Витторио-вампир - Энн Райс

Но мне удалось сразить их двумя стремительными ударами, и теперь металлические острия также с грохотом свалились на землю, оставив торчащие вверх сломанные древки.

Я спустился вниз, держась за ступени, чтобы не поскользнуться на них случайно, и вдруг с пронзительным криком с размаху скатился с края неведомо чего, ибо в этом месте лестница была сломана и потому ниже вообще отсутствовала.

Правой рукой я схватился за древко сломанного копья, которое уже держал в своей левой руке. Мой меч с грохотом полетел вниз, опережая меня.

– Довольно, Мастема, – произнес Сетий, – ни одно человеческое существо не сможет справиться с этим.

Я повис в воздухе, обеими руками схватившись за сломанное древко копья, стараясь всмотреться в их лица, окружившие отверстие входа в склеп. Если я упаду, то, несомненно, погибну, ибо падать придется с большой высоты. Если я не разобьюсь сразу насмерть, то все равно не переживу этого унижения.

Я ждал и не издавал ни звука, хотя руки болели невыносимо.

Внезапно ангелы проскользнули в отверстие склепа – спустились так же бесшумно, как делали и все остальное, под шелест крыльев и шелка, все разом, окружили меня, обняли и осторожно опустили на пол в подземелье.

Я сразу же вскочил на ноги и, с трудом перемещаясь в этом полумраке, нашел свой меч. Я снова обрел свое оружие.

Я распрямился, тяжело дыша и твердо ухватившись за меч, а затем взглянул вверх, на четко очерченный прямоугольник яркого света. Я закрыл глаза и опустил голову, потом медленно раскрыл глаза снова, как бы привыкая к этим холодным и влажным сумеркам.

Здесь замок, несомненно, гордо восставал против горных вершин и не давал им ни малейшей возможности распространиться под собой, чему свидетельством был этот подземный свод, который, несмотря на его обширность, казалось, был создан только из земли. По крайней мере, лишь ее я видел перед собой, а затем, обернувшись, обнаружил намеченные мной жертвы, как Мастема назвал их.

Вампиры, гусеницы, – все они оказались погруженными в сон, но не в гробах, не в тайниках – они лежали длинными рядами, и каждое тело, одетое в изысканный наряд, было покрыто тонкой плащаницей, сотканной из крученой золотой нити. Тела располагались вдоль трех стен склепа. В дальнем его конце повисли над бездонной пропастью сломанные ступени.

Я моргнул и прищурился, и мне показалось, что свет над ними стал ярче. Я медленно приближался к ближайшей ко мне фигуре, пока не различил туфли цвета густого бургундского и темно-коричневые чулки; и все это было покрыто златотканой паутиной, как если бы каждую ночь отменные тутовые шелкопряды сплетали тонкую плащаницу для этого существа, – настолько безупречной, совершенной и превосходной была она. Увы, в этом не было ничего волшебного; это было самое прозрачное из всего, на изготовление чего были способны смертные. И нить была спрядена на веретенах какими-то безвестными тружениками – массой мужчин и женщин; и пелена была искусно подшита по краям. Я сорвал пелену.

Я наклонился ниже, к сложенным рукам этого создания, и тут увидел, к своему внезапному ужасу, что его спящее лицо вдруг оживилось. Глаза приоткрылись, и одна рука с явной угрозой потянулась ко мне.

Я резко отпрянул от его вытянутых когтей, и весьма своевременно. Я обернулся, увидев, что Рамиэль удерживает меня, но затем он закрыл глаза и склонил голову мне на плечо.

– Теперь ты знаешь, на какие хитрости они способны. Посмотри на него. Ты сам убедился. Теперь оно снова сложило руки на груди. Оно думает, что теперь в безопасности. Оно закрыло глаза.

– Что я натворил! Ах, я убью его! – сказал я.

Схватив пелену в левую руку, я занес свой меч в правой. Я приближался к спящему чудовищу, и на сей раз, когда его рука поднялась, я поймал ее и стал накручивать на нее ткань, одновременно замахиваясь мечом и резким движением опуская его на демона.

И тут голова его скатилась на пол. Раздался отвратительный звук, возможно, он исходил из шеи, а не из горла. Рука с шумом шлепнулась об пол. При свете дня оно не могло сражаться столь же упорно, как во тьме ночной, как это было в той моей битве, когда я обезглавил своего первого противника. Ах, я победил!

Я схватил эту голову и смотрел, как кровь выплескивается изо рта. Глаза, если они и открывались раньше, теперь были закрыты. Я отшвырнул голову на середину склепа. И сразу же свет начал пожирать дьявольскую плоть.

– Посмотри на нее теперь, голова поджаривается! – воскликнул я. Но сам уже не мог остановиться.

Я подошел к следующему, сорвал прозрачную плащаницу с женщины с великолепными длинными косами, ввергнутой в эту ужасную гибель в самую пору расцвета ее жизни. Я поймал ее поднявшуюся было руку, с той же яростью отрубил ей голову и поднял ее за косу, а затем швырнул, чтобы она приземлилась рядом с головой ее соседа.

В лучах света, льющегося сверху сквозь люк, голова первого существа сморщивалась и чернела прямо у меня на глазах.

– Люцифер, ты видишь все это? – выкрикнул я. Эхо отозвалось насмешкой надо мной: – Видишь это? Видишь это? Видишь это?

Я бросился к следующему.

– Флориан! – закричал я, отдернув пелену. Ужасная ошибка.

Когда он услышал свое имя, глаза его открылись, прежде чем я оказался прямо перед ним, и, словно марионетка на подвесе, рванувшись, он сумел бы подняться, если бы я не успел ударить его мечом и нанести глубокую рану в грудь. Не успев отреагировать на произошедшее, он упал навзничь. Я поднес меч к его нежной благородной шее. Его белокурые волосы запеклись от крови, а глаза полуоткрылись и опустели; он умер у меня на глазах.

Я схватил его за длинные волосы, это бестелесное создание, этого вождя всех остальных, этого сладкоголосого дьявола, и швырнул в дымящуюся, отвратительную кучу.

И так все и продолжалось, я продвигался влево по длинному ряду, почему влево – не могу сказать, разве что таковым был мой путь: и всякий раз, сдергивая пелену, я набрасывался на врага с быстротой молнии, хватая его за руку, если он пытался ее поднять, хотя иногда он не успевал даже этого. Я отрубал ему голову с такой скоростью, что забрызгивал себя кровью и наносил удары, безобразно, вдребезги сокрушая челюсти своего недруга, ломая его кости, – словом, так или иначе, умертвляя его.

Я убивал их.

Я отрывал им головы и пополнял ими груду, которую окутывал такой густой дым, что она казалась мерцающим костром, в котором сжигали осеннюю листву. От нее вздымался пепел – крошечные легкие частички, – но в основном головы томились на огне, чернели, осаливались, масса наращивалась, и пепла было весьма немного.

Страдали ли они при этом? Сознавали, что с ними случилось? Куда спасались бегством их души, на каких невидимых ногах, в этот отчаянный и жуткий момент, когда разрушался их Двор, когда я рычал от ярости и топал ногами, закидывал назад собственную голову и рыдал, отчаянно рыдал, пока слезы не застилали мне глаза и я переставал видеть вообще что-нибудь?