Скинхеды - Джон Кинг

Последний прием лекарства был самым ужасным, и Терри потребовалось много времени, чтобы привести себя в порядок. Он изучал потолок. И не собирался сегодня на работу. Слышал, как по дому ходил Лориэл, опять не в школе, он не мог припомнить, чтобы у парня случались такие каникулы, когда он был ребенком, и задумался, хорошо ли это и занимается ли его сын учебой по-настоящему. В эти выходные Терри должно исполниться пятьдесят, и он не мог себе представить, что не доживет до пятидесяти одного.

Когда Терри был подростком, он услышал крик своего отца в темноте. Мурашки пробежали по коже, и тогда, и сейчас, его мама успокаивала мужа, тихо напевая колыбельную, и он мог различить шепот, далеко, в другой реальности, не зная, что она говорит, что отец отвечает, да и не хотел знать. Он не мог понять, что было не так с его отцом, почему ему так часто снятся кошмары. Однажды он услышал, как отец кричит. Он почувствовал стыд. Его отец не должен кричать.

Между ним и Лориэлом все было по-другому. Во всяком случае, он надеялся. Его старик не был разговорчив, но если оглянуться назад, может быть, он просто не был уверен, что ему стоит говорить, не мог подобрать слова, придерживая язык, как это делал теперь и Терри. Терри осенило, что, возможно, отец защищал его от чего-то, хотя он не мог предположить, от чего, и эта мысль осталась с ним. Вероятно, он не способен был понять, какие события назревали в его собственном доме, так же, как и Лориэл теперь, но отчетливо чувствовал что-то, хотя был слишком занят, чтобы разобраться, шатался со своими приятелями, погруженный в свои собственные маленькие игры. Терри нравилось думать, что его отец мог бы гордиться им. Он рассмеялся. Ему было пятьдесят, и он был разбит. Услышал у двери шаги Лориэла и притворился, что спит, он не хотел говорить с ним сейчас.

Лол хотел пить и есть и пробирался на кухню, он остановился, открыл дверь к отцу, окно распахнуто, занавески задернуты, прислушался к его замирающему дыханию, подождал, пока оно снова восстановится. Было уже больше девяти, но Лол не собирался будить папу. Он был либо пьян, либо устал, в последнее время в нем было не слишком много энергии из-за гриппа, и вот. Лол спустился вниз и наполнил стакан лимонадом, бросил в него кубики льда, сгреб несколько шоколадных бисквитов и поднялся обратно, постоял у окна в своей комнате, жуя. Боб и Молли ходили на солнце, поляна была белой от инея, и он задумался, как плохо им на холоде, из их ноздрей шел пар. Он разозлился, думая о том, как Роя вынудили убрать их, может быть, разлучить лошадей, и все из-за того, что какой-то богатый мерзавец купил эту землю. Это было нехорошо. Но каким-то образом он знал, что этого не случится. Его папа разберется с этим. Отец всегда знал, что делать. Он подумал о том, чтобы разведать, где живет этот человек, Кев-Кев сказал, что они должны заплатить Йану, чтобы тот пошел и пригрозил ему, сказал, что если он не оставит этих лошадей в покое, ему придется худо, но Лол не думал, что это может сработать. Папа придумает лучший способ.

Он подумал, стоит ли ему как-то украсить дом к папиному дню рождения, зная, что на субботнюю ночь готовится довольно большой сюрприз. Впервые за много лет он понял, как же пуст их дом, стал думать о маме и о том, какой могла быть жизнь, если бы она осталась жива, но он быстро остановил себя, он был слишком мал, когда это произошло, в его голове сохранилось не много ясных воспоминаний, только впечатления, состояния, запах и прикосновения, которые таяли, а потом возвращались, еще слова, которые он слышал. Он должен быть сильным, как сказал папа в тот раз, когда они говорили серьезно. Он говорил не много, по крайней мере, когда дело касалось какой-нибудь чепухи, но если он начинал говорить, то обычно оказывался прав. Лолу это нравилось, не хотел бы он иметь развеселого отца, который часами болтал бы о разном, сбивая его с толку. Он отвернулся от окна и подошел к компьютерному столу, подождал, пока игра загрузится, покончил с бисквитами, Боб и Молли засели у него в голове. Становилось все жарче, нагревались радиаторы, все больше горячился он сам.

Терри стоял под горячей водой и умывался, не торопясь. Он вытерся и осмотрел свое отражение в зеркале, зная, что должен побриться, но он был слишком изможден, подумал о ценностях солдат короля Георга и принялся работать бритвой. Смешно было думать, будто тот день, когда ты пришел в мир, был самым важным днем твоей жизни, даже если ты ничего не помнил об этом, не знал, что думала твоя мама, что она говорила и что чувствовал твой старик. Он вспомнил рождение своих собственных детей, точно зная, что происходило в его голове, он надеялся, что будет мягче с девочками, относился к ним по-разному, видел Лориэла, закутанного в одеяло, его нос был расплющен, как у боксера. Его отец должен был чувствовать то же самое, когда рождались его дети. Теперь Лориэл был почти мужчиной, вскоре он уедет, как и остальные, и дом будет совершенно пуст. Он встретит девушку и осядет, и именно так и должно быть. У него появятся собственные дети, он будет жить своей жизнью, и если повезет, он доживет до пятидесяти, уставится в зеркало и будет знать о своем отце чуточку больше, ценя то, что он старался быть ему примером.

Терри одинаково любил всех своих детей, но был доволен, что у него есть сын. Это было естественно — передавать свои гены, и немного сверх того, он хотел, чтобы Лориэл был похож на него, по крайней мере, внутри, а лучше, чтобы делал то же, что и он, в том же возрасте. Он не хотел, чтобы сын рисковал или вел себя дурно, как это делали тысячи мальчиков. Терри сделал все лучшее, на что был способен, обеспечил детям крышу над головой и хлеб на столе, присматривал за ними, у него и Эйприл не было ничего, когда они начинали, и никого, кто мог бы им помочь, они просто много работали и этим обходились. Гордость жила внутри, и ее не купишь, деньги — это для другого, и он был рад, что ему есть что оставить детям, когда он умрет. Рэй и Терри позаботились и о сестрах.

В своем лице он обнаружил погребенного отца. Это болезнь придала печаль его выражению. Тот же самый загнанный взгляд. Вот в чем было дело. Его отца словно преследовало что-то. Он вспомнил, когда миссия «Аполлон-11» достигла Луны, на его лице проступила радость, детский восторг, когда они разглядывали эти дрожащие образы на экране телевизора. Он улыбался, вспоминая это.

Вскоре после прилунения папа постучал в дверь его комнаты, позвал Терри выйти с ним. Они вышли из дома и пошли по ночным улицам, и он спросил, куда они направляются, папа улыбнулся, сказал, подожди и увидишь, и хотя Терри думал, что он уже вырос, он все еще был ребенком и радовался папиному вниманию, был готов пойти с ним куда угодно. Он чувствовал себя в безопасности, ощущая отцовскую силу, зная, что никто не сможет подойти к ним, и он бросил взгляд на его крепкую голову и прямую спину, волевой подбородок и сосредоточенный взгляд, и все это поднялось волной в его памяти мощным приливом чувства.

Они зашли в Солт Парк, вышли на середину поляны, где были нанесены крикетные метки. Настала ночь, но небо было ясным от уличных фонарей и света из окон домов. Папа достал бинокль, сказал, что взял его у кого-то на работе, бинокль был тяжелый, пах металлом и резиной, наверное, дорого стоил, таким мог бы пользоваться и генерал. И они принялись смотреть на Луну, папа показал ему, как настроить бинокль, и объяснил, что когда он был в Королевских Воздушных Силах, полная Луна значила больше перестрелок, больше шансов, что тебя собьют, но это также означало, что летчики могут лучше видеть свои цели. Это была палка о двух концах, но он всегда считал Луну своим другом, который может вывести домой, если ты заблудился. Она поднимала настроение. Люди издавна поклонялись Луне. В лагере военнопленных он смотрел на нее и знал, что его семья в Англии тоже может ее видеть, что мама Терри тоже может смотреть на Луну. С этим трудно было спорить. Война — странное время. Никто не знал, сколько он продержится, особенно летчики. Луна ободряла его в плену. Его голос звучал по-другому. Он нахмурился и опомнился, спросил Терри, видит ли он кратеры. Он видел. И это было волшебно. Они были четкими, свет — ярким, отраженный свет Солнца, которое зашло и скрылось, и он почувствовал, что находится в части совсем особенной Вселенной, зная в тот момент, что он никогда не забудет, как был в Солт Парке со своим папой. Он и не забыл.

Они простояли на поляне целые столетия, не болтая много, только глядя сквозь пространство, и когда они наконец ушли из парка и направились домой, его отец положил руку ему на плечо и сказал, что он хороший парень. Так и сказал. Хороший парень. Его сердце раздулось от гордости.

Терри видел кости под своей кожей, хребты и кратеры своего черепа, видел, где его волосы выпадут, если он не проявит смекалку и попросту не сбреет их, некоторые люди говорили ему об этом, особенно Рэй, хмурясь, и он знал, что скоро все станет еще хуже, что он вскоре станет ходячим трупом. Он видел, как это начиналось. Он был человек-гора с детскими зоркими глазами. Они все еще были ясными. Он был человеком с бритой головой-горой, головой-камнем, головой-костью. Вскоре это будет голова-масло. Отрава сидела прямо посередине горы, и он не мог даже разглядеть ее, а доктора не были уверены, что она в самом деле там. Его враг был внутри, он разъедал его, маленький крутой скинхед, привыкший заправлять делами, был выпнут прочь. Он ударил по отражению и разбил зеркало.