Как убивали Сталина - Николай Добрюха

С этого момента и до самой Победы Сталин почти не покидал Кремль, во всяком случае, в первые особо трудные дни войны. Это можно проверить по журналам охраны Кремля. После взаимно резкого выяснения отношений между политиками и военными в Наркомате обороны 29 июня Л. П. Берия предупредил Сталина о возможности заговора в армейском руководстве.

Анализируя рассказанное Молотовым и прочие источники, я прихожу к выводу, что именно это послужило причиной создания 30 июня Государственного Комитета Обороны, а также причиной «переброски» маршала Тимошенко с поста наркома обороны в командующие Западным фронтом вместо только что освобожденного и преданного суду генерала армии Д. Г. Павлова. Вероятней всего, с этим же связаны: и посылка на Северо-Западный фронт первого заместителя начальника Генерального штаба Н. Ф. Ватутина, и поездка 2-го июля на Западный фронт Мехлиса — с целью контроля за действиями Тимошенко… Не исключено, что и оставленный в Москве начальник Генштаба Г. К. Жуков какое-то время тоже находился под наблюдением Берии. (В бериевском черновике его последнего письма Маленкову, Молотову и другим из тюрьмы от 1 июля 1953 года есть следующий косноязычный набросок воспоминаний о Жукове: «Жуков, когда сняли с Генерального штаба по наущению Мехлиса, ведь его положение было очень опасно. Мы вместе с вами уговорили назначить его командующим фронтом и тем самым спасли будущего героя нашей Отечественной войны…» — НАД.)

Однако преувеличивать смысл данных решений тоже не стоит. Достаточно вспомнить сложившееся в первые дни войны в среде высокопоставленных военных положение — близкое к панике. И слава Богу, что политическое руководство нашло силы и указанными перестановками все-таки смогло восстановить боевой дух командиров.

Мне из закрытых сводок известно, что там, где командующие округами должным образом выполнили ночную сверхсекретную директиву наркомата обороны и под утро 22-го июня привели войска в боевую готовность, там немцы долгое время не очень-то могли продвигаться, а кое-где их наступление, как, например, в районе действий Черноморского флота, вообще захлебнулось. Что же касается катастрофического провала Западного округа под командованием Павлова, то с ним произошло следующее.

Где-то недели за две до начала войны Павлов доложил Сталину, что переданная нашей заграничной агентурой информация о скоплении немецких армий вдоль советских границ является очередной провокацией. Поэтому нет особых оснований для чрезвычайных действий. Свидетелем такого доклада был будущий Главный маршал авиации А. Е. Голованов.

Я расспрашивал многих полководцев насчет Павлова. И вот их единогласное мнение: генерал, который, имея настораживающие сообщения, заранее, — хотя бы на всякий случай, — не побеспокоился о создании себе командного пункта и в первые же часы войны потерял управление армиями, не может быть невиновным.

В самом деле, разве может быть невиновным генерал, который вечером 21-го июня, в то время как высшее военное руководство страны беспрерывно сообщало о нарастании активности по ту сторону границы, позволил себе вместе с корпусным комиссаром А. Ф. Фоминых и членами своих семей отправиться в Дом офицеров на «Анну Каренину» в представлении гастролировавшего тогда в Минске МХАТа?

И разве меняет положение то, что Павлов установил телефон ВЧ в коридоре и дважды в ходе спектакля отвечал на звонки из Москвы так, словно отвечает не из театра, а из штаба военного округа, где в тот момент ему полагалось находиться для координации предвоенных действий командующих армиями?

Откуда я это знаю? Да из переданных мне мемуарных записей того самого генерал-лейтенанта Фоминых, бывшего тогда, кстати, не кем-нибудь, а членом Военного Совета Западного фронта.

То же самое я узнал и от москвича А. Н. Колесова — офицера отдела культуры Политуправления Западного Особого Военного округа. Именно этот офицер в те часы дежурил у павловского ВЧ и приглашал генерала из ложи к аппарату.

Разумеется, вас интересует, как объяснял случившееся сам Павлов? Мне удалось добыть свидетельство на этот счет одессита И. Г. Бойко, тогдашнего капитана госбезопасности. Он был в числе тех, кто 4 июля 1941 г. арестовывал Павлова. А вот что происходило после ареста…

«Примерно в 16.00 мы были в Смоленске в кабинете начальника НКГБ. Через некоторое время в кабинет вошел Мехлис и сразу с присущей ему резкостью и несдержанностью обрушился на Павлова с гневом и ругательствами, допуская такие выражения, как «подлец, негодяй, предатель, изменник, немцам фронт на Москву открыл», и др. Павлов, сидя в кресле, пытался возражать Мехлису, но у него ничего не получалось под градом слов крайне раздраженного Мехлиса. Минут через 10–15 Мехлис и остальные вышли из кабинета, а мне было приказано провести личный обыск Павлова, оформить, как это положено протоколом, что я и сделал. После ухода Мехлиса и других Павлов, оставшись со мной, стал выражать свое возмущение тем, что Мехлис назвал его предателем и изменником, признавая, однако, при этом свою вину за неподготовленность войск округа к отражению нападения немецко-фашистских войск, несмотря на предупреждение Наркома обороны накануне, за потерю почти всей авиации на приграничных аэродромах в момент начала войны, за необеспечение и потерю связи штаба округа с армиями и соединениями в первые дни войны, что привело к потере управления войсками и незнанию обстановки на границе.

В разговоре со мной он часто повторял: «Я виноват и должен нести ответственность за свою вину, но я не изменник и не предатель». Успокоившись через некоторое время, Павлов попросил у меня разрешения покушать и выпить немного коньяку (у него в чемодане с собой были курица, хлеб и бутылка коньяку). Покушать я ему разрешил, а в отношении коньяка сказал, что этого делать нельзя. На что Павлов сказал: «Ну вот, арестовали, и выпить не дают». После настойчивых просьб я уступил ему и разрешил немного выпить. Отвлекшись записью и оформлением протокола обыска, я и не заметил, как Павлов в считанные минуты выпил почти всю бутылку коньяка. Когда я это заметил, то забрал у него остаток коньяка, на что Павлов сказал: «Ну вот, выпил в последний раз в жизни». На мой вопрос, почему в последний раз(?), он ответил: «Меня расстреляют, я хорошо знаю Сталина, он мне не простит того, что произошло».

— Ну и что? Правильно, что его расстреляли… а заодно и некоторых его генералов?

— В той обстановке, видимо, это был страшно жестокий, но необходимый урок для всех остальных — ведь сколько тысяч людей из-за посещения этого спектакля ни за что, ни про что погибло: в то время как в других округах ждали, в павловском — спали… Не все, конечно. Что же касается меня лично, то я бы не стал применять высшую меру для наказания Павлова, Климовских, Клича, Григорьева и других. Они бы, разжалованные, могли принести огромную пользу, командуя менее крупными подразделениями; тем более, что тогда ощущалась нехватка боевых офицеров.

Впрочем, легко рассуждать, находясь не на вершине власти, а где-то там, где нет никакой ответственности за те или иные рассуждения, поскольку от того, что бы ты не сказал, все равно ничего не меняется. И никто не знает: чем кончилось бы такое мое гуманное прощение в те страшные панические дни?

Кстати, мне приходилось держать в руках протокол дознания, в котором Павлов «сознается» в дескать имевшем место его сговоре с немцами. Правда, там есть примечание следователя, что «протокол подписал в невменяемом состоянии». Вот как было с Павловым. Трагедия…

А для семей расстрелянных — трагедия вдвойне: их репрессировали, хотя статья, по которой были приговорены Павлов и его окружение, повода для этого не давала. Мехлис здесь явно переборщил…

Стаднюк закончил рассказ, а я решил организовать поиски первопричин трагедии, разыгравшейся в самом начале войны. Просчеты и легкомыслие генерала Павлова сыграли роковую роль для всей Красной армии. Они создали возможность для осуществления «молниеносной войны», открыв Гитлеру беспрепятственный путь на Москву «по широкой смоленской дороге». Именно отсюда стало возможным расползание немецких армий вглубь страны по всем направлениям. Описанная трагедия оказалась лишь вершиной военного айсберга.

Вскоре мои поиски еще больше подтвердили это. Началось с того, что в мемуарах Жукова я наткнулся на «затерявшиеся для подавляющего числа исследователей» строки.

«Накануне войны 10-я армия и ряд других частей Западного округа были расположены в Белостокском выступе, выгнутом в сторону противника. 10-я армия занимала самое невыгодное расположение. Такая оперативная конфигурация войск создавала угрозу глубокого охвата и окружения их со стороны Гродно и Бреста путем удара по флангам. Между тем дислокация войск фронта на гродненско-сувалковском и брестском направлениях была недостаточно глубокой и мощной, чтобы не допустить здесь прорыва и охвата белостокской группировки.