Портрет дамы с жемчугами - Кан Кикути

И господин Ацуми радостно улыбнулся. Ему и в голову не приходило, что в действительности он опоздал, что слова его были подобны ветру, который может погасить слабый огонь, но лишь раздувает ярко пылающее пламя. Госпожа Рурико уже успела оскорбить юношу, и жгучая обида и ненависть лишь ярче разгорелись от слов господина Ацуми.

«Не ты один оскорблен ею, из-за нее погиб твой старший брат», – эта мысль жгла мозг юноши.

– Большое вам спасибо за совет, – сказал он и поднялся со своего места, но покачнулся: видимо, от сильного волнения у него закружилась голова.

Ацуми поддержал юношу и сказал:

– Пожалуйста, не волнуйтесь так сильно! Успокойтесь, прошу вас!

Но юноша ответил, отстраняя от себя его руку:

– Ничего, ничего, пожалуйста, оставьте меня… – и нетвердыми шагами вышел из номера.

В груди юноши бушевала настоящая буря. От гнева и ненависти у него потемнело в глазах. Рассудок, казалось, покинул его. «Мало того, что она насмеялась над братом, так решила поиздеваться еще и надо мной». Кровь в жилах юноши бурлила от злобы. «Довела до гибели брата, а теперь хочет погубить и меня». Голова юноши горела, по телу пробегали судороги.

Любовь, стыд, страх, сыновний долг, закон, общество, государство – все вытеснила из его сознания лютая ненависть, подобно взрывчатке, заполнившая его существо. Перед глазами стояли слова, написанные в дневнике покойного брата: «Покончу с собой и покажу ей, как опасно играть с любовью». Но смерть брата не произвела на нее никакого впечатления. Как же проучить эту бесчувственную женщину?

«Да, что же я…»

При мысли, внезапно мелькнувшей в голове, его бросило в жар.

Развязка

Охваченные чувством глубокой любви друг к другу, госпожа Рурико и Минако просидели в парке еще больше часа. В Миякоситу они вернулись в одиннадцатом часу. Обе в душе беспокоились о юноше, но не заговаривали о нем. Придя в отель, госпожа Рурико все же подошла к комнате юноши.

– Может быть, он уже спит?

И госпожа Рурико взялась за ручку двери. Но дверь против обыкновения была, видимо, заперта изнутри.

– Он уже спит, – с облегчением вздохнула госпожа Рурико.

Был двенадцатый час, когда госпожа Рурико и Минако легли и погасили свет. Какое-то время они еще разговаривали, но как только пробило двенадцать, Минако решила, что пора спать. Однако треволнения этого вечера сильно подействовали на девушку, и все виденное ею теперь с лихорадочной быстротой проносилось перед глазами, мешая уснуть. Ее преследовало взволнованное лицо юноши. Одно за другим всплывали в памяти воспоминания детства: смерть матери, потом отца, больной брат. Пробило час ночи. Госпожа Рурико, которая тоже не могла долго уснуть, теперь ровно и спокойно дышала. Минако попробовала считать про себя, делала глубокие вдохи, – ничто не помогало: в ушах звучали полные ненависти слова юноши. Пробило два часа, потом три. Постепенно Минако впала в тяжелое забытье, но вскоре снова проснулась. Так повторялось несколько раз. Потом наконец Минако уснула. Ей приснилось, что она не то с матерью, не то с мачехой идет по полю. Вдруг от горизонта отделилось что-то белое и помчалось прямо в их сторону, потом перескочило через речку и бросилось прямо на них. Это оказался большой белый бык. Минако побежала, громко крича от ужаса, мачеха замешкалась, и железный рог быка вонзился ей в бок. Страшный стон перевернул всю душу Минако. Не просыпаясь, она будто слышала его наяву.

– О-о! О-о! – Этот раздирающий душу стон раздался у самого уха Минако.

По мере того как сознание ее прояснялось, стоны звучали все громче и громче. Наконец Минако совсем проснулась, и ледяной ужас сковал ее сердце.

– Мама! – закричала Минако и еще раз жалобно позвала: – Мама! Мама! – Но вместо ответа в темноте звучали мучительные стоны. – Мама! – снова крикнула Минако, едва не упав с кровати.

Когда же дрожащими руками она коснулась одеяла мачехи, пальцы стали влажными от тепловатой жидкости.

– Мама! – Минако притронулась к груди мачехи.

Вдруг легкое, хрупкое тело мачехи слегка шевельнулось.

– Мама! Мама! Что с вами? – собрав последние силы, крикнула Минако, но в ответ услышала слабый стон.

Наконец госпожа Рурико произнесла голосом, полным страдания:

– Свет! Свет!

Раненым и умирающим всегда нужен свет. Мпнако вскочила, с трудом нашла выключатель, зажгла свет, и тут глазам ее предстала страшная картина: белый халат мачехи, простыня и одеяло были в больших темно-красных пятнах.

Из побелевших губ Мпнако вырвался стон, и она, как подкошенная, упала на пол. Но тревога за мачеху подняла ее на ноги.

Между тем госпожа Рурико, хоть и была смертельно ранена, продолжала владеть собой и обеими руками крепко зажала рану в правом боку, стараясь побороть нестерпимую боль. Но кровь неудержимо текла сквозь ее слабеющие пальцы.

Тогда Мпнако схватила простыню, разорвала ее и перевязала рану.

– Мама! Крепитесь! Я сейчас позову доктора! – склонившись к самому уху мачехи, крикнула Минако.

Ее слова, видимо, достигли сознания мачехи, и она слегка шевельнула головой. Свежие и румяные, как гранат, щеки госпожи Рурико побледнели, прекрасные глаза стали тусклыми, брови были крепко сдвинуты, а губы постепенно приобретали синеватый оттенок. Когда Мпнако подбежала к телефону, стоявшему в коридоре, она увидела, что дверь в комнату юноши открыта, а постель его пуста. Тут девушка сразу поняла, кто был истинным виновником этой страшной трагедии.

В ожидании доктора госпожа Рурико всеми силами старалась превозмочь невыносимые страдания. Смертельно раненная, она ни разу не вскрикнула, лишь изредка из груди ее вырывались тихие стоны.

Минако, не в силах совладать с собой, припала к груди мачехи и в отчаянии восклицала:

– Мама! Потерпите немного! Потерпите!

Вдруг госпожа Рурико открыла глаза и остановила неподвижный взгляд на Минако.

– Мама! Мама! – со слезами в голосе восклицала девушка.

– Мина-сан! – через силу произнесла мачеха. – Я… наверно, не выздоровею…

– Не говорите так, мама! Вы непременно выздоровеете!

– Нет, я давно приготовилась к этому. Я причинила вам много горя… – По лицу мачехи пробежала судорога. – Я хочу попросить вас… Когда будете отправлять телеграмму… Я попросила бы вас телеграфировать еще и в Кобэ.

– В Кобэ? Кому же? – удивилась Минако.

– Это… это… – Сильная боль мешала госпоже Рурико говорить, она задыхалась. – Это Аоки Наое. Газеты писали, что в начале месяца он вернулся с Борнео. Он служащий торговой фирмы «Южный океан» в Кобэ. Мне очень хотелось бы увидеть его перед смертью. – Душевные силы госпожи Рурико истощились.

Все это время она не переставала любить Наою, ждала весточки от него, хотя делала вид, что забыла юношу. Прошло больше часа, пока явился врач. Уже совсем рассвело. Госпожа Рурико потеряла много крови и теперь была без сознания. Молодой врач, терапевт, стал неуверенно осматривать рану. Рана была ножевая, хоть и не очень большая с виду, но глубокая.

– Я приму все необходимые в таких случаях меры, – сказал врач, – однако надо немедленно пригласить хирурга. Положение пока неугрожающее, но серьезное. Рана в таком месте, что может вызвать всякие осложнения. В общем, ничего определенного я сейчас сказать не могу.

Доктор озабоченно сдвинул брови. Совсем неопытная Минако, глубоко потрясенная, была подавлена множеством обрушившихся на нее важных и неотложных дел. Самым неприятным был разговор с полицейским, который явился сразу же после ухода врача.

– Не знаете ли вы, куда скрылся преступник?

На этот вопрос Минако ничего не могла ответить.

– В каких отношениях была ваша мать со студентом Аоки? Не дала ли она ему какого-нибудь повода к этому преступлению?

Минако продолжала молчать. Но сердце ее разрывалось на части от боли, словно она сама была виновницей этого страшного преступления.

Наступило утро. Ясное летнее солнце озарило радостным светом горы Хаконэ. Но госпожа Рурико так и не приходила в сознание. Ниточка ее жизни, становясь все тоньше и тоньше, каждую минуту готова была оборваться.

Вызванный телеграммой знаменитый хирург приехал в третьем часу. Это был тот самый профессор Кондо, который лечил когда-то раненую Минако. Все усилия профессора оказались тщетны, он не смог привести больную в сознание. Вскоре от сильного жара она начала бредить. Но из отдельных бессвязных слов Минако поняла, что мачеха зовет Наою.

К вечеру приехал отец госпожи Рурпко, барон Карасава. Он не виделся с ней почти год, поскольку не одобрял ее образа жизни. Но сейчас, увидев дочь умирающей, не мог сдержать слез. Рука его, которой он коснулся лба дочери, задрожала, когда он подумал о том, что является главным виновником ее несчастной судьбы. Старший брат мачехи, Коити, которому Минако тоже отправила телеграмму, не приехал, видимо, его не оказалось в Токио. Узнав о несчастье, приехали управляющий домом Сёды и служанки, шумно окружившие кровать, на которой лежала госпожа Рурико. Горе Минако, потерявшей самого близкого человека – мачеху, заменившую ей и мать и сестру, не знало границ. К десяти часам вечера дыхание госпожи Рурико стало более спокойным, бред прекратился. В комнате воцарилась гнетущая тишина.