Дорога смерти. 43-я армия в боях на Варшавском шоссе. Схватка с «Тайфуном». 1941-1942 - Сергей Михеенков

В одном из боев в эти дни погибнет командир 53-й стрелковой дивизии полковник Краснорецкий. Из остатков трех дивизий – 17, 53 и 312-й – будет сформирована одна, ее возглавит полковник Наумов, командовавший 312-й дивизией.

17-я стрелковая дивизия полковника Козлова выполнила свою миссию и была… нет, она не была расформирована – она погибла. Пала смертью храбрых в подмосковных полях и перелесках, растерзанная танковыми гусеницами и налетами авиации, атаками немецкой пехоты 4-й полевой армии.

Немецкий историк Клаус Рейнхардт в своей книге «Поворот под Москвой» писал: «Вместо быстрого продвижения пришлось вести тяжелые бои, которые позволили советскому командованию дождаться спасительной распутицы и так задержать немецкое наступление, что передовые части подошли к Туле только в конце октября. Тем самым были решающим образом парализованы маневренные действия южного крыла группы армий «Центр», что в последующем очень чувствительно сказалось на действиях всей немецкой армии».

«Маневренные действия» немецких войск были парализованы активными, упорными действиями именно таких соединений и частей Красной армии, как 17-я стрелковая дивизия.

От роты осталось девять человек. Голодные и злые, они окапывались возле шоссе, изредка поглядывая в сторону леса, где несколько минут назад скрылись последние повозки санитарного обоза. Третий раз за минувшие сутки их роту оставляли в заслоне. Вначале восемьдесят человек с капитаном и двумя лейтенантами. Потом тридцать шесть с лейтенантом. Теперь девять со старшиной Девяткиным. Со всего обоза собрали им патроны, автоматные диски, гранаты и два кисета табака.

Табак сразу пустили в дело.

– Давайте, ребята, по кругу, – сказал старшина и пустил кисет по рукам.

Они сворачивали самокрутки, хорошо понимая, что, возможно, это последняя в их жизни закрутка. Но надо было торопиться, успеть зарыться в землю. Они пережили два заслона и хорошо знали, что тут будет с минуты на минуту.

– Старшина! – вдруг махнул в сторону леса пулеметчик Чеплыкин. – Смотри! Никак кто-то возвращается!

– Он что, сдаваться, что ль, надумал? – напряженно глядя сквозь табачный дымок и слезу, сказал старшина Девяткин. Он уже узнал своего бойца, пожилого Пальцева.

Боец шел тяжело, осторожно ступал на толсто забинтованную ногу, которая не гнулась в колене, при этом опираясь на свежевыстроганную, видимо там, в лесу, палку.

– Ты что, Савельич? – издали окликнул его старшина Девяткин, как окликнул бы часовой человека, бредущего прямо на пост.

– Дай-ка потянуть разок-другой, – ответил тот. – Куда мне в тыл? Все мои костерёвские здесь.

Пальцев затянулся, по-хозяйски оглядел начатые окопы, своих земляков и спросил старшину:

– Где мне занимать позицию?

И старшина Девяткин, и все бойцы молча смотрели на своего товарища.

Пальцева, в последнем бою исполнявшего обязанности второго номера расчета ручного пулемета, ранило утром, когда они переправлялись через Угру и их роту рассыпали по жнивью перед какой-то безымянной деревней. В деревню уже влетели немецкие мотоциклисты. Они пытались проскочить к переправе. Развернулись и веером выскочили в поле прямо перед окопами заслона. Лейтенант, оставшийся за командира роты, приказал сосредоточить огонь вначале на одном мотоцикле, потом на другом. Третий и все остальные тут же повернули назад и больше в поле не высовывались. Установили пулемет между сараями и начали поливать поле и переправу прицельным огнем. Пальцева ранило, когда они начали отходить к переправе. Дело было сделано, обоз ушел за реку, и надо было переправляться на ту сторону самим и жечь мост.

– Что ж ты творишь, Савельич? У тебя ж ранение и семеро детей! – Старшина Девяткин не обрадовался такому пополнению. Будь его воля, он снова бы отправил Пальцева в обоз, под присмотр санитаров. Но где он теперь, обоз? Должно быть, уже по дороге к Медыни.

На западе, в стороне шоссе, погромыхивало.

Остатки 17-й стрелковой дивизии шли на восток вдоль Варшавского шоссе. Дивизия, разбитая и рассеянная по лесам танковым ударом немцев, теперь небольшими группами пробиралась к Медыни. Но противник продвигался так стремительно, что слово «Медынь» уже звучало не так спасительно, и бойцы произносили его все реже и реже. Пункт сбора вначале был назначен в Медыни, но потом его перенесли дальше на восток. Что это могло означать?

Пальцев расчехлил свою лопату и принялся долбить землю. Позиция ему досталась не ахти какая: на краю неглубокой лощинки, заросшей редким осинником, между пулеметным расчетом и старшиной Девяткиным. Дорога невысокой песчаной насыпью, заросшей пыльным бурьяном, проходила левее. Видна она была хорошо. Но и с дороги цепочка их редких ячеек просматривалась, должно быть, как на ладони. Пальцев замаскировал бруствер травой, воткнул несколько ивовых кустиков. Куст ивы рос рядом, левее, и Пальцев посматривал на него с какой-то надеждой. Быть может, потому, что никакого другого укрытия, кроме этого куста, поблизости не было. В какое-то мгновение подумал: а хорошо бы запасную позицию отрыть за ним, на всякий случай. Но посмотрел на старшину и смирил свое беспокойство: Девяткин снова его, старика, перед молодыми начнет корить, что, вот, мол, папаша до земли дорвался, новый огород пошел распахивать…

– Ну что, распахали свои огороды? – будто угадывая его мысли, сказал старшина Девяткин. – У кого жратва есть?

У Пальцева в вещмешке лежал кулек с сухарями. Сухарей оставалось порядочно, штук шесть. Он их берег.

Но теперь беречь НЗ стало незачем. Сколько они тут продержатся? Полчаса? Час? Смотря кто к ним подойдет. Если просто разведка, постреляют и отойдут. А если повалит сразу колонна…

Он распустил потертые лямки и достал кулек. Но сам к сухарям не притронулся. Подумал: земля тут какая – песок да галька, а у нас в Желтухине сплошной суглинок. Такая же и в Варееве, и в Новинках. Правда, огороды хорошие, веками удобрялись со скотных дворов. Он посмотрел в конец лощинки, где в зарослях ивы и ольхи угадывался ручей или речушка. В глазах тут же встала родная Пекша, Кукушкинское озеро, лица детей, последние слова Евдокии, ее взгляд… Как она с семерыми… если что… Пекша – река большая, не ровня здешним. И берега у нее покруче, и пойма куда шире и вольнее. Эх, какие покосы у них под Желтухином на Пекше!

Горький комок спекся в горле, ни протолкнуть его, ни выкашлять. Заныла нога. Палка, вырезанная в лесу, лежала рядом с окопом. Понадобится она ему еще когда-нибудь или уже нет?

Этот бой получился совсем не таким, как предыдущие. Немцы появились не с запада, откуда их ждал и старшина Девяткин, и все они. Старшина уже начал посматривать на часы:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});