Царствие благодати - Йорген Брекке

Похититель умолк и посмотрел на Ваттена, который по-прежнему лежал не шевелясь.

— Почему ты молчишь? Я думал, тема тебя заинтересует. По, как ты знаешь, был почти одержим смертью и возвращением мертвого к жизни. Может, вообще вся литература только тому и служит, чтобы воскрешать умершее и наполнять жизнью утраченные миры?

Оратор склонил голову набок. Только теперь Ваттен заметил что-то у него в руке. Свиток серо-белой кожи. Нет, сверток. Этот жуткий человек подошел к столу, стоящему в центре комнаты, положил на него свою ношу и развернул. Ваттен поднял голову. В кожу оказались завернуты инструменты: ножи всевозможных форм и размеров, скальпели, пилы, сверла разного диаметра. Ваттену вспомнилась картинка, которую он когда-то видел в книге. Старинная гравюра XVI века. На ней были представлены все инструменты, которые могут понадобиться хорошему анатому для правильного проведения вскрытия. Именно они и прятались в свертке.

С другой стороны стола на него изучающе смотрели два неприятно спокойных глаза.

— Здесь много отличных инструментов. Таких больше не делают.

Ваттен подавил рвущийся крик.

— Но самое любопытное — обертка.

В скупом сумеречном свете Ваттен смог рассмотреть внутреннюю сторону кожи, в которую были завернуты ножи: ее хорошо выскребли и выровняли, и на ней можно было писать, как на пергаменте. На ней и оказалось что-то написано. Сначала шли крупные изящные буквы, но постепенно линии слабели и истончались до полной невидимости, а под конец слова почти не читались. Текст был старинный.

— Знаешь, что это такое?

Ваттен промолчал — он все равно получит ответ.

— Это кульминация Йоханнесовой книги. Ученые давно установили: нескольких страниц не хватает. У меня есть сведения, что пропавшие страницы недавно обнаружили в Виргинии. Они разоблачают самого отца Йоханнеса — убийцу, хладнокровно забиравшего жизни у своих невинных прихожан, препарировавшего их и снимавшего с них кожу, прежде чем похоронить. Я же знал об этом давно. Никому об этом не известно, но существует еще один, самый последний лист. Он никогда не входил в книгу, однако его точно написал Йоханнес. В этой коже он хранил свои ножи. У него имелся по-настоящему хороший набор. На листе, который у меня с собой, он заходит дальше всего. Он описывает вивисекцию. Скажи мне, Ваттен, ты знаешь, что такое вивисекция?

Ваттен знал. Вивисекция предполагает вскрытие живого существа. В эпоху Ренессанса вивисекции иногда подвергали животных. Еще он где-то читал об одном древнем враче, который провел вивисекцию на осужденном преступнике, но никогда не верил, что эта история правдива. Теперь он понял, какая участь ему уготована.

Самому себе он мог признаться в страхе перед болью. А еще, если быть честным, то с тех пор, как исчезла Хедда, он только и ждал смерти. И как бы безумно это ни звучало, он подумал, что его ждет не самая плохая смерть. Она будет во всем противоположна кошмару о преждевременных похоронах. Его вскроют. Впустят внутрь свет, чтобы всем было видно.

— Любой из нас — книга крови, — смиренно произнес Ваттен неизвестно откуда взявшиеся слова, — где ни откроешь, везде чернила красны.

— А ты мне нравишься все больше и больше. Тем интереснее будет процедура.

Звук затачиваемого ножа заполнил комнату.

— Пробуждать мертвых к жизни, — сказала Фелиция Стоун. — На самом деле мы ведь желаем именно этого, не так ли? Поэтому мы и ведем расследования. Чтобы рассказать историю, которая придаст смысл бессмысленной человеческой смерти.

— Можно сказать и так, — согласился Синсакер.

— Не волнуйтесь, — она засмеялась, — я философствую только по утрам, пока не выпью кофе. Надеюсь, его скоро принесут. — Она окинула взглядом зал «Эгона».

Он ожидал, что она, как все американцы, закажет плотный завтрак: яйца, бекон и фасоль, но она ограничилась кофе с тостом.

— Пока вы предавались философии, я кое-что проверил. Со времени нашего последнего разговора Сильвия Фрейд не объявилась ни дома, ни на работе. Сири Хольм — тоже. То есть у нас три пропавших человека, а если считать Невинса — то все четыре, и ни одной хорошей зацепки. Здесь, в городе, к расследованию подключили уйму полицейских. Поэтому я решил начать копать немного поодаль от Тронхейма. Поговорим с хозяевами на Фосене.

— Что за хозяева?

— Предыдущие владельцы Йоханнесовой книги. Раз все расследование крутится вокруг этой книги, я подумал, что с ними стоит поговорить. Шеф не верит в перспективность затеи, но разрешила мне потянуть эту ниточку, поскольку у нас нет ни единого следа, ведущего прямо к Ваттену. Однако она не хочет, чтобы вы ехали со мной. На территории Норвегии у вас нет никаких полномочий, как она сказала. По ее плану, я должен всю первую половину дня просидеть здесь, обсуждая с вами детали расследования, и только после обеда поехать на Фосен. У меня есть план получше: вы едете со мной, и мы разговариваем по дороге. Так мы меньше времени потратим впустую.

— Это у вас привычка такая — не выполнять приказания начальства? — со смехом спросила Фелиция.

— Все время так делаю, — соврал Синсакер.

— Это действительно так, у меня нет здесь полицейских полномочий, зато есть действующий паспорт; следовательно, я могу ехать куда захочу. — Глядя на него, Фелиция хитро улыбалась. И последние сомнения тут же его покинули: она определенно нравится ему больше, чем следовало бы.

Подошел официант, неся два кофе и тост для дамы.

Глава двадцать восьмая

Фелиция Стоун стояла возле кафетерия на верхней палубе парома, идущего на Фосен. Она оперлась на перила и смотрела назад, на Риссу и Тронхейм, скрывающиеся в заливе. Под ней была открытая палуба для автомобилей. Ветер играл ее черными волосами, обнажая стройную белую шею; кожа была такой тонкой, что просвечивали проходящие под ней сосуды. За ночь температура опустилась до нормальных сентябрьских показателей, но американская гостья явно готовилась к норвежскому холоду и теперь была одета в зеленую мальчишескую ветровку с пристегивающимся капюшоном. Такую, пожалуй, мог бы носить охотник, который не очень следит за модой.

Синсакер вышел из кафетерия, неся две чашки черного кофе и подозрительные толстенькие блинчики.

— Норвежская паромная еда. — Он протянул ей бумажную тарелку с блинчиками.

— Спасибо, я уже позавтракала, к тому же блины меня не очень вдохновляют, особенно холодные и без сиропа. — Она скептически посмотрела на промасленный блинчик, посыпанный тонким слоем сахара.

— Это вовсе не блин, это «свеле», наше традиционное блюдо. — Синсакер прикинулся оскорбленным.

— Все равно спасибо, я ценю честность больше удовлетворенного любопытства, — засмеялась она.

— И похоже, больше наших норвежских патриотических чувств. — Он тоже засмеялся, сложил два блинчика вместе и от получившегося «свеле-дабл» откусил кусочек.

Мало с кем он вот так сразу находил верный тон.

— Правильно сделали, что пнули норвежское патриотическое чувство, — оно раздуто, как футбольный мяч, — добавил он.

— Да вы острослов, как я вижу. — Улыбнувшись, она взяла у него кофе и немного постояла, глядя на Тронхеймсфьорд.

— Это место напоминает мне Аляску. Особенно сегодня, когда стало прохладно. Так много гор и хвойных лесов.

— Вы были на Аляске?

— Да, но очень давно. Мне нужно было на какое-то время заморозить свою жизнь.

— Надеюсь, после Аляски она благополучно разморозилась?

— Во многих отношениях да. Но вы же знаете, какими бывают размороженные продукты. — Она криво улыбнулась. — Мы запутались, — продолжила она, меняя тему, — не разыскивая серийного убийцу, мы ищем все-таки именно его.

— Что вы имеете в виду?

— В убийствах есть что-то личное. Думаю, преступник хорошо знал обе жертвы. Особенно Гунн Бриту Дал. С ней он не прибегал к уловкам, не оглушал ее ударом по голове, прежде чем убить, а просто перерезал горло. Очевидно, крепко держа ее сзади. Куда более интимный жест, чем удар по голове монтировкой или обломком трубы. Я думаю, для обоих убийств у преступника имелся очень личный мотив. Но не будем забывать: наш убийца много вкладывает в сам процесс. Ему нравится убивать. Очевидно, мы имеем дело с психически ненормальным человеком. С маньяком. Кроме того, нам известно, он убил не одного человека. ФБР считает, что серийным убийцей является преступник, совершивший по крайней мере три убийства с существенными временными промежутками. В нашем деле фигурируют только два доказанных убийства. Но сын и жена Ваттена предположительно тоже могли стать его жертвами, что приводит нас к магическому числу «три».

— Давайте пока забудем о семье Ваттена и сосредоточимся на имеющихся убийствах. Кто из привлекавшихся к расследованию людей был в близких отношениях и с Гунн Бритой Дал, и с Эфраимом Бондом? Я в отличие от вас не так уж уверен, будто Дал была лучше знакома убийце, чем Бонд. Разные способы совершения убийства не обязательно значат что-то еще, кроме возможности легче справиться с женщиной, или же свидетельствуют об опыте, которого уже набрался убийца, чтобы почувствовать себя более уверенным. Я где-то читал: многие преступники испытывают желание в самый момент смерти оказаться как можно ближе к жертве. И я по-прежнему считаю: мы обязаны выяснить, какую роль в этой истории играет книга. Интимность, о которой вы говорите, скорее имеет место в отношениях убийцы с Йоханнесовой книгой. Ведь именно она связывает Бонда и Дал.