Петр Столыпин, который хотел как лучше - Александр Иванович Колпакиди

Публицисты осуждали левую печать, симпатизирующую «несчастным жертвам тирании», «вдовам живых мужей, заключенных в смертельные казематы», но совершенно не сожалеющую о жертвах террора: «Видят только террористов, не их случайных жертв: „Смотрите, его уже усадили — везут…“ Попавший в руки „дикой орды наемников тирании“, он погиб безвозвратно!» О погибших: «Не стыдно ли говорить о пустяках, когда дело идет о высшей справедливости… Лес рубят — щепки летят…» [28, с. 5].

Ответственность за террор возлагалась публицистами на общественное мнение, создаваемое интеллигенцией, обществом, прессой [27, с. 3–4]. Избавиться от террора, по их мнению, можно было, только перестав симпатизировать убийцам и грабителям [29, с. 3]. Газета освещала действия власти, касающиеся наиболее громких террористических актов, в которых она в глазах общественности выглядела неприглядно. Например, 8 апреля 1906 г. в «Русском государстве» было помещено сообщение министра юстиции о проведённом прокурорском надзоре по делу Марии Спиридоновой, выявившее, что террористку не насиловали и не били в арестантских помещениях при Борисоглебском полицейском управлении [30, с. 1–2], как о том заявляла либеральная и левая печать.

П. А. Столыпин, в отличие от С. Ю. Витте, отличался личным бесстрашием. Его сын вспоминал, что отец «не знал страха вообще» и относился к возможности убийства с «религиозным смирением, <…> равнодушно спокойно, зная, что рано или поздно будет убит» [32, с. 21]. А князь А. Д. Оболенский в разговоре с бывшим министром просвещения в кабинете С. Ю. Витте И. И. Толстым утверждал, что П. А. Столыпин «с жизнью <.. > в известном смысле, покончил, так как совершенно приготовился к смерти, которой ему угрожают: даже исповедался и причастился» [33, с. 287]. Поэтому П. А. Столыпин жил и действовал без оглядки на террор. Сразу после взрыва на даче премьера в августе 1906 г., при котором пострадали его дети, П. А. Столыпин говорил В. Н. Коковцову и В. И. Гурко, оказавшимся на месте теракта в числе первых: «Это не должно изменить нашей политики; мы должны продолжать осуществлять реформы; в них спасение России» [4, с. 586]. Посол Великобритании в России в этот период Артур Николсон в донесении министру иностранных дел Эдуарду Грею 13 августа также отмечал «спокойствие и собранность» П. А. Столыпина после теракта [35, р. 2]. 24 августа у него состоялась личная встреча с премьер-министром. В разговоре с послом П. А. Столыпин заметил, что левые партии в России ослаблены. Симптомом этого он посчитал недавнее покушение на себя, назвав его вынужденной мерой левых, надеющихся «на шокирующий террор в правительственных кругах и обществе». Кроме того, он сообщил послу о возможных терактах и против других высокопоставленных чиновников и о том, что он рекомендовал императору «иметь министров в резерве на наиболее важные департаменты, на тот случай, если он или другой министр будет убит, будет тот, кто немедленно сможет занять их место». П. А. Столыпин был решительно настроен тогда не только «освободить страну от анархии», но и вместе с умеренными проводить в стране необходимые реформы. Он заявил А. Николсону, что, если следующая Дума будет состоять из крайних партий, он, не колеблясь, её распустит, поскольку твёрдо знает, что целью левых партий является свержение династии и утверждение социалистической республики, а не либеральные реформы или введение конституции [37, р. 1]. Однако П. А. Столыпин полагал, что необходимо вначале успокоить страну, а потом уже приступать к реформам, и прежде всего следовало обуздать непрекращающийся террор. Его размах пугал общество и затруднял осуществление преобразований. В Совет министров, на имя его председателя, поступало множество писем с требованием принять меры против террора, предлагались и программы борьбы с ним. Одной из их обязательных составляющих было требование введения военно-полевых судов. Так, 12 августа 1906 г. киевский отдел партии правового порядка писал П. А. Столыпину: «…убийства верных слуг Царя и мирных граждан, исполняющих свой долг, не только продолжаются, но в некоторых местах Империи возрастают с ужасающей силою… Места заключения превратились в анархические клубы, откуда тягчайшие преступники уходят с водевильной легкостью. Суды, подавленные формализмом, действуя среди беззащитного, брошенного на произвол террора населения, играют не только жалкую, но и опасную роль, окончательно подрывая в населении веру в силу закона и государственной власти». Киевляне обвиняли правительство в слабости, в том, что оно «способно только, к вящему назиданию населения, опубликовать длинные мартирологи убийств и не менее длинные реестры грабежей и насилий с неизбежным прибавлением — „преступники скрылись, злоумышленники не обнаружены“. Ради очищения „злосчастной России от маньяков террористов“ и ради гарантирования „права жить и работать, не опасаясь ежеминутно подлого убийства из за угла или гнусного насилия в собственном жилище“ авторы письма предлагали введение военно-полевых судов, дикторских полномочий, привлечение граждан к военной или полицейской службе. Правительству предлагалось также „очистить свои ряды, <.. > лицам слабым и безвольньм не место теперь в государственной службе вообще, а среди высших представителей власти в особенности…“» [15, л. 26–27].

Введение военно-полевых судов опять стало предметом обсуждения Совета министров. Взрыв дачи П. А. Столыпина окончательно подтолкнул правительство к их введению в местностях, объявленных на военном положении или в положении чрезвычайной охраны. Эта мера была направлена прежде всего против террористов. Вопрос рассматривался в Совете министров 17 августа 1906 г. Правительство П. А. Столыпина пришло к выводу, что действующие меры в борьбе с «преступной деятельностью революционных организаций» и прежде всего с усиливающимся террором, направленным не только против представителей власти, но и «мирной части населения» недостаточны [10, с. 114].

Военно-полевые суды были введены указом от 19 августа 1906 г. По всей видимости, премьеру тяжело было решиться на введение столь строгой репрессивной меры, он искал поддержки в обществе. На основании постановлений ряда монархических организаций он составил доклад для царя 20 августа 1906 г., а 22 августа этот доклад был заслушан и в заседании Совета министров. Монархисты требовали от правительства решительных действий против террористов: «…необходимо, чтобы смертная казнь была карою всех уличённых убийств, чтобы конфискация применялась ко всем недвижимым имуществам, в пределах которых обнаружены склады или заготовления смертоносных орудий и снарядов, или из которых сделаны были выстрелы или выброшены бомбы…». Смертная казнь рассматривалась ими как «чрезвычайная мера обороны», как ответ власти на «жесточайший террор» «подпольную войну», объявленную ей, «Закону и обществу со стороны обширной, хорошо организованной шайки революционеров и ведущуюся с беспримерной жестокостью под покровом безнаказанности…» [5, л. 2–4]. Позже, в ноябре 1906 г., П. А. Столыпин говорил британскому послу, что «был вынужден использовать строгие меры» против революционеров «в глазах многих, может, не обязательные, но было важно показать людям, которые имеют подрывные цели, что правительство готово и способно противостоять им». Программа русского премьера: «подавление революционных беспорядков, с одной стороны, и осуществление реформ, с другой», показалась британскому послу вполне разумной, он полагал, что П. А. Столыпин