Карми - Инна Кублицкая

Малтэр подумывал об огненном погребении — как в древние времена. Но каковы на этот счет были обычаи той страны, откуда пришел Руттул? Вдруг он действительно вышел из народа огнепоклонников, подобных кринассцам, почитающих предание мертвого огню осквернением божества? Малтэр, правда, припоминал, что Руттул скорее поклонялся одной из звезд в созвездии Горного Льва и часто глядел на эту звезду в ясные ночи, она будто неизменно притягивала его взгляд, или, может быть, он и молился ей украдкой. Но все-таки, думал Малтэр, как же он отнесся бы к огненному погребению? Малтэру вовсе не хотелось поступать кощунственно с его телом.

Сава отрешенно смотрела на мертвого принца.

Малтэр еще раз решил нарушить молчание:

— Хорошо ли будет предать его земле? Придут майярцы и разроют могилу…

— Майярцы? — переспросила Сава. — Придут? Почему? — Она осеклась и, глянув на Малтэра, глухо проговорила: — Нет, об этом после. А сейчас… сейчас вели приготовить лодку и… прикажи Мирау подать черный плащ Руттула — тот самый, праздничный.

— Лодку? Но, госпожа моя, на том берегу майярцы…

— Да? Потом расскажешь, — безразлично отозвалась Сава.

Малтэр поклонился. Когда он ушел, Сава развернула арзрауский меч и подошла к Руттулу. В руках его, сложенных на груди, она вдруг заметила странные четки, которых никогда не видела раньше в доме Руттула. Она осторожно высвободила из его холодных пальцев нитку янтарных бус и поднесла к глазам.

А ведь бусы-то эти ей знакомы. Сава видела их… Да что там, она играла ими когда-то очень-очень давно. Потом они куда-то исчезли — и вот объявились на другом конце страны, в руках покойного правителя Сургары.

Малтэр тихо появился рядом, заинтересованно кося взгляд на арзрауский меч.

— Откуда это? — спросила Сава, показывая бусы.

— Это четки Руттула, — ответил негромко Малтэр. Сава обмотала бусы вокруг запястья и указала на меч:

— Помоги мне…

Вдвоем они опоясали тело Руттула арзрауской раззолоченной перевязью. Малтэр с уважением осмотрел меч, поцеловал его и вложил в ножны. Мирау принес лучший плащ Руттула, которому предстояло стать его саваном.

Сургарского принца завернули в просторный плащ, и Сава, перед тем как черная пушистая шерсть скрыла лицо Руттула, еще раз поцеловала его.

— Несите его в лодку, — приказала Сава.

Сама она последовала за телом. Когда вышли во двор, Сава машинально подобрала подол, чтобы драгоценный бархат не пачкался о еще сырой ил, нанесенный наводнением.

Тело положили в лодку, и Сава села рядом. Гребцы в предрассветных сумерках отвели лодку согласно приказу к глубокому омуту.

— Бросайте, — приказала Сава. Один из гребцов привязал к телу Руттула тяжелый кувшин с золотом. Главным предназначением этого кувшина было снабжение сургарского принца в загробном мире наличными деньгами и, конечно, он должен был послужить грузом, чтобы тело не всплыло.

Гребцы бережно опустили тело за борт. Сава в оцепенении смотрела на уходящее в темную воду черное пятно. Она собиралась бросить вслед и бусы, но что-то ее удержало, может быть, приятная теплота бусин, совсем неказистых на вид. Теплота бусин…

Эти невзрачные бусы были в его руках, когда он умирал, они согревали его пальцы, когда стыла кровь, они вобрали в себя его дыхание…

Нет, эти бусы Сава не выбросит.

— Здесь глубоко, — сказал один из гребцов, подумав, что она сомневается, надежна ли могила. — Омут бездонный.

Бездонный? Нет, конечно. Но даже в самую сильную засуху глубина в этом месте оставалась не менее двадцати саженей — Руттул когда-то промерял озеро, подыскивая тайник для глайдера. Он еще отметил здесь толстый слой ила. Глайдер тут держать было нельзя — он становился прямо-таки мохнатым от грязи… Ах да, глайдер!

Сава вынула стажерский ключ и отправила глайдер в горы, в озеро Праери, где глайдер прятался до прошлого вечера. Случайно она поднесла ключ к бусам, и тот крепко прилепился к одной из бусин. Сава с силой отцепила ключ, а потом опять вернула его на прежнее место. Похоже, одни руки сделали и ключ, и бусы…

Лодка уткнулась в берег. Сава вышла из задумчивости. Малтэр, встревоженный, расхаживал по берегу.

— Тебе, наверное, надо отдохнуть, госпожа моя, — сказал Малтэр, когда они возвращались к дому.

— Я не хочу отдыхать, Малтэр, — проговорила Сава. Она остановилась и глянула на него сухими глазами. — Я вообще не хочу жить, Малтэр.

— Так нельзя говорить, — ответил он быстро. — Тебе плохо, ты устала, у тебя горе. Но так говорить нельзя. Не гневи богов. Поплачь, моя госпожа. Слезы смягчают горе…

— Я знаю, Малтэр, — послушно кивнула Сава. — Но я не могу плакать, хоть у меня на сердце камень. Тяжело, Малтэр. И знаешь, у меня сейчас такое чувство, будто я не живу, а смотрю со стороны на себя, как на постороннего человека.

— Пойдем, — протянул руку Малтэр. — Тебе надо ознакомиться с завещанием.

Сава вошла в приемную Руттула и села в кресло для посетителей. Малтэр подозвал нотариуса. Тот развернул свиток.

«Я, Эрих Кениг, именуемый Руттул, завещаю супруге моей государыне Карэне Оль-Лааву владетельное право на Сургару. Также завещаю ей все, что имею, и даю разрешение на повторный брак по собственному выбору, но не ранее трех лет после моей смерти».

Сава глянула на пергамент. Подпись Руттула, печать Руттула, подписи свидетелей и печать нотариуса. Какое короткое завещание… Иные господа, знатные и не очень, перечисляют в завещании каждую подушку или ночную сорочку, Руттул же обошелся двумя фразами…

А мог бы и не писать завещания вовсе, подумала Сава. К чему оно, завещание? Что завещать-то, благородные господа? Страна разорена, в верховьях Ландры рыскают саутханцы, а майярцами осажден полупустой после наводнения Тавин.

Что, что теперь будет с высокой государыней Оль-Лааву? И что будет с тобой, Сургара?

…Жила-была девочка. Но сейчас ей вовсе не хотелось жить…

Книга вторая

АНГЕЛ СУДЬБЫ

Глава 1

Сава выжидала время, удобное для побега. У нее все было готово: длинная прочная веревка, рукавицы и небольшой узелок с необходимыми вещами. Но последнее время стояла холодная ветреная погода, так что нечего было и думать спускаться ночью со стены высотой в десять саженей и двадцатисаженного утеса, на котором стоял монастырь.

Уже не первую неделю она притворялась безвольной, бессловесной, сломленной — молчаливая покорность принцессы убаюкивала бдительность святых сестер. Они продолжали считать ее больной, но она больной больше не была или, может быть, была больна другим. Теперь она мрачно мечтала о мести, она желала действовать. Возможно, это было неразумно, но рассудительность вернулась к ней в достаточной степени, например, чтобы удержать от безрассудных поступков.