тогда-то власть мы и вернём.

Блуд поморщился: Варяжко не дело говорит, с печенегами Ярополк придёт уже как враг. Вообще хотелось спросить: какого ляда Варяжко в Киеве остался? Чем он Гуннару помог? Надежды в Киеве усидеть теперь нет, надо собирать семью в дорогу. А что потом? Потом сидеть в печенегах, скитаться с ними по степи, превращаясь в кочевников, обрастая коростой от дорожной пыли, хлебая кобылье молоко, без бани, без дымного тепла печи. И сколько так: год, два, больше? Почему Ярополку не перемолвить с Владимиром? Вслух сказал:

— Миром решать надо. Войну мы проиграли, как тамо с печенегами получится — невестимо. Если бежать, то к немцам, болгарам, ромеям или ещё кому, только не в Дикое поле. Сам Владимир к свеям ходил, оттуда с войском и пришёл.

— Вот именно — войско нам нужно! Потому к печенегам нам и дорога.

— Варяжко прав, Блуд, — неожиданно поддержал Варяжка Любислав Гуннар. — Нам сейчас из Киева вообще бы вырваться. Когда нам Оттон войско даст и даст ли? А там Владимир окрепнуть успеет. А печенегов мы вскоре приведём.

— Уезжаем, — молвил окончательное слово Ярополк. — Вас, бояре, прошу повестить горожанам, что крамолы никакой творить не надо. Ухожу своей волей. Завтра к утру все будьте готовы.

Терем Блуда был высок, с поясом гульбищ, красным крыльцом с резными перилами, тесовой крышей. Колот, оглядывая хоромы, сказал воеводе, вконец испортив настроение:

— Жаль такое добро бросать. Не сожгут, так испакостят находники.

Холопы под доглядом жены Чернавы укладывали в сундуки самое дорогое: золотую и серебряную ковань, чаши, достаканы, шёлковые порты. Блуд, матерясь, срывал сердце на холопах:

— Вас не беру с собой, но вернусь обязательно и, если чего не найду, шкуру с живых посдираю! От находников хлеб заройте и ещё чего. Справитесь — награжу, кому и вольную дам.

Воз уже готов, сын Блуда, Огнята, с готовностью держит в руках вожжи. Две дочери — одна на отца, вторая на мать похожа лезут в воз. Колот помог забраться Чернаве.

— Спасибо, — отозвалась. Красота у южных женщин вянет быстро, и Чернава в свои тридцать лет выглядела на пике расцвета. Уже появились седые пряди, начали оплывать бёдра, в уголках глаз спрятались морщины. Когда-то за неё Блуд готов был драться с кметем, ходившим в десятке под началом богатыря Турина из Ладоги, и уже сейчас не много бы нашлось людей, понявших Красного.

— Поехали! — приказал севший в седло воевода. Ещё раз окинул взглядом терем, не сдержался:

— Всё, что нажил, прахом в един час! Эх, мать-перемать!

Князь с ближней дружиной, боярами и их челядью выехал из города, когда к нему подходили первые Владимировы разъезды.

Глава сорок пятая

Близ Киева, у села Дорогожича, стан Владимира обносили рвом. Сухая земля копалась хорошо, только нещадно пекло солнце, вызывая острую жажду. За последний час только один раз принесли кленовое ведро с водой на восьмерых мужиков. Один из полонянников, по имени Первак, грузноватый и тяжелее всех переносивший зной, не переставал ворчать: