Русская наследница - Алина Знаменская

Он улыбался одними глазами. Кате, напротив, было не до улыбок — она держалась за вилку как утопающий за соломинку. Отец хмуро смотрел на нее.

— Ну, дочка, может, сама объяснишь отцу, что происходит? Ты в этом доме в качестве кого будешь?

На Шатрова отец не смотрел. Тот оказался как бы ни при чем.

Катя закусила губу. Что ж, она сама виновата — давно надо было все рассказать родителям. Теперь поди-ка объясни отцу, что черное, а что белое!

— Папа, не кипятись. Марат хочет, чтобы мы жили вместе, и…

— В качестве кого, я спрашиваю? Гувернанткой?! Дожили мы с матерью — наша дочь ходит с рук на руки, как…

— Папа!

— Что «папа»? Почему он не женится на тебе? Почему? Что значит «жить вместе»? Как с Пашкиным? С той только разницей, что вдобавок ко всему тебе придется нянчить чужих детей?

— Иван Петрович, — попытался возразить Марат, но Катя его остановила:

— Марат, оставь нас одних, пожалуйста. Нам с отцом нужно поговорить.

Чуть поколебавшись, Марат все же поднялся и вышел.

— Я одного не понимаю, Катерина, — взвился отец, едва за Шатровым закрылась дверь. — Ты у меня что, в поле обсевок? Почему ты не можешь как люди: чтоб свадьба, чтоб дети свои, мои родные внуки? Почему у тебя все как-то по-дурацки?

— Папа, чем тебе не нравится Марат?

— Да всем он мне нравится. Он-то как раз молодец. Он ничего не теряет. Если ты не понравишься ему или его детям, он выставит тебя за дверь, ты и очухаться не успеешь.

— Ты все заранее решил, правда, папа?

— Да нет же, нет, Катерина! Просто я пожил и знаю, что так оно и бывает. К тому же у него двое детей!

— Один.

— Что? Я же не слепой: девочка и мальчик. Он весь обед с него глаз не сводил.

— Мальчик не его.

— А чей же?

— Мой.

Катя отвернулась от отца, чтобы не видеть, как станет меняться его лицо. Сейчас он побледнеет, часто-часто заморгает и станет смотреть на нее жалко, как обманутая собака.

Этот отцовский взгляд всегда пробирал ее до печенок. Жалость парализовывала все нутро, и голосовые связки отказывались функционировать.

Прошло, кажется, несколько минут, прежде чем Катя услышала голос отца. Его вопрос невольно вызвал улыбку.

— Где ты его взяла?

— Родила.

Отец продолжал вопросительно и жалко смотреть на нее.

— Я родила его три года назад. Мне сказали, что ребенок умер. Но ему сделали операцию, и он выжил. Меня не нашли, потому что я рожала в соседней области и сразу же уехала.

— Кто отец? — перебил Иван Петрович, вглядываясь в дочкино лицо.

— Юнин. Помнишь его?

— Слава Богу, не Пашкин твой.

Отец достал сигарету и стал постукивать ею о край стола.

Катя замолчала. Не было никакого желания рассказывать всю историю сначала. В конце концов, это ее жизнь и ее дела. Кому было до нее дело тогда, четыре года назад? Никому. Если она разбередит сейчас муравейник своей прошедшей жизни — будет только хуже. Отцу тоже достанется на орехи. Разве он был ей опорой и поддержкой последние годы? Разве могла она положиться на него? Нет, не могла.

Но отец, похоже, не собирался ни о чем расспрашивать ее. Катина новость так шибанула его, что он потерял на какое-то время дар речи. Не глядя на дочь, Иван Петрович поднялся из-за стола. Вышел в прихожую, надел шапку.

Сразу же подчеркнуто ссутулилась его некогда прямая спина, плечи опустились. Отец тихо вышел на крыльцо и побрел через двор к сторожке.

Катя знала, что разговор не закончен. Отцу нужно время, чтобы усвоить свалившуюся на него информацию. А потом нужно будет все спокойно обсудить.

Когда через полчаса Катя вошла в сторожку, отец все еще сидел у стола, не раздевшись: в шапке, тулупе и валенках.

Катя взяла табуретку и села напротив него.

— Пап, — погладила она бугристую ладонь отца, — как ты?

— Ничего, ничего, дочка. Все нормально. Зря ты нам с матерью тогда ничего не сказала. Что ж мы — деспоты какие, что ли?

— Я не поэтому, пап.

— Ну, вот что я тебе скажу, Катька. Не знаю — послушаешь ты меня или нет. До сих пор ты меня не больно-то слушала. Но теперь ты не одна. Ты о сыне думать должна. Не годится его, как кутенка, из дома в дом таскать. Понимаешь? У него свой дом есть — наша квартира. Я ему свою комнату отдам. Приходи и живи.

— Папа… Я, кажется, люблю Марата.

Катя сама удивилась тому, что сказала. Но тут же поняла, что это правда.

Катя сняла с отца шапку и положила на стол.

— Любишь? Люби. Кто же тебе не дает. А ребенка не тормоши, пока не определишься. Ты этого Марата сколько знаешь? Месяц? Два? То-то же. Эти новые русские… я и в глаза ему скажу: не доверяю я им. Деньги — вот их бог. Деньги, а не человек.

— Марат не такой.

— Вот когда убедишься, что не такой, — тогда и сходитесь. Ведь не убежит он от тебя, если любит?

— Я думаю, как лучше для Шурика… Ему у Марата будет хорошо. Там для ребенка все условия.

— «Условия»! — передразнил отец. — Ты что городишь такое? Ни привычек этого Марата не знаешь, ни манер, а туда же: условия. Ребенок твой к тебе еще не привык, бабку родную с дедом не знает, а ты ему уже отчима приготовила! «Условия»!

— Хочешь откровенно, пап?

— Валяй.

— Честно говоря, пап, мне последнее время стало неуютно у нас дома. И ты знаешь почему.

Отец засопел, завозил ладонью по столу:

— Знаю.

— А ты хочешь, чтобы я ребенка…

— Так… — Отец шмыгнул носом, развязал и снова завязал шнурок на шапке. — Катька, ты меня знаешь. Если я сказал, то…

— Пап, не надо, — поморщилась Катя.

— Не веришь… Я тебе скажу так: привезешь внука домой — пить бросаю! В рот не возьму.

Катя внимательно посмотрела на отца.

— Для тебя это так важно, пап?

Отец молча кивнул. Давно дочь не видела его таким… неравнодушным. Ей казалось, что отца уже перестало волновать все вокруг — дети, внуки, жена. Неужели это не так? Возможно, для него не все потеряно? Она покинула сторожку со сложным чувством. И буквально от порога увидела Марата с детьми: он вез их на сцепленных паровозиком санках. Сам возчик с ног до головы был в снегу, щеки Инги горели как два снегиря, но, что самое главное, Шурик заливисто хохотал! Вся компания вернулась в дом, одежду сняли и развесили для просушки. Потом пили чай все вместе, и Катя довила на себе вопросительные взгляды Шатрова. Когда дети уселись смотреть мультики, Шатров увел ее на кухню. Катя села за стол. Марат устроился напротив, положил голову на кулак.

— Ты что-то решила? — не выдержал он.

— Решила. Мы с Шуриком поживем пока у родителей. Марат еще некоторое время смотрел на нее, потом повернул голову и уставился в окно. Катя больше всего этого боялась. Пусть бы он горячо спорил, ругался… С этим она как-нибудь справилась бы. Но это его молчание… Оно волнует, вселяет неуверенность. Да что там — оно просто прожигает душу.