Маисовый колос - Густав Эмар

Общее молчание было ответом на эту речь. Все в глубоком раздумье опустили головы. Один дель Кампо высоко держал голову, обводя пытливым взором лица товарищей.

— Сеньоры, — снова заговорил он после некоторой паузы, — сеньор Бельграно хорошо понял аргентинцев, главная черта характера которых состоит в сепаратизме. Я с той целью и пригласил вас на это собрание, чтобы предложить вам образование тесного союза против Розаca. Пока мы разъединены, наше мужество совершенно бесполезно. Мы стоим на краю вулкана, уже готового к извержению. Убийства четвертого мая знаменуют не конец, а начало террора, который уничтожит нас всех, если мы не соединимся в одно. Только дружный союз может спасти нас и гарантировать нам победу. Поверьте мне, что не даром я ценой своего спокойствия покупаю тайны наших врагов, не даром полный отвращения и презрения, пожимаю окровавленные руки гнусных убийц! Не даром, я иногда даже подстрекаю их на новые злодеяния, чтобы скорее переполнилась чаша терпения наших граждан и чтобы какой-нибудь озлобленный храбрец решился, наконец, в свою очередь, вонзить кинжал в грудь виновника гнета и резни! Порабощенный народ нуждается в одном смелом человеке, в одном призыве к свободе, в одной секунде, чтобы вдруг перейти от тупой покорности к действию, от рабства к свободе.

Лицо дона Мигеля как будто преобразовалось: глаза его метали молнии, а голос звенел и дрожал от волнения.

Лица остальных тоже светились внутренним огнем отваги и энтузиазма. Один дон Луис сидел печальный и угрюмый.

— Да, — вскричал один из молодых людей, — нам следует немедленно организовать союз борьбы с Мас-Горкой, с целью уничтожения Розаса!

— И для того, — подхватил дель Кампо, — чтобы поднять дух солидарности в нашем отечестве, чтобы сделаться сильными и могущественными, чтобы приобрести добродетелей, которых нам недостает, и подняться на одну высоту с европейскими обществами!

— Да,- да! Мы согласны организовать этот союз! — кричали молодые возбужденные голоса.

— Увы! — грустно проговорил дон Луис. — Где уж нам, людям минуты, устраивать подобные союзы? Хотения у нас много, но нет ни умения, ни...

— Молчи, ради Бога! — прошептал дон Мигель на ухо своему другу и затем громко продолжал: — Итак, друзья мои, решено. Мы образуем союз для освобождения нашего отечества от железных оков деспотизма. Я напишу его устав, который, предупреждаю вас, будет очень прост. Тридцать лет тому назад в этот час поднялась заря свободы аргентинцев, вспыхнувшая ярким светом на другой день, двадцать пятого мая, поэтому в истории и отмечено именно двадцать пятое число. Теперь над нашей родиной снова навис мрак деспотизма, и наше сегодняшнее собрание пусть будет новой зарей будущего рассвета вечной свободы. Теперь пора нам разойтись. Прошу вас снова собраться сюда пятнадцатого июня, к половине девятого, вечером. Пусть каждый из вас употребит все силы, чтобы не допустить своих друзей эмигрировать. Если, несмотря ни на что, окажутся желающие покинуть нас, то пусть они обратятся ко мне, и я ручаюсь, что они благополучно будут доставлены на тот берег. Еще одно: не входите со мной ни в какие отношения при других, порицайте меня повсюду с ожесточением и произносите мое имя только для того, чтобы осудить его, как имя человека, увивающегося вокруг тирана и его палачей. Это необходимо для успеха нашего общего дела... Довольны ли вы, сеньоры? Вполне, ли вы доверяете мне?

Все бросились к дону Мигелю и стали его обнимать. Красноречивее этого ответа трудно было желать.

Затем собрание мало-помалу стало расходиться и через несколько минут дон Мигель и дон Луис остались одни. К ним присоединилось новое лицо, которое все время находилось в соседней комнате, и, незамеченное собранием, слышало все.

— Ну, что, сеньор? — обратился к незнакомцу дон Мигель

— Что именно, дон Мигель?

— Довольны вы?

— Нет.

Дон Луис улыбнулся и начал потихоньку ходить взад и вперед по комнате.

— Какое же ваше мнение, сеньор? — продолжал дон Мигель, обращаясь к своему новому собеседнику.

— Мое мнение? По-моему, все вышли отсюда с такими высокими патриотическими чувствами, что сейчас готовы на самые величайшие подвиги, но до пятнадцатого июня половина из них разбежится из Буэнос-Айреса, а другая половина совершенно забудет о союзе, который постановлено составить.

— Если это так, то что же делать, сеньор, что делать? — с отчаянием вскричал молодой человек, ударив кулаком по столу, забывая на минуту уважение, с каким он относился к человеку, прекрасное и мужественное лицо которого дышало умом и энергией.

— Что делать? Стоять на своем и продолжать начатое дело, которое, быть может, окончат наши внуки.

— А Розас? — спросил дель Кампо.

— Розас?.. Розас — грубое олицетворение нашего общественного строя, а этот-то именно строй и поддерживает его против нас.

— А если нам удастся убить его...

— Кто же сделает это? — с улыбкой спросил незнакомец.

— Какой-нибудь мужественный человек, — ответил дон Мигель.

— Вы ошибаетесь, сеньор дель Кампо. Для того, чтобы убить человека, хотя и тирана, нужно быть или подлецом,- способным продать свой кинжал за деньги, а такого не найдется между людьми нашей партии, или же фанатиком, таких тоже нет не только между нами, но и вообще в наше время.

— Но что же делать? — повторил молодой человек, с отчаянием глядя на незнакомца.

— Повторяю — работать, не забывая той истины, что капля долбит камень, и ждать результата в будущем. Так ведь, Бельграно? — обратился он к дону Луису.

— Увы, да, сеньор! — со вздохом ответил последний.

— Однако, пойдемте, друзья мои. Бог наградит вас за вашу любовь к родине.

— Идемте, сеньор, — ответили молодые люди, следуя за человеком, который, очевидно, имел на них большое влияние.

На улице, у самых дверей, стоял Тонилло.

— Приехала наша карета? — спросил дон Мигель.

— Уже с полчаса стоит на углу, сеньор, — ответил слуга.

Пробило одиннадцать часов. Дон Луис позвал своего камердинера, который ожидал приказаний, и вместе с ним и незнакомцем, поддерживавшим его под руку, направился к карете.

Между тем дон Мигель со своим слугой вышел во двор дома и тихо свистнул.

— Я здесь, — отозвался откуда-то с вышины тонкий и дрожащий голос. — Могу я, наконец, сойти с этой холодной, мрачной и страшной высоты, мой милый и уважаемый Мигель?

— Можете, можете, дорогой и уважаемый учитель, — отвечал молодой человек, подражая голосу и тону дона Кандидо Родригеса.

— Мигель, ты не только губишь мое здоровье, но, быть может, и мою душу! — продолжал учитель каллиграфии, подходя к своему бывшему ученику.