Инквизитор и нимфа - Юлия Зонис

Выдав эту небрежную похвалу, Лукас улыбнулся, и девочка улыбнулась в ответ.

Ее затормошили за плечи, кто-то громко проорал в ухо, обрызгав щеку слюной:

— Девочка, ты в порядке? Ничего не ушибла?

Женский голос проохал:

— Да у бедняжки шок. Видите, она улыбается, совсем ум от страха потеряла. Перестаньте ее трясти.

И та же тетка, визгливо сорвавшись:

— Вы только посмотрите на этого шутника! Сидит себе как ни в чем не бывало. Таких надо изолировать!

— Вот гаденыш!

— Надо позвать полицию.

— Да просто мордой его об лед, чтобы знал в следующий раз.

Связь между ними уже истончалась — Лаура еще успела ощутить злорадное торжество светловолосого мальчишки, приправленное небольшой порцией вины, — и оборвалась. Хлынул холодный свет, горячее дыхание столпившихся вокруг людей, толчки, ругань, разноголосица. Толпа раскалялась злобой. Надо было выбираться, а Лаура все медлила, все длила в себе это чувство подхвативших ее рук — самых крепких, самых надежных и теплых рук в мире.

А Марк ей поначалу совсем не понравился. Тощий, взъерошенный, он хлюпал разбитым носом и смотрел виновато и угрюмо. Очень не хотелось приглашать его домой. Наверное, этот мальчик и правда противный, если Лукас так его невзлюбил. Гад какой-нибудь, подлиза или ябеда. К тому же Лауру подташнивало от вида крови — чужой, к своей она привыкла, потому что часто брали на анализ. И все-таки надо было позвать неприятного мальчика и непременно познакомиться. Уже там, на катке, пока еще длилась ниточка между ней и Лукасом, девочка поняла: Лукас забудет ее, как только отвернется.

Случайная вещь, не разбилась — и ладно. Вигна интересовал только его враг. Значит, надо подружиться с врагом.

Лаура выглянула из-за широкой спины телохранителя и лихо подмигнула взъерошенному мальчишке. Тот как раз вытирал кулаком кровь из расквашенного носа, да так и замер. Выглядел паренек довольно глупо. Ну и хорошо. Если дурак, значит, долго не догадается, что нужен ей вовсе не он, а Лаура тем временем тихо, подробно выспросит все-все про голубоглазого оператора по имени Лукас Вигн. Девочка обернулась к отцу и капризно заявила:

— Папа, у него рука поранена и нос разбит. До нас ближе. Пусть он поедет с нами, медсестра Полин его перевяжет.

Отец был недоволен, но, конечно, выполнил ее просьбу. Он всегда исполнял просьбы Лаури, всегда — или уж наверняка с тех пор, как умерла мама.

Если бы Лаури в тот предрождественский вечер знала, что на исполнение ее плана потребуется четыре с лишним года, она наверняка позволила бы Сойеру отвести Марка в лицей. Это тогда. А потом…

Марк Салливан не был похож ни на ее одноклассников, чванливых сынков политиков и бизнесменов, ни на веселых, шумных и глуповатых детей прислуги, с которыми ей иногда — чем дальше, тем реже — разрешали играть. Он вообще ни на кого не был похож. Хмурый. Неразговорчивый. Осторожный в движениях, словах и поступках.

Лаура быстро поняла, что друзей у ее нового знакомого в лицее нет. Казалось бы, мальчишка должен запрыгать от счастья — с ним подружилась дочка сенатора. Такой круг, такой интересный дом! Однако первые месяцы Марк по большей части отмалчивался. Лишь иногда, случайно оборачиваясь, Лаура ловила его взгляд и не могла понять, чего в этом взгляде больше: жадности? Ненависти? Восхищения?

А потом, в один прекрасный день, Флореан Медичи решил проверить, чем там занимаются детки. Он вошел в комнату, где Лаури с Марком мастерили модель замка. Замок был по пояс Марку, из серого, пористого и легкого материала, очень похожего на камень. Из крепости выступало войско почти настоящих рыцарей, а атаковал ее почти настоящий, извергающий нежаркое пламя и дистанционно управляемый дракон. Оба играющих старательно притворялись, что делают друг другу одолжение. Марк прикидывался, что он слишком взрослый для подобных игр, а Лаура — что ее вовсе не интересуют кибернетические игрушки и модельки.

Сенатор уселся в кресло и некоторое время снисходительно наблюдал за их возней. Марк в присутствии хозяина дома всегда становился особенно, не по-хорошему тих. Вот и сейчас он отложил конструктор и выжидающе уставился на взрослого. Флореан изобразил доброжелательную улыбку и решил почтить дочкиного приятеля беседой.

— Марк Салливан, — раскатисто начал сенатор. Таким голосом он покорял сердца парламентариев и молоденьких журналисток.

— Ты ведь внук Ангуса Салливана, если я не ошибаюсь?

— Да.

— Твой дедушка прослыл большим оригиналом. Помнится, я видел несколько репортажей о нем в сети. Лет двадцать назад это было, двадцать пять? Профессор бросает кафедру и удаляется в деревню, чтобы построить дом. Ученый заделался каменотесом. Насколько я помню, он чуть ли не толстовство проповедовал? Толстой — это…

— Это русский писатель и философ девятнадцатого века. Я знаю.

Сенатор с деланым изумлением поднял брови:

— Не думал, что русская литература входит в программу вашего лицея.

— Она и не входит. — Марк говорил резко и неприязненно. Лаура вспомнила, что ее новый друг не переносит снисходительности взрослых.

— Хм. Так вот, о чем бишь я… — продолжил сенатор.

Тон его оставался благодушным, и зря.

— Вы назвали деда толстовцем, — не замедлил перебить Марк. — Это довольно глупо, учитывая, что основой учения графа было непротивление злу насилием, а мой дедуня так и норовил затеять драку в ближайшем пабе и огреть кого-нибудь по башке бутылкой. Не говоря уже о том, что в молодости он возглавлял дублинскую секцию «Шинн Фейн», а потом до самой смерти поддерживал ИРА.

— Э-э, — сказал сенатор.

— Если вас интересует, то по взглядам он был ближе к луддитам и нитехам. Он бы с радостью подорвал какой-нибудь заводик, не будь большая их часть расположена на орбите или на Луне.

— О, — сказал сенатор.

— Зато дед пописывал неплохие стишки. Хотите, почитаю?

Флореан растерянно кивнул.

Марк выпрямился и с выражением прочел:

Out-worn heart, in a time out-worn,Come clear of the nets of wrong and right;Laugh, heart, again in the grey twilight,Sigh, heart, again in the dew of the morn.Your mother Eire is always young,Dew ever shining and twilight grey;Though hope fall from you and love decay,Burning in fires of a slanderous tongue.

Сенатор ошалело тряхнул головой и пробормотал:

— И в самом деле, выдающееся стихотворение…

— Это Йейтс. Уильям Батлер Йейтс, ирландский поэт и драматург. В тысяча девятьсот двадцать третьем году он получил Нобелевскую премию по литературе. Вы хотите об этом поговорить?

Флореан Медичи вскочил, резко отодвинув кресло, и едва не выбежал из комнаты.