Последняя империя. Падение Советского Союза - Сергей Плохий

Буш и Горбачев договорились о том, что основной задачей мирной конференции в Мадриде является предоставление возможности для переговоров сторонам ближневосточного конфликта. Однако на предварительной встрече двух лидеров эта тема почти не затрагивалась. Буш хотел, чтобы советская сторона продолжила поощрять участие в переговорном процессе сирийских и палестинских руководителей. Горбачев согласился, но выдвинул встречные требования. Фокус сместился в сторону славянских стран – традиционной сферы интересов Российской империи в прошлом и Российской Федерации в будущем. Горбачев потребовал у США оказать давление на Турцию, чтобы та стала уступчивее по отношению к грекам-киприотам, а также усилить роль ООН в разрешении югославского кризиса. Он мало чего добился: Буш не стал обещать поддержку в вопросе Кипра и скептически отнесся к перспективе решения проблемы Югославии11.

Как и следовало ожидать, большинство вопросов, заданных Горбачеву и Бушу на пресс-конференции, касались не мирного процесса на Ближнем Востоке, а положения в СССР. Черняев отметил в дневнике: “Буш старался не показать разность весовых категорий, а М. С. не из тех, кто ‘позволил’ бы… Держался как ни в чем не бывало…” По словам Павла Палажченко, это не произвело желаемого эффекта: “На появление Горбачева они [делегация США] отреагировали со скепсисом, холодом и безразличием. По их мнению, он уже ушел со сцены”. У Палажченко сложилось впечатление, что “целая эпоха определенно близится к концу”. Борис Панкин винил Буша в недостаточной поддержке советского коллеги. Он чувствовал: чего-то не хватало. Министр вспоминал: “Постепенно я начал догадываться, в чем дело. Горбачева не могли не раздражать все эти мудрствования в прессе относительно развала страны и его положения в ней, о чем помощники президентов исправно докладывали шефам. Быть может, он ждал, что Буш как-то выразит свое отношение к этим спекуляциям. Подаст знак. Буш знака не подавал”12.

Если Буш и подал знак, Панкин оказался не в состоянии его уловить. Он был подавлен. В ближайшее время дипломату предстояло стать министром без министерства. В Испании его настигло известие о том, что в речи об экономических реформах Ельцин фактически поставил крест на МИД СССР, потребовав сократить его аппарат в десять раз и пригрозив полностью прекратить финансирование.

Полученное накануне сообщение российского министра иностранных дел Андрея Козырева о запланированном сокращении аппарата союзного МИДа вызвало обеспокоенность в Вашингтоне. Буш и Бейкер поручили послу Роберту Страусу как можно быстрее встретиться с Козыревым. Анонсированное несколько дней назад сокращение финансирования союзного центра и его внешнеполитического ведомства угрожало американским планам урегулирования израильско-палестинского конфликта. Козырев заверил Страуса, что его слова были вызваны негодованием по поводу игнорирования союзным МИДом российских интересов. Казалось, проблема решена. Однако в Мадриде Панкин узнал, что Ельцин не отказался от запланированного сокращения13.

Панкин держался. Он отвечал журналистам: “Это [высказывание российского президента] – метафора”. Однако ситуация уже вышла из-под контроля. Подчиненные Панкина взбунтовались. Несколько крупных чиновников МИД СССР подписали обращение с требованием возвращения министра в Москву. В письме “черным по белому так и было сказано: надо не мир на Ближнем Востоке восстанавливать, а МИД спасать”. Дипломат отказался. Он вернулся лишь после выполнения миссии14.

Обращение сотрудников МИДа показало пропасть между помпезным фасадом и нищетой советской дипломатии. Разрушение союзных институтов выглядело настолько устрашающе, что многие в Мадриде (и не только члены делегации СССР) просто пытались об этом не думать. Кроме прочего, это влияло на стабильность на Ближнем Востоке. Теперь, когда эта мечта казалась вполне достижимой, ключевой партнер мог самоустраниться.

Американцы старались осуществить эту мечту, помогая представителям советского центра отправить на мероприятие своих представителей и сыграть предназначенную роль на переговорах. Делегаты СССР сыграли свою роль. Советское руководство в Мадриде вело себя как неспособные отказаться от роскоши обнищавшие аристократы, явившиеся на последний в своей жизни бал. Все оценили факт их присутствия, однако конференция рассматривалась как успех исключительно американской дипломатии. После переговоров их главный организатор, Бейкер, получил десятки поздравлений. Ни в одном Советский Союз не был упомянут15.

Самым приятным для Горбачева эпизодом визита стал ужин у короля Испании Хуана Карлоса I, куда, кроме советского президента, были приглашены Джордж Буш и Фелипе Гонсалес. Здесь глава СССР получил моральную поддержку. В воспоминаниях он назвал эту встречу “поразительно откровенной”. Михаил Сергеевич (Раиса Максимовна позднее вышла с королевой из-за стола) говорил о крымских событиях. Хуану Карлосу I и самому приходилось переживать попытки военного переворота, в Испании существовали собственные проблемы межнациональных отношений (прежде всего – баскский сепаратизм), поэтому король поддержал советского президента. То же самое сделал и Фелипе Гонсалес. В целом обед у короля Испании дал заряд бодрости Горбачеву. Несмотря на неурядицы и унижения, Мадридская конференция повлияла на него так же, как предыдущие зарубежные визиты: морально поддержала и доставила ему силы для борьбы дома16.

Неожиданно президента СССР поддержали с другой стороны. Франсуа Миттеран пригласил чету Горбачевых посетить его скромную виллу на юге Франции. Те ответили согласием. В отличие от Гонсалеса, выступившего в защиту Горбачева в первые, наиболее тяжелые, часы путча, глава Франции сначала опубликовал заявление, в котором многие увидели признание заговорщиков. Вечером того же дня он изменил позицию. Теперь Миттеран настаивал на личной встрече с президентом СССР. Он хотел поддержать борьбу последнего за сохранение Союза. В течение визита Горбачева он несколько раз высказался в пользу таких действий.

Слова французского лидера цитирует Черняев: “Вековая история учит нас тому, что для Франции необходим союзник, чтобы можно было обеспечивать европейский баланс… Мы большие друзья сегодняшних немцев. Но очень опасно, если на севере от Германии и на востоке от Германии было бы мягкое подбрюшье. Потому что всегда у немцев будет тенденция, соблазн проникнуть на этих направлениях”. Горбачев был совершенно с этим согласен. Политики пришли к согласию почти по всем пунктам, включая опасность экономической экспансии Германии, слишком уж тесные отношения США с Израилем и необходимость сохранения Югославии. Оставаясь наедине, они обсуждали прежде всего новую расстановку сил в Европе17.

Горбачев чувствовал себя в своей стихии. Когда к президентам присоединились их жены и помощники, он продолжал говорить за послеобеденным коньяком и кофе. Черняев вспоминал: “Миттеран, сидя в большом кресле, изредка ‘останавливал’ беспорядочный разговор значительными репликами. со своей благожелательно-снисходительной улыбкой на усталом лице”. Черняев, один из главных творцов горбачевской концепции “общего дома” и европейского будущего СССР, записал в дневнике: здесь встретились “два великих европейца конца страшного века, такие разные и такие понятные друг другу”. Но даже помощник Горбачева не смог избежать упоминания о разнице между публичным и приватным поведением Миттерана. На пресс-конференции, последовавшей за неформальным разговором, президент Франции слабо поддержал советского коллегу. По крайней мере, такое впечатление сложилось у помощников последнего. Палажченко сказал Черняеву: “Друзья списали его”.

Во время полета домой Горбачев собрал советников, чтобы поделиться с ними впечатлениями и обсудить будущие действия. Он был приятно удивлен и воодушевлен вниманием западных лидеров к будущему СССР. Наилучшей стратегией, по мнению советского президента, было поддержать экономические начинания Ельцина и одновременно заниматься приготовлениями к заключению нового Союзного договора. Все согласились. Палажченко позже отмечал: “Лишь один человек в самолете не разделял общего оптимизма по поводу шансов на успех. Это была Раиса Горбачева. Она говорила немного, но было видно, что она крайне озабочена”18.

Вновь, как и после возвращения из крымского заточения, советский президент оказался в новой стране. Ее снова изменил Ельцин. Его готовность начать радикальные экономические реформы, на которые не решился Горбачев и на которые теперь у него просто не было времени, произвела сильное впечатление – даже на советников президента СССР. Черняев записал в дневнике: “Доклад Ельцина на Съезде РСФСР – это, конечно, прорыв. К новой стране, к новому обществу”.