К ясным зорям (К ясным зорям - 2) - Виктор Миняйло

Два парубка из эскорта землемера волокут мерную цепь. Каждый раз по десять саженей отходит к Половцам. И какой земли!.. Ну, хватит уже, хватит, имейте совесть, закапывайте столб!.. Не слушают... уже пять раз по десять саженей оторвано от самого сердца... Пятнадцать... восемнадцать. Утирают лбы парубки - все время приходится нагибаться и распрямляться, втыкая на концах цепи железные колышки-шпильки.

Копают яму для столба. Под столб кидают серый камень - "нетленный предмет", разворачивают столб вырезом на лес, прикапывают возле него высокую веху с лохматой головушкой - пучок соломы, окапывают курган, землемеровы парубки садятся на подводу, а все остальные пешком двигаются к лесу, - там должен быть второй столб.

Зло посматривают буковцы на половецких, к которым подходят все новые и новые односельчане - старые и малые.

- Дал бог нам счастье!

- Не бог, а соввласть!

- Ну что, насытились?

- Может, вам еще и табун коней? Стадо коров? Отару овец?.. Хозяйничать так хозяйничать!..

- Ничего, сами разведем. На земле, что нам соввласть дает.

- Хорошо давать из чужого кармана. Чего нет у меня, на тебе, Сеня!..

- А ты там не дюже-то, контра!.. Вам, почитай, всю бубновскую усадьбу отдали!

- Отдали, да из рук не выпускают. У кого и боронка "зигзаг" была, так и ту отобрали на коммунию!

- А в коммуне - не ваши?

- Там сплошь голодранцы!

- Поговори, поговори! Глитай!*

_______________

* Г л и т а й - кулак, мироед (укр.).

- Ты свое глотай, а на чужое рот не разевай!..

- Петро, чего ты с ним завелся? Пошли его к черту. А не отстанет посади на ладонь и сдуй!

Сердились. Бурчали. Сжимали зубы. Искоса поглядывали на мрачного Полищука, который шел рядом с учителем.

- Хороши и эти! - кивали в сторону председателя сельсовета и Ивана Ивановича, председателя земельной комиссии. - Сами не робили на земле и отдают бездельникам, еще и посмеиваются: "Мужики будут жать, а мы будем есть!"

- Ничего, найдется и на них... Вон говорят добрые люди... хазяи... тише... тише...

К толпе подходило все больше половецких.

- Бог в помощь, люди добрые!

- Только вашей помощи и ждали, чтоб вы нас обобрали!

- Половецкие оборванцы!

- Буковские куркули!

- А ну, тихо!.. - Ригор Полищук угрожающе прищурился.

- Товарищи! - перекрыл гул своим тенорком учитель. - Не носите злобы на сердце! Оставайтесь всегда людьми. Там, где мудрость, там и справедливость!

- Оратель сухорукий!

- Если б сам над землей упревал, не то бы запевал!..

- Тише, людоньки, тише... Не настало еще время!..

Молча, сопя от напряжения, парубки землемера закопали у леса еще один столб. Сокрушенно покачивая соломенной головой, тяжело поднялась вторая веха.

- Ма-а-атушки, сколько отрезали!.. А еще ж на коммунию!.. А еще ж на кавэдэ!..

- Люди добрые, не поступайтеся!..

- Тихо! Нажрались, как свиньи браги, так идите спать! - оглянул всех Полищук. - А то... - И постучал никелированным наконечником карандаша по тетрадке.

- Он еще и грозится!.. Гад!..

- В три шеи бродяг!..

Половецкий мальчонка, задиристо блестя глазами, выскочил на свежий курганчик, затанцевал по-цыгански:

- Ой гоп, гала, наша взяла! - Похлопывал себя по бедрам, по икрам, вертелся на одной ноге, как чертенок, вырвавшийся на волю из ада. - Ой, гоп, чуки, чуки, взбеленитесь, вражьи дуки!..

Размахивая локтями, к нему кинулся Павлик Титаренко.

- Вы чего, пагшивые комнезамы?! Чего кгивишься?! - подскочил по-петушиному, ударил половецкого мальчугана кулаком по уху.

Мальчишки сцепились, покатились в канавку. Павлик уперся коленями своему противнику в грудь и дубасил куда придется.

Половецкий мужик спокойно и неторопливо подошел, одной рукой отвел Павлушкины руки, потом поднял его за рубашку и отбросил в сторону.

- Крещеный люд! - завопил Балан. - Настало время!!!

- Деток бьют!

- Постоим за родную кровь!

- Бей астролябию!

- Бей половецких босяков!

Какой-то патлатый, с безумными глазами мужик, разодрав в крике красный рот, рубанул заступом астролябию.

- Землемера не тро-о-онь! - взревел кто-то рядом. - На-аш челове-е-ек!

Брызгая бешеной слюной, буковские хозяева ринулись к подводе, хватали вехи, переламывали в спицах на колья, дубасили половецких.

- Бе-е-й!

- В кровь! В кашу! В смерть!

Побледневший Полищук выхватил наган, выстрелил в воздух.

- Стой, куркули! Убью! Кто еще раз ударит - там и ляжет!

Родичи Балана - Близнец и Харченко - набросились на него сзади, с силой выкрутили руки.

- Ты что ж, сука, хочешь нам деток перестрелять?!

Мелькали колья. Рев разрывал душу.

И тут из заросшей кустами лесной канавы, как черти из терна, вынырнули три фигуры. Согнувшись, будто крались на чужую бахчу, они приближались к побоищу.

В кучерявом, обросшем рыжей бородкой, узнали Данилу Титаренко.

- Данько Котосмал!

- Ох, этот отчебучит!..

Данько спокойно размахивал обрезом, у его подручных за плечами были ржавые винтовки на сыромятных ремнях.

- Именем советской власти вы, бандюги, арестованы! - крикнул Полищук, выдергивая руки. - Н-наган! Гады!!!

Несколько коммунаров начали пробиваться к Ригору на помощь.

Данько заметил это, наставил обрез. Его сообщники быстро скинули из-за плеч винтовки.

- Которые за Ригором - расступись! - скомандовал Данила. - А то пуля - дура, а штык - молодец. Поняли?..

За Ригором и двумя куркулями, что держали его за руки, вмиг растеклась широкая улица.

- Данила, сучий сын... Значца, так... чего надумал?

- А вы, батя, идите отсюда! Чего надумал - не передумаю! Отобрали у меня все... так чего ж мне?.. Все одно - что в лоб, что по лбу.

- Данила! Что сродственникам твоим будет - знаешь?!

- Не скулите, батя! Ибо брат на брата, а сын на отца своего.

- Люди! - закричал учитель. - Хватаем их! Во имя человечности!

- Отойдите, Иван Иванович! И вы все - прочь, все подайтесь назад! Поняли? Н-ну! - И Данила загнал патрон в патронник. Тихо, очень тихо люди стали пятиться. - Вот так оно лучше. Поняли?! Ну, так вот, Ригор, настало время. И тебе, и твоей коммунии. Притеснял ты людей, которые хазяи, мучил их, а теперь тебе будет суд. Понял?.. Которые держат его, чтоб не кидался на людей, отойдите, а то подумают, что вы мне помогали. А вы ж не хотели, чтоб он людей перекалечил!..

- Ты арестован, куркуль проклятый!.. - хрипел Полищук.

Данила рассмеялся.

- Ну и чудило!

- Люди! - опять возвысил голос учитель. - Этот изверг, душегуб покушается на советскую власть! Во имя добра!.. - И, весь побледневший, стал перед Полищуком. - Поднимется ли у тебя рука, мерзавец, стрелять в инвалида, в того, кто научил тебя читать "мама"?!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, где автор завершает свою работу

определением веса ненависти

На двор коммуны никто и не думал нападать. Это поняли и Сашко Безуглый, и Коряк, и те несколько коммунаров и комсомольцев, что остались караулить.

Было тихо и душно. Нестерпимое солнце слепило не только сверху, но и отраженное в лужах.

Блаженно хрюкали беспризорные свиньи, принимая бесплатные грязевые ванны в мутных лужах. Кудахтали во дворе соседские куры. Жесткими подкрыльями очерчивали магические круги ослепленные страстью индюки. В холодке под молотилкой дремал лохматый пес. Маленькие ребятишки возились возле лобогрейки, стараясь стянуть с удобного сиденья своего счастливого товарища. Густой, как борода, вьюнок с саженным купырем окружали двор, как оборонительным валом.

Не успев народиться, все звуки исчезали, как обернутые сырой паклей. И пригретая тишина, и непролазные заросли дерезы навевали покой на нескольких вооруженных людей.

Комсомолец Мить Петрук, бывший наймит Балана, добровольно взял на себя роль дозорного.

Устроившись на оголенных стропилах коровника, который еще не успели растащить по камушкам, всматривался в даль.

- Ну, что там, Мить?

- Да-а... Веху ставят...

- Слезай, а то еще шею сломишь.

- Да-а... Уж как в наймах не сломали, так больше не сломится...

И хотя солнце подобралось уже к полудню, но никакого повода для тревоги так и не было.

- Мить, бандюг не видать? Чтоб сюда шли?

- Да-а... Что они - дурные, идти туда, где их ждут...

- Провокация! - топорщил свои страшные усы Коряк. - Чует мое сердце.

Остановили деда, возвращавшегося с поля.

- Здоровы будьте, дедусь! Ох и печет!..

- Дай боже здоровья! - И, моргая выцветшими глазами, дед снимает картуз и вытирает лысину рукавом. - Беспременно град натянет... посечет... Ой, грехи наши, грехи!..

- А что там, на поле?

- На поле... на поле... - кивает дед. - Страстя господнии... что на небе... что на земле... народ отбился от пастырев... скрежет зубовный...

- А отчего?

- Сильно дюже сердятся... слова непотребные... кулаки сжимают... страстя... в бога-Христа... скрежет зубовный...

- Куркули подбивают на какую-то гадость, - сжал губы Коряк.

Бродили. Томились. Сомневались. Тревожились.

- Мить! - крикнул Коряк. - Слезь-ка!..