Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Безумцем, безумцем! — крикнуло несколько сотрапезников.
В этот момент Мефодий заметил в глазах брата огонь внутреннего торжества, а Константин быстро задал второй вопрос:
— Какое живое существо достойнее всех?
— Человек, ибо он создан по образу и подобию божьему! — ответили те же голоса, бессознательно поддавшись его порыву и внутренней убежденности.
— Как тогда не назвать безумцами тех, кто утверждает, будто бог не может уместиться в человеке? Разве он не уместился в купине, и в облаке, и в грозе, и в дыму, когда являлся Моисею и Иову?.. Разве можно лечить одного, когда болен другой? Если человеческий род начинает погибать, то от кого получит он обновление, как не от своего создателя? Скажите мне: когда врач хочет поставить больному горчичники, неужели он поставит их на дереве или на камне? И вылечит ли он этим больного, сделает ли его здоровым? А почему Моисей, вдохновленный святым духом, изрек в своей молитве, простирая руки... — Тут философ остановился, чтобы припомнить место из Старого завета в переводе Акилы, которое, как он полагал, пригодилось бы ему сейчас, и при этом никто не усомнился бы в его истинности. Вспомнив цитату, он поднял указательный палец. — «Не являйся нам больше, милосердный господи, ни каменным громом, ни трубным гласом, но вселись в наши утробы и избавь нас от грехов наших...»
После его слов воцарилась полная тишина, и только каган сказал:
— Хороших гостей послал нам василевс, не будем оставлять их голодными...
Все согласно кивнули, и просторный вал заполнился звоном чаш и стуком посуды.
Довольный первыми шагами миссии, Мефодий тайком пожал руку брата. В конце обеда был определен и день большого диспута во дворце кагана.
11
Дети резвились на поляне, и Борис остановился полюбоваться ими. Он давно уже не задерживался около них, занятый своими мыслями и делами. Расате вымахал не по годам. Он рос своенравным, не очень-то задумывался над своими поступками и дружил с теми, кто был меньше его. В его голове с невысоким приплюснутым лбом медленно рождались мысли, остававшиеся для отца тайной. Борис понимал их лишь тогда, когда сын делал какую-либо пакость. Скрытный у него был характер, скрытный, и это пугало отца. Анна и Гавриил[50] были совсем иными: любили ласку, теплое слово, похвалу. Спешили посоветоваться или спросить, прежде чем сделать что-то, в правильности чего у них были сомнения. Расате часто бил их, командовал ими. Несмотря на то что он был старшим, он все еще вел себя как ребенок. А может, слишком рано понял, что он первый наследник и остальные должны ему подчиняться Борис пытался постепенно оторвать его от ребячеств, наставить на истинный путь, чтобы, когда Расате встанет во главе государства, он не пасовал перед неожиданными трудностями. Но Расате воспринимал уроки отца как-то нехотя. Единственное, что привлекало его, — это очертя голову скакать на полудиких конях, нисколько не заботясь о том, какие тревоги это вызывало дома. Когда он садился на лошадь, его лицо становилось злым; он не слезал с нее, пока не подчинял себе. Непревзойденный джигит! Но безрассудство его совсем не радовало отца. Наследник должен ко всему подходить разумно. Хочешь быть добрым и к себе и к народу — не увлекайся, умеряй страсти... Дети резвились на поляне. Зеленая трава будоражила, они вели себя как молодые барашки во время первой весенней пастьбы. В живости Расате и неловкости Анны Борис узнавал себя самого и с радостью думал, что человек не совсем уходит из этого мира. Все еще повторится — в улыбке, гримасе, легком шмыгании носом или в походке. Глядя на самого младшего, на Гавриила, он видел свою походку: плечи развернуты несколько назад, ступни ставятся пальцами внутрь, не сильно, а слегка. Брови и волосы были у Гавриила от матери. Но, как отец, он одинаково ловко действовал и правой и левой рукой. Расате внешне походил на деда Пресняна, но скрытность характера унаследовал от второго дедушки, отца Косары. «Впрочем, что это я прицепился к мальчику? Молодой еще, потому и буйный — из молодой пшеницы разве испечешь хлеб, разве приспособишь для работы жеребенка? С сегодняшнего дня надо отдать его дедушке Иртхитуину. Пусть он и Сондоке позаботятся о воспитании престолонаследника. Потом можно будет отдать его Ирдишу. Уж тот постарается научить племянника уму-разуму, обратит его на путь истинный. Ирдиш свое дело знает». При мысли о младшем брате Борис виновато улыбнулся. Он долго держал его в стороне от государственных дел, не доверяя ему. Все казалось, тот завидует, держит камень за пазухой. Эти сомнения развеялись самым неожиданным образом. Однажды они охотились в лесах Хема, хан погнался за серной, оторвался от своих людей и на обратном пути вывихнул ногу. Стемнело. Он был близок к отчаянию, когда вдруг наткнулся на Ирдиша. Борис внушил себе, будто брат только и ждет удобного случая, чтобы расправиться с ним, но Ирдиш, увидев его вспухшую ногу, чуть не расплакался. Он взвалил Бориса на спину и нес до тех пор, пока они не нашли людей Этот вечер снял все подозрения. Хан возвысил Ирдиша, и канатаркан стал его надежной опорой в государственных делах. Он был умным советником. Борис жалел, что так долго не допускал его к управлению государством. Теперь Ирдиш управлял Старым Онголом, и жалоб на него от тарканов не поступало.
Хан позвал сына; Расате неохотно прервал игру, подошел к отцу, поклонялся.
— Завтра утром зайдешь ко мне.
— Хорошо, отец.
Борис вскочил на коня и отправился в Плиску, оставив на поляне, за рвом, детей, за которыми присматривала мать Бориса и слуги. Вот уже десять дней, как миссия Людовика Немецкого была в Болгарии. Хан не забывал о навязанном ему мире и не спешил проявить к миссии уважение. Тем более что он знал, о чем они будут просить.
Карл Людовик Немецкий нуждался в помощи для подавления бунта в Каринтии, который возглавил его родной сын. Карломан. Он поднял оружие против отца, чтобы отправить его в царствие небесное и самому сесть на трон. Как простить такое кощунство?! Но... Карломан ли самый опасный враг Людовика? Он вряд ли взбунтовался бы, не будь поддержки великоморавского князя Ростислава. Будучи правителем восточных земель в отцовской империи. Карломан сблизился с Ростиславом и отказался подчиняться отцу. Король Людовик знал, что оба его врага ищут союзников и уже договорились с хорватским князем, в столице которого побывало их посольство. Положение становилось тревожным, тем более что заговорщики собирались заручиться и поддержкой Византии. Поэтому король решил обратиться к болгарскому хану, надеясь богатыми дарами привлечь его на свою сторону. Спрыгнув с белого коня, хан бросил поводья слуге и упругим шагом направился в тронный зал. Великие боилы во главе с кавханом и братьями Доксом и Ирдишем ожидали его. Борис сел на золотой трон и оглядел присутствующих. В стороне сидел великий жрец — совсем уже старый. Его гноящиеся глаза были почти закрыты от старческой дремоты. Грязная одежда плотно укутывала толстые ноги, борода была закручена в косички, на которых виднелось множество узелков — против порчи. Брезгливо сморщив нос, хан перевел взгляд на остальных. Наряду с великими бондами Старого и Нового Онголов в зале присутствовали Онегавон, канабагатур Иртхитуян с сыном Сондоке, ичиргубиль Стасис — начальник внутренних крепостей, сампсисы Пресиян и Алексей Хонул. Был и таркан Белграда, сопровождающий послов Людовика Немецкого.
Первым говорил кавхан. Ознакомив с вопросами, которые предстояло обсудить, он попросил Алексея Хонула рассказать о положении в византийской столице. Алексей покинул Константинополь после ареста Феоктиста, ибо был одним на тех, кто замышлял заговор против Варды. Именно его воины должны были открыть крепостные ворота адрианопольскому стратигу. После провала Хонул успел спрятаться в городе и позже бежал на лодке в Одесос с четырьмя товарищами. После долгих мытарств трое добрались до болгарской границы и решили просить у хана защиты. Сначала их встретили недоверчиво. Лить когда соглядатаи Иртхитуина подтвердили, что их рассказ правдив, Алексея приняли как положено в ханском дворе и дали ему титул сампсиса, то есть доверенного человека. Алексей — красивый стройный мужчина с холеной бородой — сегодня впервые пришел на Великий совет, он подробно рассказал о заговоре, описывая нравы и ссоры во дворце, но утаил имена тех, кого еще не раскрыли, а затем гневно обрушился на Варду, обвиняя его в жестокости и предвещая ему близкую смерть.
В конце Алексей обратился с призывом к хану и его советникам не терять зря времени, напасть на Царьград, пока там все увлечены церковными и политическими ссорами, ибо византийское войско находится на границе с сарацинами и столицу можно быстро и легко захватить.
Великие боилы встретили этот призыв молча. Немало правды было в словах Алексея, но, с другой стороны, вряд ли стоило доверять человеку, который спасся бегством и готов пойти против своей родины. Было во всем этом что-то нечистое и коварное. После Хонула говорил сампсис Пресиян — глаза и уши Старого (Задунайского) Онгола. Он сообщил следующее: послы василевса прибыли в страну венгров и ведут переговоры о заключении с ними союза, который, по его словам, направлен исключительно против Болгарии: боилы донесли: по ночам с венгерской стороны слышится волчий вой — верный знак, что венгры готовятся к нападению. Сампсис был готов ознакомить Великий совет также с намерениями Карломана и Ростислава, но, подумав, уступил слово таркану Белграда. Тот говорил долго и обстоятельно, описывая возбуждение среди сербов, хорватов, великомораван, а также в восточных землях Карломана. О переговорах с византийцами он не слышал, но извечный враг Болгарии, конечно, займет свое место среди ее противников... Эти слова рассеяли досаду от прежних выступлений. От имени задунайских Тарханов он предложил подтвердить союз с Людовиком Немецким как необходимый стране и народу.