Лунь - Марьяна Куприянова

так воодушевлен, точнее, мне так казалось, и будто бы ощутил неограниченный прилив вдохновения. Думал, это то, чего я ждал всю жизнь. Я писал и писал, каждый день. Должна была выйти отличная повесть. Знаете, я был уверен, что она – самое гениальное мое творение. Радовался, как ребенок. Но на днях я решил перечитать все, что написал, пока был с… подругой юности и понял, что писал словно в мороке. Этот текст ничего не стоит, он пропитан фальшью, неискренностью, как и я сам в моменты его создания. И в итоге, в итоге… я просто сжег его. Оказалось, что рукописи горят. По крайней мере, паршивые.

– Понятно, – лениво отозвалась Лунь, как будто не услышала сейчас этого рассказала, в котором была главная трагедия любого творца, как будто не прочувствовала всего, что пытался донести до нее Илья. – Может, это к лучшему.

– Определенно. Это нужно было уничтожить. Чтобы окончательно избавиться от… яда. Ну а Вы, Лунь, пишете что-нибудь?

– Да. С тех пор, как Вы пропали, я не сразу, но начала писать.

– Получается? – слегка ревниво спросил Илья и прикусил губу, хмурясь.

– Вполне. Даже лучше, чем когда-либо.

– Вот, значит, как. Я могу почитать?

Лунь странно посмотрела на мужчину, будто он задал ей самый глупый в мире вопрос.

– Извините, конечно, Илья Алексеевич, но в этом плане Вы мое доверие утратили.

Вилин чуть не остановился. Он был ошарашен таким отпором. Как же Лунь может его отталкивать? Как она может не доверять ему? Неужели она не видит, не чувствует, что он раскаивается и сожалеет обо всем, что она – нужна ему?..

Заметив замешательство собеседника, Лена продолжила:

– А чего Вы, собственно, хотели? После всего, что мне пришлось испытать в Ваше отсутствие, я больше не хочу подпускать людей так близко. Никого. Даже Вас. Особенно Вас.

Лунь держалась уверенно и холодно. Теперь она соблюдала дистанцию и сразу же отталкивала Илью, едва он хотел эту дистанцию сократить. Вилин был поражен и воспламенен ее поведением. Сначала он подумал, что это шутка, но никак не мог решиться на смех, не видя и тени улыбки на губах девушки. Ведь Лунь все еще обожает его! Он знает это! Он ощущает это! Связь между ними не порвана! Ничто не может ее порвать, после всего, что он натворил, это как никогда ясно.

– Я могу хотя бы узнать, о чем Ваш текст?

– Это лишнее.

– Крупная или малая форма?

– Илья Алексеевич!

– Хоть пару строк, Лунь!

– Вам это не нужно. Зачем Вы просите? Из вежливости? Жалости?

– Почему Вы думаете именно так?

Лена усмехнулась.

– В прошлую нашу встречу Вы молча удалились – достаточно красноречиво. Лишних слов и не требовалось. После того, как Вы пренебрегли мною (будем называть вещи своими именами), неужели Вы хотите, чтобы все было, как прежде, и не понимаете, что это невозможно? Вы нарушили ткань бытия между нами, которую мы с Вами тщательно и долго плели. Вы ее разрезали.

«Даже сейчас ее речь художественна. Она не может избежать всех этих сравнений и метафор. Они – основа ее мировидения. Только посредством них она видит и понимает окружающее», – восхищенно подумал Илья. В голосе девушки звучала знакомая ему горькая насмешка. И он понял, что недооценил ее обиду. Для нее все было кончено, и она успела с этим смириться, а он все никак не мог в это поверить.

– Лунь, все зависит только от нас двоих. Сошьем заново. Еще лучше, чем прежде. Разумеется, я намерен все вернуть. И я верну, уверяю Вас.

Лена засмеялась, но уж больно неестественно.

– А смысл? Да как Вы не понимаете: появится еще одна, условно говоря, «подруга юности», и вновь все закончится – безболезненно для Вас и фатально – для меня. Терпеть это раз за разом? Вы не знаете, что я ощущала. Ну, нет. Я не хочу. Не стану.

– Все вовсе не так. И этого больше никогда, ни за что не повторится. Поверьте, мне тоже хватило одного раза. Это была какая-то страшная интоксикация, а теперь есть иммунитет.

Лунь не ответила. Некоторое время они шла молча.

– Почему Вы до сих пор ничего не спросили?

– О чем?

– О ней…

– А что я должна спрашивать? Мне и так все известно.

– Откуда? Я ведь никому не рассказывал.

– Я читаю это в Ваших глазах, слышу в интонациях голоса. Даже движения Вашего тела рассказывают мне обо всем, что случилось, гораздо яснее всяческих слов. Вот, как я Вас знаю, Илья Алексеевич. Как самую любимую в жизни книгу. До крупиночки, до последней строчки. Да только, к сожалению, это книга, которую я больше никогда не раскрою.

– Вы удивительная девушка, Лунь. Удивительная. Я, олух, всегда это знал, видел, чуял в Вас. С первой же встречи. Какой я дурак, что обидел Вас. Вы этого не заслуживали. Вы обязаны знать, как я раскаиваюсь. И я готов каждый день приходить к Вашему дому, лишь бы все было, как прежде, только бы Вы простили мне эту ошибку.

– Вам не кажется, что за эту ошибку Вы в первую очередь должны извиняться перед женой?

– Да, Лунь, Вы совершенно правы. Я сделал больно Вам обеим. Я думал только о себе.

Они снова шли молча. Илья размышлял:

«Но появление Наташи не было бесполезным. Оно помогло мне сдвинуться с мертвой точки, всколыхнуло мою жизнь. Эта история выяснила, что не так в моем браке, почему он несчастлив. Она открыла мне глаза на Ксению. Я осознал очень важную вещь. Я не люблю ее. И больше уж не сумею полюбить, даже ради Глебки. Появление Наташи стало отправной точкой на новом этапе. Все случившееся раскрыло, кто для меня действительно дорог. Лунь. Лунь. Только ее свет имеет значение на моей дороге».

Тем временем на улицы города опускалась ночь. Ее покров был шелковистым и влажным. Звездное небо помутил туман, напитанный легкими запахами весны.

Впервые за долгое время Лунь чувствовала себя хорошо. Илья находился рядом, никто не мешал им, и она была уверена, что нужна ему – чего еще она может желать? Разве можно требовать большего? Это и есть счастье – быть необходимым тому, кто необходим тебе.

– Я не сумею писать без Вас, – тихо проговорил Илья, совсем теряя надежду.

– А я сумею писать без Вас, Илья Алексеевич, как выяснилось.

Вилин остановился и взял Лену за руку. В тонком сумраке девушка едва различала красивые черты его лица – лишь темнела щетина на светлой коже и робко блестели глаза. Атмосфера таинства и откровения сгущалась в темноте вокруг двух человек. В такие моменты можно говорить, что угодно – даже то, чего в обыденности никогда бы не рискнул произнести. Темнота укроет, темнота простит.

– Вы не хотите все вернуть?

– Хочу. Но это невозможно.

Лена и сама не знала, зачем так упирается, почему отчаянно