Остров Рай - Вероника Батхен

Спустя двадцать четыре года, в мае 1240 татарское войско хана Батыя, проходя по черниговским землям, осадило Ладыжин. Семь недель белокаменный кремль не поддавался ни штурмовым лестницам ни стенобитным машинам. Отчаявшись взять город силой, татары отправили гонцов к князю Борису Романовичу, суля живот, пощаду и милосердие, если город сдадут добровольно. Старый князь отказал, но горожане, изнемогшие от войны, настояли послушать татар и открыли ворота, дабы встретить Батыя дарами. Князь Борис Ладыжинский, его племянник Евпатий Васильевич и ближняя челядь затворились в каменной церкви и бились насмерть. Ладыжин был сожжён дотла.

Во славу Греции твоей

…Мы покинем эту страну, мы покинем эту страну,

При ближайшем попутном ветре мы покинем эту страну…

Белый мрамор приятно холодил кожу. На испанском серебряном блюде красовались ранние персики. В саду журчал ручеёк. Жара лежала так плотно, что даже несведущий человек понимал — к вечеру грянет ливень, скорее всего с грозой. А бывший трибун шестого Британского легиона, был человеком опытным. Старые шрамы стонали «движется буря» задолго до того, как первое облачко трогало голубой горизонт. Ребра Аврелиану сломали в стычке с дикими саксами, колено попробовало пиктского топора, а мизинец на левой руке размозжило щитом — и в сырую погоду ныло пустое место. …Другой бы на его месте давно всё бросил и уехал в Равенну, к тёплому морю, в провинцию сытую и почти безопасную. А он остался, сам порой не понимая, зачем ему эта бессмысленная, давно проигранная война.

— Гектор! где твое мужество, коим ты прежде гордился? Град, говорил, защитить без народа, без ратей союзных можешь один ты с зятьями и братьями; где ж твои братья?… Ты ведь видел их всех, Напайос?

— Да, видел, — согласился собеседник трибуна и протянул смуглую руку к блюду, — Агамемнона видел, Ахилла с Патроклом, голубков неразлучных, Диомеда бешеного, Одиссея хитрюгу рыжего и Париса-счастливчика… Помирал тяжко Парис, и никак помереть не мог.

— А Елену Прекрасную? Стоила ли она Трои? — привычно пошутил трибун.

Большой рот Напайоса растянула презрительная ухмылка.

— Ни одна баба не стоит смерти. Красивая — да, как статуя с Акрополя, грудки острые, ноги длинные, пальчики на ногах всегда умащены и колечками унизаны. Хитоны любила прозрачные, чтобы всякий мог видеть — на теле ни волоска, всё ощипано. А внутри как ледышка. Глянешь из кустиков на Елену Прекрасную, дохнёшь аромату благоуханного — и приап сам собой в брюхо прячется. Наша Марония и то лучше.

Трибун усмехнулся — пышногрудая, круглозадая, безнадёжно немая Марония не отказывала никому от управителя до последнего свинопаса-раба:

— А ты и её успел?

Улыбка Напайоса стала масленой.

— Я всех успел. Кроме твоих — высокородной супружницы и цветика ненаглядного… да и то потому, что с тобой, друже, ссориться не хотел. Ты ж не верил, что она всем на вилле дала и не по одному разу? Не верил, пока сам не увидел, а?

Аврелиан скривился, словно проглотил лимон. Какое счастье, что Туллия уже пятнадцать без малого лет обретается в Кампании вместе с дочерью, Агриппиной Амброзией. Они обе давным-давно замужем и с неистощимым рвением награждают своих мужей ветвистыми рогами. А Напайос-то каков? Трибун обернулся на собеседника и поспешно опустил взгляд. Когда на того находил похотливый стих, Аврелиан предпочитал не встречаться с другом глазами. Он никогда не любил мальчиков и тем паче не питал страсти к шерстоногим козлам, но бесстыжий сатирий взор разжигал вожделение даже в дряхлых старухах. Лучше бы сменить тему…

— Как там в Греции?

— Вроде всё есть. Но у вина привкус крови, и беспечные птахи повадились славить господа пением. Я бродил по горам… Ты когда-нибудь видел старую нимфу?

— Я их вообще не видел.

— Я тоже. Мы живы, пока живы наши луга, источники и деревья… Точнее я жив. А титановы племена словно сточились о время — они дряхлеют, и что страшнее теряют разум, глупеют, словно больные дети. Филюра ещё держит корнями землю, кое-кто из сатиров попрятался по пещерам, а кентавров уже не осталось и нимфы… — Напайос вздохнул и ожесточённо впился зубами в персик.

Аврелиан молча налил вина в два бокала, поднял свой и сплеснул на плиты. Бесстыжий сатир сглотнул тридцатилетнее фалернское, словно воду:

— Кислятина. Веришь, друже, они принимали меня за человека, даже ограбить пробовали. Спасибо варварской моде на шляпы и кожаные штаны. И знаешь…

— Знаю, — Аврелиан замолчал надолго — саксы этой весной поднимались по Темзе, осаждали Лондиниум, и со дня на день можно было ожидать появления дикой орды на границах латифундии. Прощай, урожай, прощайте быки, овцы, свиньи и фруктовые сады. Да и саму виллу вряд ли получится удержать. Из сотни легионеров, которые вместе с ним порешили не возвращаться в Империю, хорошо, если три десятка способны как прежде мощно сомкнуть щиты. Даже если вооружить рабов, даже если крестьяне-бритты, как водится придут к стенам просить убежища и защиты… Жаль только книги, балованную домашнюю челядь да стариков-ветеранов, доживающих век в посёлке на берегу залива. Трибун был уверен что, однажды варвары сметут с лица хрупкие скорлупки римских владений, но надеялся, что поспеет в Элизиум раньше. Что ж смерть в бою не худшая из смертей.

Аврелиан позвонил в бронзовый колокольчик — рагу из оленины, которое готовил повар-германец, могло примирить с жизнью кого угодно. Двое мальчиков внесли блюдо, божественный аромат поплыл в воздухе. Напайос облизнулся и, не дожидаясь хозяина, ухватил первый кусок. Иногда старый друг действительно походил на титана и родича небожителей, но куда чаще казался шкодливым зверем, по ошибке вставшим на две ноги. «Стоит поторопиться, иначе козёл в одиночку сожрёт весь ужин», — трибун, ополоснул руки в чаше, и тоже потянулся за мясом.

Второй переменой подали запечённый паштет, третьей ягнёнка в меду. И хватит — чай не в Риме. Наевшийся, высосавший под мясо целый кувшин неразбавленного, Напайос норовил задремать за столом, сложив рогатую голову на руки. Хозяину дома тоже хотелось спать, и когда управляющий объявил, что пожаловал визитёр, Аврелиан с трудом избежал соблазна отложить дело до утра. Впрочем, имя Туллии моментально согнало с него дрёму. О ведьме речь, а ведьма навстречу. Трибун допил свой бокал и кивнул: пусть приходит, хороших вестей от бывшей жены ждать нечего.

Гонец оказался молод — юноша, едва ли надевший тогу. Чеканный профиль выдавал в нём истинного римлянина, спина и поступь — бойца, смелый взгляд — будущего предводителя. Он стоял посреди зала, как солдат на валу, словно бы ожидая, откуда полетят стрелы.

— Приветствую гостя! — Аврелиан не стал вставать, ему показалось забавным понаблюдать за юношей.

— Здравствуй! Ты трибун Аврелиан Амброзий? Я принёс тебе весть от супруги, Туллии Криспиллы. Она скончалась в канун майских ид и оставила письмо для своего мужа, — латынь юноши была чистой, произношение континентальным.

— Да, я Аврелиан Амброзий, — трибун протянул руку за свитком. Юноша остался стоять на месте. Повинуясь взгляду хозяина, управляющий взял письмо и начал читать вслух:

— Господину моему, Аврелиану, пишу — здравствуй долго, одолеваемый лихорадкой, зубною болью и вздутием живота! Пусть тебе, старому ко…

— Пропусти это, — поморщился трибун, — моя Ксантиппа более не имеете власти бранить меня. Что она хочет?

— Посылаю к тебе твоего сына, Аврелия Урса, дабы…

Трибун побледнел от злости — даже дохлая сука может кусаться. У него не было сыновей. Ни от жены, ни от наложниц, ни от рабынь. Туллия знала, как он мечтал о сыне, и нарочно ставила пессарии, чтобы не рожать. А потом понесла — от раба или бог весть ещё от кого…

— У меня нет сыновей! — рявкнул трибун и стукнул кулаком по столу. От лязга посуды Напайос продрал глаза и вскочил испуганно озираясь:

— Где пожар, а?

— Мать сказала, что ты ответишь именно так, Аврелиан Амброзий. Когда ты выгнал её из дома, беременную, без денег и помощи, с дочерью на руках, она молила тебя о пощаде. И завещала на смертном одре прийти и плюнуть на порог твоего дома, отец. Прощай!

Юноша легко повернулся и вышел вон. Удивлённый Напайос выскочил на середину залы и шумно втянул воздух вывернутыми ноздрями. Потом повернулся к другу:

— Твоя кровь! Не будь я сыном Силена — твоя.

Поднять тело с ложа и бросить его во двор оказалось секундным делом. Юноша был уже у ворот — забирал у привратника посох и меч.

— Подойди-ка сюда, Медведь! — позвал Аврелиан, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, — ты хотел увидеть отца? Может быть, ты захочешь его убить? Отомстить за честь матери, а, сынок?

Юноша повернулся к нему, пылая гневом: