Власть над водами пресными и солеными. Книга 2 - Инесса Ципоркина

Ты, только ты в силах нарисовать серебристый зигзаг в воздухе, от которого голова Жирного Хрена начнет заваливаться назад, раскрывая под вторым подбородком вторую алую пасть, грудь расплеснется красной скользкой расселиной, живот вспучится желтыми жировыми пузырями по краю узкой раны. Не Викинг, не Геркулес, не Кордейра, ревнивая пародия на Хелену — ты сделаешь это. Не им, копящим в себе крохи сил, подаренных нижним миром, бороться с тварью, которую ты выпестовала в своем Ид и извергла в новорожденную реальность. Сила просачивается в людей верхнего мира по капле — через суккубов, ламий, драконов, маридов и прочих посланников твоей, Ася, твоей доброй воли, твоего желания защитить, закрыть от смерти собственным телом, наспех преображенным в мифического монстра. И ты кидаешься в противника, словно снежками, воплощениями злобы, гнева, боли, которые годами вызревали у тебя душе, в душе демиурга. А им кажется, что это адские чудовища, лезущие в их мир прямиком из преисподней.

Все дела тут переделаны, всем счастья даром, праздничные блюда на столе, Герка кружит подхваченную на руки Хелену, оба хохочут, терминал вращается бесконечным хороводом лиц, Сонькина голова лежит на плече долгожданного мужчины ее жизни, Майка вдумчиво листает компромат на очередную добычу, эта вселенная прочитана до эпилога, мамаша Кураж бредет по бездорожью в нескошенные луга, ищет новой войны…

Правда, есть еще твои книги, по-настоящему твои, задуманные и начатые без оглядки на Толстух и Кащеев, на кислотное болото формата — и все-таки недописанные, невоплощенные, неродившиеся. Есть Дракон и ваша с ним любовь — так же, как книги, скорее задуманная, чем осуществившаяся. Награда, которой придется пренебречь, иначе не знать тебе покоя, не дрыхнуть безмятежно под пологом ночи, не пить чистой воды, не отравленной мыслями об осиротевшем мире. Ты же хорошая девочка. Вот и брось их всех, иди туда, где нужна. Туда, где твоя война, твоя колея, твои солдаты.

Я закрываю глаза, опускаю на стол голову, тяжелую голову, которую никогда не смогу больше поднять…

Бой в разгаре. Ламия и изумрудно-зеленый дракон, по брюхо увязая в дергающихся, обожженных, изломанных зомби, уворачиваются от небывалого чудовища — грязно-бурого, цвета кровяной корки, многоглавого, многорукого, многоглазого. Вся сила, вся ярость созданных подсознанием монстров обернулась против них самих. Еще бы. Не могут ветви воевать с корнями, а корни-то — вот они. Проклятый Старый Хрен, основа и исток верхнего мира, шутя отражает нападки слабосильных противников. Так или эдак, а жизни ваши станут наши! — смеется он. Она. Оно. Под его усмешкой тела Викинга и Дубины сжимаются, возвращаются в свои человеческие пределы, немощные, бесполезные, израненные. Не будет им свободной жизни, не будет им победы, даже временной, впереди только смерть — и Кали заносит черную лоснящуюся руку…

Но я-то здесь. Я — достойный противник. Я пришла. Я их не отдам.

Прежде, чем мое тело делает шаг, бурая уродина, Сцилла и Харибда в единой туше, легонько проводит когтем по животу Геркулеса. Он падает, меч, крохотный, будто перочинный ножик, со звоном отлетает к стене, и к этой же стене, точно бабочка, пришпилена Викинг, кривая бугристая лапа держит ее за горло, Викинг висит, вцепившись руками в острые, как бритва, когти, дергает ногами, из-под когтей по татуированным плечам течет кровь, целые ручьи, реки крови, они ползут по стене и вливаются в кровавый след, оставленный Дубиной. Конец.

Я с воплем подскакиваю и открываю глаза. Нет. Этого еще не было. Этого не будет. Если я встану и пойду туда вместе с ними. Или вместо них. У меня нет другого выхода. У меня вообще нет выхода. Стена с обвисшим телом моей аватары и пол с обмякшим трупом ее друга, да озеро их крови — вот все, что у меня есть. Смотрите, хреновы демиурги, что делает с вашими мирами надежда на хэппи-энд! Смотрите и запоминайте: создавая мир, вы даете ему закон. И по этому закону все идет, а не по вашей воле. Никакими корректирующими чудесами не собьешь мир с пути, заданного в начале времен, у истока судеб. Единственный выход: заявиться самолично и биться саморучно. Не заставляйте своих солдат сражаться с демонами, жрущими вашу душу. Потеряете все и всех. Да и сами пойдете на корм силам зла.

— Армагеддон, апокалипсис и данс макабр! — хлопает в ладоши темноглазый мужчина в зюйдвестке. Кто это? Ах, ты… Опять ты. Пришел позлорадствовать, бесполезная ты скотина?

— И когда же ты наконец поймешь? — он подхватывает меня, оседающую на окровавленные плиты. — Если и есть у тебя помощники, то я среди них — первый. Все это, — он обводит рукой заваленную телами комнату — и страшные груды истаивают, темным мороком расползаются в воздухе, — ее мечты. Ее планы. А мир вокруг — ТВОЙ. Твоя воля в нем закон, не ее. Неужели ты отдашь их — и себя — на съедение? Разве ты не победила однажды? Разве не поняла, что она не всесильна?

— Она сделала меня такой… — шепчу я, брезгливо оглядывая помещение, уставленное десятками — нет, сотнями зеркал, — …такой, что в моем мире нельзя жить. Он страшен. Здесь мать уродует дочь, подданные скармливают принцесс чудовищам, а принцев превращают в палачей.

— Это все красивости! — смеется Мореход. — Для динамики действия, для развития сюжета. Без зла вселенную не создашь. Самое большее — малюю-у-у-усенький райский уголок, микроскопический Аваллончик, карманный Эдемчик. И останется только бегать по периметру, подновлять ограду, совершенствовать защиту. А его обитатели будут сидеть у тебя на шее, невинные и недееспособные, с рук есть, в глаза заглядывать. Нет уж! — Он сажает меня на скамью, взявшуюся непонятно откуда. — Ты дай им столько силы, столько жизни, чтобы не зависели они ни от тебя, ни от одной-единственной битвы со злом. А то каждый из вас, демиургов, норовит устроить распрекрасную утопию под дамокловым мечом, в надежде, что суперпуперамулет надежно спрятан за семью печатями и хранит от любых напастей…

— Мне бы только от этой напасти их избавить! — Я хватаю Морехода за руку, тяну к себе, лицом к лицу, глаза в глаза, прошу, умоляю. — Помоги мне! Помоги им. Ну что тебе от меня надо? Ну скажи ты один раз напрямую: Ася, сделай что я говорю — и оно уйдет, насовсем уйдет.

— Не уйдет. — Мореход с сожалением качает головой, в глазах его — вот невидаль! — сочувствие и боль. — Не может зло собрать манатки и покинуть мир, в котором обосновалось. Так не делается.

— А как? Научи меня, пожалуйста, объясни, я пойму! — меня охватывает безнадежность и… злость. Кажется, так бы и воткнула ему в глаз черную, тяжелую мизерикордию, которая, как живая, шевелится у меня в ладони, хотя еще секунду назад руки мои были пусты.