Дверь с той стороны (сборник) - Владимир Михайлов

Этот блестящий монолог, выдержанный в столь излюбленной парадоксальной манере Нарева, прервал Еремеев – потому, наверное, что, как и все остальные, не слышал ни слова из него:

– Разрешите задать вам вопрос.

Нарев удивленно поднял глаза. Он знал, разумеется, каким будет вопрос, и знал, что его зададут, но нужно было выглядеть удивленным.

– Конечно же, если только я буду в состоянии ответить.

Миг стояла тишина, взгляды метались между Еремеевым и Наревым. Наконец, Валентин решился.

– Ходят слухи… – начал он. – Ходят слухи, что вы… Что у вас… Одним словом…

– Говорят, – подхватил писатель, – что вам известен какой-то выход. Мы просим вас; вы же сами понимаете, что, если не найдется никакого выхода, мы погибнем и очень скоро.

Нарев медленно, очень медленно, набрал в ложечку желе. Именно сейчас он по-настоящему вступал в игру. Еще полугодом раньше он ощутил бы удовлетворение, случись это тогда, теперь ему было противно. Но отступать не приходилось: никто другой, сказал он себе, не сделает даже и этого… Нарев молчал ровно столько времени, сколько было нужно, чтобы напряжение ожидающих поднялось до предела.

– Видите ли, – сказал он, улыбаясь, хотя голос не выражал уверенности, в нем было сомнение и сознание глубокой ответственности; Нарев умел пользоваться своим неблагозвучным голосом. – Я надеюсь, вы не подозреваете меня в распространении каких-то слухов…

– Да бросьте, Нарев, – сказал Истомин. – Вас в этом никто и не собирается винить. Неважно откуда, но мы об этом услыхали и теперь просим вас ответить: что вы знаете? Можем мы надеяться на какую-то перемену к лучшему?

Нарев отложил ложечку и опять помолчал – немного: терпение нельзя испытывать слишком долго.

– Вы ведь понимаете, – сказал он, – если бы я видел, в какой стороне находится дверь, ведущая к спасению, то не стал бы медлить. Будь я совершенно, на сто процентов уверен…

– Ага! – воскликнула Инна. – Значит, вы что-то знаете и просто не до конца уверены?

– В том-то и дело, – сокрушенно подтвердил Нарев. – Я не привык давать легковесные обещания. Но могу поклясться, что едва лишь получу необходимые мне доказательства – если они, конечно, существуют, – сразу же поделюсь с вами…

Он не смог закончить фразу, да у нее и не было конца. Именно тут общий гул должен был прервать его – и действительно прервал.

– Это вы бросьте, – осуждающе сказал Еремеев. – Мы все тут играем в одну игру. Так что пусть бегает вся команда.

Остальные поддержали его.

– Понимаю, – промолвил Нарев по-прежнему нерешительно. – Но пусть лучше ответственность будет на мне, зачем распределять ее на всех?

Он говорил и внутренне радовался тому, как точно он говорит и как чисто выстраивается продуманная им линия событий – и одновременно печалился тому, что не разучился еще так говорить и продумывать. «Ради них ведь это, – подумал он, оправдываясь перед собой, – а может быть, перед Милой, которая теперь глядела на него, и надежда была в ее взгляде. Ради всего человечества: пусть нас лишь тринадцать человек, но мы сейчас – самостоятельное человечество, человечество «Кита»…

– Нет, – сказал Истомин. – Вы неправы. Мы не страшимся ответственности и хотим знать то же, что и вы.

– Право, не знаю… – пробормотал Нарев. – Это так неожиданно…

– Вы жестоки, – сказала актриса, готовая заплакать. – Почему вы думаете только о себе?

– Ну, что вы, – обескураженно проговорил Нарев. – Я не дал повода…

Он ждал. В игре было два выигрыша, и раз уж он сел за стол, он хотел получить оба. Он ждал, и наконец Мила вошла в разговор.

– Послушайте, – тихо сказала она, краснея и опустив глаза, – если бы хоть Валентина не было здесь, а то что же – словно раздеваться перед всеми… Я виновата перед вами, это я рассказала. Но думайте обо мне, что хотите – я сделала это ради всех. Мы все верим вам…

«Люди, – подумал Нарев, глядя мимо сразу же потускневшего Еремеева. – Люди, как нужна им надежда и как хочется быть обманутыми ради нее! Нет, я решил правильно. Теперь – к делу».

Он вздохнул.

– Ну, будь по-вашему… – сказал он, как бы преодолевая внутреннее сопротивление. – Я нашел это почти случайно. Я не ученый, как вы знаете, и всегда думал, что не могу открыть ничего нового. Но я в силах найти что-то, уже существующее, на что никто не обращает внимания. И мне удалось… Хочу, однако, предупредить вас: я не знаю, как вернуться на Землю. Точнее – не знаю, как сделать это немедленно, сейчас. – Он продолжал уже быстро, словно увлекшись: нельзя было позволить им разочароваться, утратить интерес. – До сих пор ни одна экспедиция не встречала, как вы знаете, звезд, которые состояли бы из антивещества. Но ведь это относится только к тем светилам, вблизи которых мы побывали. Вам известно, что по излучению, по свету нельзя определить, из чего состоит небесное тело: и вещество, и антивещество испускают энергию в виде одинаковых квантов. Во Вселенной множество светил, о которых у нас нет сведений такого рода. И вот в записях одной старой экспедиции мне удалось обнаружить…

Он рассказывал, обращаясь поочередно то к одному, то к другому из сидящих за столом. Кофе стыл в чашечках – все забыли о нем, все слушали жадно, стараясь добыть надежду из каждого слова. Все, что ощущали эти люди, было написано на их лицах, Нарев читал их легко, как дирижер партитуру, и ясно видел, где следовало усилить звучание главной темы, где сделать фермату, где – паузу.

– …Итак, все говорит за то, что это – антизвезда. Я не сам пришел к такому выводу, он содержится там, в записи. Вы спросите: что может дать нам звезда – энергии у нас и так достаточно… Однако дело в том, что это – звезда класса «О», одиночная, как раз такая, какие, по статистике, чаще всего обладают планетными системами. А если звезда такого класса обладает развитой планетной системой – на это в отчете есть определенные указания, – то как знать, нет ли там жизни, нет ли цивилизации?..

Он сделал паузу. «Популярное изложение – великая вещь, – думал он, переводя дыхание. – То, что в науке еще обозначается тремя вопросительными знаками и оговаривается многими «если», в изложении популяризатора звучит, как давно свершившийся факт, сомневаться в котором просто неприлично…» И в самом деле, Нарев выбрал подходящее время для изложения своей гипотезы: физик мог бы возразить ему – но Карачарова как раз и не было среди них, а и окажись он тут – вряд ли его стали бы слушать. Он, конечно, затеял бы спор – для него важнее была истинность результата, тогда как для Нарева главное заключалось в процессе действия, а от того, что он выдавал за истину, требовалась лишь пригодность для лозунга. Так или иначе, отсутствие физика пришлось очень кстати.