Серебряные звезды - Тадеуш Шиманьский

— Не может быть! — удивился я. — В котором месте будете взрывать?

— Там, на краю леса, за путями…

Я отошел и сел на обочину рва. То и дело посматривал на часы.

Вдруг раздался сильный взрыв. Наконец-то! Я радостно потер руки, вскочил, отряхнулся и посмотрел в сторону взрыва. Что там происходит? Лес горит? Не раздумывая, я побежал в направлении леса, где саперы боролись с огнем.

Подбежав к горящим кустам, я вдруг вспомнил, что в лесу находятся боеприпасы, и от ужаса оцепенел. Надо любой ценой спасти лес, установки и боеприпасы.

— Плютоновый Бодзик! Следите, чтобы не было паники, и соблюдайте полный порядок!

— Слушаюсь!

Пришли в движение лопаты, плащ-палатки и зеленые ветки. Одни прикрывали землей обнаруженные в кустах снаряды, другие относили подальше от огня сухие ветки, остальные саперы засыпали сухой землей близлежащую территорию, чтобы предотвратить распространение огня в лесу.

Двоих саперов, снаряженных взрывчаткой, выслал вперед, чтобы они привязали к толстым деревьям брикеты тротила и, если огонь приблизится туда, взорвали их, создав тем самым заслон для огня.

Кроме огня, клубов вырывающегося из кустов густого дыма и снующих в этом аду людей, ничего не было видно. Саперы ожесточенно боролись со стихией, но огонь не унимался.

Неподалеку от нас в сухой траве лежала груда снарядов. Огонь уже почти подбирался к ним. Снаряды еще не нагрелись, и поэтому в нашем распоряжении было несколько драгоценных минут. Медлить было нельзя. Я быстро отгреб руками горячую землю и позвал саперов. Первым подбежал сапер Стуй. Сориентировавшись в обстановке, он позвал на помощь Самойлюка и Влодарчика. Все вместе они начали копать под кустами землю и забрасывать ею снаряды.

Несколько часов мы боролись с огнем. Все понимали, что допустить взрыва нельзя. В противном случае погиб бы лес, были бы уничтожены снаряды, ракетные установки. Погибли бы мы. Но мы не допустили этого…

Даже сейчас, когда прошло двадцать лет, мурашки бегают по коже, когда я вспоминаю, что мы пережили тогда в лесу под Грабувом, хотя позже я не раз попадал в подобные ситуации.

Взять хотя бы случай во время разминирования Варки. В память об этом у меня хранится экземпляр благодарственного письма от местной общественности.

Вот оно:

«Бургомистр города Варка, ксендз церковного прихода Варки, представители Польской рабочей партии и Стронництва Людового, начальник милиции от имени всех жителей выражают благодарность командованию инженерно-саперных войск за полное разминирование территории города. Всего обезврежено 16 минных полей. Просим от нашего имени выразить сердечную благодарность смелым саперам за выполненную работу. Желаем им плодотворной работы и остаемся всегда благодарными…»

Операция эта стоила нам больших усилий. Каждый из нас тогда, у Пилицы, не раз заглядывал в глаза смерти. В лесу под Грабувом мы, очевидно, были к ней ближе всего.

Подпоручник запаса Сатурина Л. Вадецкая (Ткач). Те памятные три года

Те три года, что я носила военную форму, повлияли на всю мою жизнь. Как случилось, что я стала военной? Этот вопрос мне задавали не раз. А в действительности все было очень просто. Подобные решения в 1944 году принимались очень быстро, хотя и были нелегкими. Я тогда тоже не очень долго думала.

В 1939 году учебу в первом классе лицея я не начала из-за войны. В декабре оказалась в одном из эшелонов выселенных из Великопольши в генерал-губернаторство. Уже одно это явилось для меня ударом: конец школе, конец всем мечтам о журналистике. Тогда я не совсем еще понимала, что мне все равно не удалось бы осуществить эту мечту потому, что обучение стоило дорого, а кроме того, по понятиям того времени, дочь должна была жить с родителями, чтобы удачно выйти замуж… В годы оккупации я влачила жалкое существование. Служила в управлении одного лесничества и все ждала конца войны. Но один вопрос не давал мне покоя: что будет со мной дальше? Пять лет перерыва в учебе — это фактически крах всех юношеских надежд. «Этого не может быть, — упорно повторял нам профессор Васовский. — После войны вы будете иметь все возможности, только учитесь!» Но я этому не верила.

После освобождения Любинского воеводства я оказалась одна как перст, без гроша в кармане. Но голодной не была. От голода меня спас советский полевой госпиталь, где я работала санитаркой. Нам казалось смешным и не совсем понятным, когда главный врач благодарил нас за оказанную помощь и понимание общественного долга. Ведь скорее мы должны были благодарить его: в госпитале мы были сыты, а с едой тогда было очень плохо. В то время — я, правда, еще не понимала этого — началась моя политическая учеба. От советского медицинского персонала — врачей, сестер, от раненых солдат мы узнавали о Крайовой Раде Народовой, Польском Комитете Национального Освобождения, Июльском Манифесте… Одним словом, мы начинали изучать политическую азбуку народной Польши.

Разные «доброжелатели» предостерегали нас, угрожали расправой. И это были не пустые угрозы. Внутренняя реакция не гнушалась никакими средствами. Однажды в госпиталь привезли раненого офицера, без плеча, с обожженной грудной клеткой. Произошло это не на фронте, а в тылу, уже на освобожденной польской земле.

Когда наш госпиталь переехал под Сандомир, ближе к фронту, я поехала в Люблин напомнить профессору Васовскому о его неосмотрительных заверениях. Но, к моему удивлению, он ни от чего не собирался отказываться. «Хочешь работать в редакции? Только это будет военная редакция…»

Я сразу же решила: лучше потерять голову, чем прозябать в служащих!

Свои первые шаги на журналистском поприще я сделала в редакции газеты «Ожел Бялы» («Белый орел»), издаваемой политическим управлением 2-й армии Войска Польского. Здесь меня обучали журналистскому ремеслу. Старт был трудный. Тогда большинство так начинало. Искренность, чувства — и никакой квалификации. Недосягаемая в прошлом мечта стала действительностью. Некоторые не любят вспоминать об этом, но я считаю, что этим надо гордиться.

Раньше у меня и в мыслях не было, что я могу оказаться в армии. В новой своей роли, как и мои подруги, я чувствовала себя не очень хорошо. Даже ближайшие коллеги посматривали на нас с сожалением. Это еще больше затрудняло мои первые шаги. Ходила я в «элегантной» хлопчатобумажной форме и очень больших кирзовых сапогах. Но я была не из таких, чтобы падать духом. Рассуждала так: «Женщина, которая не требует льгот в отношении соблюдения требований устава, должна завоевать уважение. Не обижаться на шутки, больше прикрываться неженственностью, нежели женственностью». Как мне это помогло? У меня стало меньше сердечных друзей.

После квартиры со всеми удобствами во дворце в Козлувке мы разместились в Конколевнице. Отдельные подразделения штаба армии и политического управления расквартировались в деревенских избах. Здесь работали, жили, а некоторые, наиболее ловкие, умудрялись и столоваться здесь же.

Солдаты были расквартированы в лесу, в землянках.

Выезд в расположение 8-й польской дивизии был для меня первой самостоятельной репортерской командировкой, поэтому так хорошо запомнился. Вход в лесной лагерь — щегольская арка из березовых стволов. Сам лагерь чем-то напоминал парк: чистые, обложенные камнем аллейки, эмблемы, выложенные из шишек, размельченного кирпича и хвои. Крыши землянок обложены дерном, над ними — струйки дыма. Жизнь в лагере текла нормально: теоретическая учеба, занятия в поле; свободное от службы время заполнялось беседами. Всюду образцовая чистота и порядок. В деревянном бараке размещались баня и дегазационная камера. Что греха таить — кое-кого надо было приучать к чистоте.

Солдатская смекалка была неистощима. Коптилка — адское военное изобретение. Конструкция ее была очень простой. Сплющивается верхняя часть гильзы артиллерийского снаряда, наполняется смесью бензина с солью, чтобы не взорвалась, вкладывается фитиль из куска одеяла или… шинели — и лампа готова. Интересные открытия делали наши повара. Они разработали, например, рецепт улучшения вкуса мороженого картофеля. После того, как картофель сварится, вода сливается и заливается свежая. Кофе приготовлялось из жареных зерен ячменя. Из черствого хлеба в то время делали чудеса.

Хлеб… Никогда раньше я не задумывалась над тем, как он получается. В то время его поставляли из Советского Союза. Нашими кормильцами были и крестьяне. Они делились с нами буквально последним куском. Мы, военные, в соответствии с аграрной реформой участвовали в разделе помещичьей земли. Многие крестьяне воздерживались брать господскую землю, опасаясь репрессий со стороны националистических банд. Пока они раздумывали, становилось уже поздно. Им приходилось брать землю на возвращенных западных землях либо идти на работу в промышленность.