Орудья мрака - Имоджен Робертсон

Харриет замешкалась. Она подумала о собственных детях, спящих наверху, а затем быстро кивнула и отвернулась. Страхи и путаница этого вечера по-прежнему не отпускали ее.

— Вот только знать бы место, где можно укрыть детей, если возникнет нужда, — продолжал Клоуд. — Чем ближе они к Тичфилдской улице, тем страшнее угроза, однако я не думаю, что дом деда может стать теперь убежищем для них, если… — он поглядел на собеседников, — если я правильно понимаю нынешнее положение.

Краудер быстрыми шагами подошел к письменному столу Харриет.

— Правильно, сэр. А снабдить вас безопасным местом, полагаю, смогу я. — Он вытащил лист бумаги и принялся разглядывать перья Харриет, пока наконец, охнув, не выбрал одно из них, которое счел подходящим. — Я напишу записку, каковую вы передадите господину Джону Хантеру. Он был моим наставником в Лондоне, великий человек во многих отношениях и здравомыслящий в отличие от большинства. У него есть дом в Графском дворе. Хантер пустит вас к себе, если вы сочтете это необходимым. Он человек суровый, и домочадцы у него необычные. — Краудер посыпал письмо песком. — Он также знает некоторых лиц, кои могут понадобиться, если вы окажетесь под угрозой. — Анатом сложил записку и передал ее Дэниелу. Тот слегка нахмурился. — Гробокрадцы и иже с ними, господин Клоуд, — пояснил Краудер. — Он анатом, как и я сам, и притом отменный, однако потребность в материале заставила его вступить в престранные альянсы. Впрочем, вы можете вверить ему и свою жизнь, и жизни детей. Он не выдаст вас, даже если сам король и архиепископ Кентерберийский постучат к нему в дверь и станут спрашивать о детях.

Стряхнув свои видения, Харриет тоже быстро шагнула к бюро, заставив Краудера спешно уступить ей место, и нетерпеливо выдвинула ящичек с боковой стороны, выполненной из светлого дерева. Она достала денежный сундучок, открыла его ключом, который извлекла из кармана, и вынула стопку банкнот. Судя по виду, господин Клоуд слегка оскорбился и попытался отмахнуться от нее. Однако Харриет едва ли не топнула ногой.

— Ах, возьмите их, господин Клоуд! Возможно, вы станете испытывать нужду в деньгах и столкнетесь с тратами, коих не предвидели, покинув свой дом нынче утром.

Молодой человек снова замешкался, однако, поняв смысл ее слов, взял деньги и поклонился.

— Я благодарен вам за оказанное доверие, госпожа Уэстерман.

Кажется, эти слова удивили ее — стряпчий заметил, как Харриет обменялась взглядами с Краудером и пожала плечами.

— Похоже, мы действительно доверяем вам, господин Клоуд. Мы ошибаемся?

Стряпчий покачал головой.

— Нет. Вы не ошибаетесь. Я могу уехать немедленно, прямо отсюда. Вы позволите мне написать записку для отсылки утром в Пулборо? Я бы не хотел, чтобы родители тревожились. Я сообщу им, что дела удерживают меня здесь на несколько дней.

— Разумеется, — молвила Харриет. — Хорошо. Рейчел, пойди принеси, пожалуйста, господину Клоуду один из Дэвидовых плащей для верховой езды. А мы пока расскажем ему о том, что нам известно.

Так и не вернувшись на свои прежние места, Харриет и Краудер поведали молодому человеку обо всем, что они видели, думали и подозревали с самого рассвета пятницы. Стряпчий по большей части молчал, а вопросы, все же заданные им, были умны и весьма уместны. Он усвоил необходимое к тому моменту, когда Рейчел вернулась с плащом и небольшим мешком провизии, собранной на кухне, в котором лежала также бутылка, наполовину заполненная самым дорогим бренди, что было у Харриет. После этого молодой человек удалился.

Когда дверь за ним захлопнулась, Рейчел, Харриет и Краудер ошарашенно переглянулись. Затем госпожа Хэткот проворно, словно лейтенант, готовящий палубы к бою, вошла в салон, чтобы убрать почти не тронутые закуски и напитки, и Харриет поднялась из-за своего бюро.

— Замечательно, — обронила она. — И что теперь?

17 июня 1775 года, холм Брида

возле Чарлзтауна, залив Массачусетс

Попытайся вообразить туман. Столь же густой, как тот, что стелется во тьме подле неподвижной реки и позволяет видеть лишь на расстоянии нескольких футов в обе стороны, однако этот по-прежнему немного желтоват из-за света солнца, которое больше не просматривается, и отдает едким дымом, попадая тебе в нос и рот. Пушечный дым. Целый мир сгоревшего пороха. Окружающие тебя звуки напоминают гром, но они приглушены; ты уже не в силах отличить стук собственных сапог по земле от стука шагов товарищей и пульсации собственной крови. Из твоих глаз текут слезы, один из них опух, не открывается и отдает дергающей болью — так, словно в твоем черепе застряла крыса и теперь царапается изнутри. Ты бы с радостью вырвал ее оттуда и выбросил прочь, однако твои руки не желают расставаться с зажатым в них мушкетом. Воздух оглашают шипение и взрывы. Слышатся стоны и крики — некоторые вдалеке, а некоторые вдруг почти из-под твоих ног. Ты ощущаешь влажный жар и жжение на своей щеке. Мимо тебя со стрекотом несутся губительные шарики картечи. Ты не можешь разглядеть, с какой стороны и издалека ли они несутся. И вот ты улавливаешь пороховую вспышку во мраке прямо перед собой. Ты почти достиг их. Человек, бегущий справа от тебя, спотыкается, и ты, проклиная разъявшуюся землю, наклоняешься, чтобы снова поставить его на ноги; и только изогнувшись от усилия, подняв его болтающуюся голову до уровня своего опущенного плеча, ты видишь, что этот человек мертв, и ему оторвало часть лица. Ты отпускаешь его. Окликнув окружающих тебя людей, ты снова движешься вперед, вскинув штык и понимая, что выжить здесь невозможно, однако ты наверняка заберешь с собой одного из кровожадных негодяев, съеживающихся под прикрытием оборонительных стрел; ты полон решимости обрушить хоть немного своей муки на их редут, в гущу их войска.

Вот ты и добрался. Ограждение между тобой и другим человеком рушится под твоим весом, он замешкался с перезаряжанием. Человек смотрит тебе в лицо, а ты возвышаешься над ним, пока он возится с зарядным мешком; на нем домотканая рубаха и аляповатая шапка. У его ног обрывок старой газеты, усыпанный крошками. Он наверняка ел между прошлым и нынешним наступлениями. Принес что-то из дома. Ты понимаешь все это, не сводя глаз с его лица. Ты поднимаешь ствол, вонзаешь ему в грудь фут стали, прикрепленный к твоему оружию, и продолжаешь наносить удары с каждым своим выдохом, пусть даже он пристально глядит на тебя. У него во рту булькает кровь, а глаза становятся безразличными. Штык ушел так глубоко, что тебе приходится наступить на его грудину, чтобы полностью вытащить оружие. Ты оборачиваешься в поисках еще одного противника. Это похоже на танец. Мир замедлился, ты двигаешься плавно, то и дело меняешь партнера, повинуешься импульсу движения и, обернувшись, берешь еще одного, а следующий — его пороховая полка зашипела — открывает огонь прямо тебе в лицо. Ты ждешь, когда мир погрузится во тьму, но этого не происходит — выстрел не удался. Он сгибается, ты спотыкаешься об него, но затем снова поднимаешься на ноги. Твой взгляд прикован еще к одному, уползающему прочь человеку — он двигается слишком медленно. Справа от тебя сверкает выстрел — приподняв противника, ударная волна отбрасывает его на землю чуть дальше, в траву, его тело трясется от страха и отчаяния.

Сновидения заканчиваются, миру снова возвращается его скорость, и ты опять отдаешь себе отчет в том, что отчаянно ловишь губами воздух, а твои руки, сжимающие приклад мушкета, стали скользкими от крови других людей. Кто-то стоит рядом с тобой. Его глаза такие же черные и горящие, как у тебя.

— Здесь все кончено, Торнли. Редут захвачен. Боже правый! Ваше лицо!

Ты сплевываешь на землю. Вокруг тебя тела. Одни облачены в местный лен, другие — в кроваво-красный мундир, так же, как и ты. Ничего не ответив, ты снова оборачиваешься к побережью. Справа от тебя слышится стон. Опустившись на корточки, ты узнаешь одного из своих. Закидываешь его руку себе на шею, своей рукой обхватываешь его поперек туловища и тащишь его назад, к побережью. Когда ты достигнешь первых кораблей, в твоих руках уже будет покойник.

Улицы были заполнены людьми — окровавленными и сломленными; одних везли в сторону госпиталей на телегах, другие же, пошатываясь, тащились позади. Некоторые кивали, когда он проходил мимо. Торнли остановился возле судов ровно на столько, сколько занял у него доклад, а затем двинулся в сторону госпиталя, который они с Хокшоу посещали всего несколько недель назад. Он хотел узнать, есть ли там кто-нибудь из его роты, и, если это так, чем можно помочь.

Из тридцати человек, воевавших под его началом, лишь четверо смогли вернуться с поля боя без посторонней помощи. Хью видел мертвые тела десятерых подчиненных. Теперь он пытался отыскать остальных. Окна почтенных бостонских домов были по большей части закрыты ставнями. Местные жители — в основном пожилые мужчины в париках и обтягивающих куртках — стояли тут и там на крылечках своих домов в полнейшем смятении и наблюдали этот медленный кровавый парад, изумленно и оторопело разинув рты. Свернув к широким воротам старого склада, Хью словно оказался на мясном дворе.