Порубежная война - Роберт Святополк-Мирский

— Ну что, Алеша, Вера, вы все поняли? — спросил Медведев. — А может все же оставить Ванюшку?

— Нет, — улыбнулся Алеша, — пусть привыкает, должно же расти новое поколение…

— Поезжайте с Богом, мы все будем молиться за вас.

— Спасибо, Василий Иванович, не тревожься, все сделаем, как следует, не первый раз, — улыбнулся уже двадцативосьмилетний Алеша, бывший маленький мальчик, так легко умевший менять свою внешность.

Медведев смотрел им в след, пока телега не скрылась за поворотом.

Вернувшись в дом, он сказал Аннице:

— Что-то Федор Лукич давно из Москвы не едет.

— А он, Вася, приехал. Еще три дня назад.

— Как? И не зашел к нам?

— Нет, но зато он зашел к Манину.

— И? — насторожился Василий.

— Я посылала вчера Надежду. Но она оказалась бессильной. После смерти Настеньки это случается с ним все чаще и чаще. Надежда сказала, что ничего не может сделать, если человек сам хочет отвернуться от жизни. Ее умения хватило лишь на то, чтобы увидеть: к старой, ране добавилась свежая, иная, но тоже очень болезненная, и обе не заживают, потому что его непрестанно мучает совесть. Хотя вины на нем нет. Теперь он будет пить каждый день с утра до вечера, пока окончательно не потеряет сознание.

Медведев тяжело вздохнул и впервые подумал о том, не слишком ли дорого стоит щедрость купца Манина…

Хотя при чем тут купец и его товар?

Конечно, дело совсем не в этом…

Глава шестая

ВОЙНА (1492 г.)

Год 1492 был годом, ожидаемым многими православными, чье летосчисление велось по Юлианскому календарю, как год конца света, поскольку это был ровно 7000 год.

Кликуши и юродивые, бродившие по дорогам и сидевшие на папертях храмов, пугали прихожан воплями и криками; кто о том, что грядет конец света, и сейчас наступит апокалипсис, кто о том, что вот-вот придет антихрист, и весь мир погрузится во мрак, а кто о том, что надо бы немедля спасать свои души, отдав все имущество в храмы и присоединиться к сирым бездомным и убогим, ведь сказано в писании: «Блаженны нищие духом; ибо их есть Царствие Небесное»…

Однако жизнь по-прежнему шла своим чередом, люди рождались и умирали, любили и женились, радовались и страдали.

В конце марта Алеша, Вера и Ванюша вернулись здоровые, целые и невредимые, и Алеше уже не надо было, как когда-то, срочно просить лист бумаги, чтобы угольком нарисовать все то, что он хранил в памяти. Все было уже давно записано и тщательно спрятано в тайнике под дном телеги, осталось лишь достать это оттуда и передать Медведеву, что Алеша и сделал.

— Вот, Василий Иванович, полный список — от Любутска до Вязьмы. Честно говоря, это было не очень сложно. Не то, что ловить карету с Яном Кожухом Кротким или искать в Новгороде исчезнувшего Большихина.

— Спасибо, Алеша, спасибо, Вера, а ты как, герой, — он потрепал по волосам мальчика, — не страшно было?

— Ни капельки! — бойко ответил мальчуган, и в его улыбке на худом веснушчатом лице мелькнуло что-то, напомнившее Медведеву того далекого Алешу, каким он был тринадцать лет тому назад…

Три дня спустя Медведев явился в Кремль и через Ларю Орехова доложил верховному воеводе Ивану Юрьевичу Патрикееву, что поручение государя выполнено.

Патрикеев взял документы, велел Василию подождать и отправился к Великому князю.

Через полчаса Медведева пригласили в палату государя.

— Молодец! Мои воеводы оценят степень важности этих документов, но и на первый взгляд видно, что они достаточно обширны. Много людей у тебя занимались этим?

— Трое, — ответил Медведев.

— Ну что ж, передай им от меня благодарность, тебе же продлеваю еще на пять лет сроки заповедности и несудимости[6] твоей жалованной грамоты. Поезжай домой и передай всем своим друзьям, кто рядом с тобой живут, чтобы не ввязывались ни в какие порубежные свары. Мы изучим твое донесение и сами без вас разберемся, кто, с кем, где и как будет сражаться, а кто добровольно перейдет к нам…

— Как прикажешь, государь, — поклонился Василий, — благодарю за пожалование.

— Ты помнишь наш первый разговор о собирании земли, Медведев?

— Да, государь.

— Ты видишь, как я тружусь над этим… Новгород, Тверь, Казань, Вятка, Верея… С того дня как ты стал моим дворянином, Медведев, Московское княжество увеличилось вшестеро… Настал черед Верховских…

Иван Васильевич будто ожидал одобрения или поддержки со стороны собеседника, но Медведев молчал, и ни один мускул не дрогнул на его непроницаемом лице.

— Можешь идти! — сурово сказал Великий князь.

Когда Медведев, молча поклонившись, вышел, Патрикеев спросил:

— А не стоило ли взять всех этих угорских дворян да приставить к нашим воеводам — они же места знают: переходы, реки, броды?

— Нет, Иван, не стоит, — сказал Иван Васильевич. — Я думал об этом. Они не только не помогут, но даже повредят. Они слишком тесно связаны с теми, кто живет там — начнут втихомолку предупреждать своих друзей и знакомых об опасности, задерживать передвижение наших войск, проводя дальней дорогой, да мало ли чего еще! А нам нужна внезапность!

— Не перестаю восхищаться твоей мудростью… Но значит ли это, что ты уже не доверяешь Медведеву? — удивился Патрикеев.

— Я никому не доверяю, — ответил Иван Васильевич. — Даже тебе, братец.

Патрикеев грузно опустился на колени:

— Чем я заслужил, государь?

— Да пошутил я, вставай, не валяй дурака. Конечно, я ему доверяю, а тебе тем более. Но мы не будем больше затевать там никаких мелких стычек. Мы пошлем туда настоящее войско с лучшими воеводами и либо они к нам примкнут, либо мы их сами примкнем.

— Но это же война, государь.

— Да, Иван. Война. Настоящая война!

… И все же для многих людей, чьи души принял к себе Господь, год семитысячный — 1492-й, действительно, оказался концом света, ибо этот земной мир перестал для них существовать, и одним из этих людей был король польский и Великий князь Литовский Казимир IV Ягайлович.

До нас дошли свидетельства современников, которые говорили о нем так: «Был он роста высокого, стройный, с продолговатым худым лицом и лысой головой, говорил шепеляво, но нрава простого, любимым развлечением его была охота на дичь и птицу, и поэтому он всегда больше любил жить в Литве, где охотничьих просторов гораздо больше. Однажды он послал из Литвы дары своему сыну Владиславу, тогда уже королю чешскому, а по дороге князь Рыбницкий отнял у королевских посланцев все эти дары, однако, спохватившись, и глубоко раскаявшись в своем поступке, стал просить прощения у короля, на что Казимир велел сказать ему так: «Пусть только охотничьих собак вернет, а все остальные дары может себе оставить». Был он также человеком не гордым, всегда трезвым, ибо ни вина, ни пива, ни меда никогда не пил; щедрый, простой, в бане веником себя хлестать очень любил, легко переносил тяжкий труд, холод, ветер, жару, дым, и во всем этом очень походил на отца своего Ягайлу; супругу же свою Елизавету необычайно любил, так же как и она его».