Вундеркинды - Майкл Чабон

Джеймс вернулся к столу, тяжело плюхнулся на стул и одарил нас слабой улыбкой.

— Спасибо, сынок, — сказал Ирвин.

— Послушай, Ирвин, — начал я, решившись после стольких лет знакомства задать наконец Пятый Вопрос, который никогда никто не задавал: — Как же так получилось, что старина Яхве позволил евреям целых сорок лет скитаться по пустыне? Что бы ему сразу не указать им верный путь? Они бы уже через месяц добрались до места.

— Они не были готовы вступить в Землю обетованную, — сказала Мари. — Евреям потребовалось сорок лет, чтобы выдавить из себя рабов.

— Да, возможно. — Ирвин с грустью поглядел на Джеймса. Я заметил появившиеся у него под глазами темные круги. — А возможно, они просто заблудились.

На слове «заблудились» Джеймс неожиданно откинулся на спинку стула и тихо закрыл глаза. Очередной стакан «Манишевича», который он сжимал в руке, выскользнул из его ослабевших пальцев, ударился о край стола, звякнул и покатился по полу.

— Черт, — выдохнул Фил, — парень отключился.

— Джеймс! — Айрин вскочила и, обежав вокруг стола, бросилась к нему. — Эй, Джеймс, очнись. — Ее голос звучал резко и отрывисто — так говорит испуганная мать, которая опасается худшего. — Поднимайся, дорогой, поднимайся, пойдем наверх, тебе надо прилечь.

Она помогла Джеймсу выбраться из-за стола и повела его наверх. Они стали взбираться по скрипучим ступеням лестницы; прежде чем скрыться из вида, Айрин обернулась и, сурово поджав губы, бросила на меня осуждающий взгляд: «И ты еще называешь себя учителем?» — я не выдержал и отвернулся. Мари тоже вскочила и в очередной раз побежала на кухню за мокрой тряпкой.

Десять минут спустя Айрин вернулась. Поверх просторного платья на ней был надет черный атласный жакет с воротником из белого меха. Жакет плотно обтягивал пышные формы Айрин.

— Посмотрите, что он мне подарил, — сказала Айрин, поглаживая воротник. — Горностай.

— Как он? Все в порядке? — спросил Фил.

Айрин покачала головой:

— Я только что говорила по телефону с его мамой. — Она кинула на меня озадаченный взгляд, как будто не могла понять, зачем я наговорил ей столько чудовищной лжи об этом милом несчастном мальчике, который сейчас лежал без чувств на кровати покойного Сэма Воршоу. — Их не было дома, но экономка дала мне телефон, по которому с ними можно связаться. Это оказался загородный клуб в городке… какой-то там Сент… не помню. У них клубная вечеринка. Но они сказали, что немедленно выезжают. Через два часа родители Джеймса будут здесь.

— Через два часа? — повторил я, пытаясь связать слова «мама» и «загородный клуб» с тем, что мне было известно о Джеймсе Лире. — Они успеют добраться из Карвела за два часа?

— Из Карвела? — переспросил Ирвин.

— Ну да, они живут в маленьком городишке под названием Карвел, это где-то в районе Скрэнтона.

Айрин пожала плечами:

— Не знаю, я звонила по местному номеру — 412.

— Подождите минутку, сейчас проверим. — Ирвин поднялся из-за стола и, шаркая подошвами, направился к висевшей под лестницей книжной полке. Притащив большой дорожный атлас, он пригладил свои растрепавшиеся седые волосы, открыл книгу и деловито послюнил палец, радуясь возможности вновь вернуться на твердую почву, погрузившись в свое любимое занятие — перелистывание энциклопедий и толстых справочников. Мы три раза просмотрели алфавитный указатель, но никакого Карвела так и не нашли.

Я сидел за рулем «гэлекси» Счастливчика Блэкмора и смотрел в высокое звездное небо. Я свернул симпатичный косячок, похожий на большой огурец, на длинную соломину для коктейля, на толстый пенис старого спаниеля. Я собирался выкурить этого симпатягу до самого основания, пока окурок не начнет жечь мне губы. Вглядываясь в ночное небо, я искал седьмую звезду в созвездии Плеяды. Я думал о Саре и старался не думать о Ханне Грин. В саду было так тихо, что я слышал, как дом поскрипывает своими больными суставами и как похрапывают коровы в хлеву. Иногда до меня долетал приглушенный шум машин, проносящихся по янгстаунской дороге — шорох шин напоминал тихие печальные вздохи. Окна в нижнем этаже дома были темными, однако в комнатах наверху, за исключением спальни Джеймса Лира, все еще горел свет. Эмили так и не вернулась, но она позвонила родителям из телефона-автомата и сказала, чтобы они не волновались и ложились спать — с ней все в порядке, но ждать ее не нужно. Я пару часов провел вместе с Филом на диване перед телевизором, наблюдая, как Эдвард Робинзон бродит в сандалиях на босу ногу по пыльным дорогам Мемфиса. Затем позволил Ирвину и Айрин втянуть меня в угнетающе-занимательную игру под названием «Скрэббл» [35]. В конце концов все устали от бесплодного ожидания и разошлись по своим комнатам. Родители Джеймса опаздывали уже на два часа.

И все же я не мог не думать о Ханне Грин. Интересно, как она воспримет известие о том, что рассказы Джеймса о его тяжелой жизни были сплошной выдумкой, рассчитанной на то, чтобы вызвать сочувствие и завоевать наши симпатии. Она знала Джеймса Лира гораздо лучше, чем я; теперь же получается, что она не знала его вовсе. Мне и самому трудно было расстаться с привычным отношением к Джеймсу и перестать считать его бедным мальчиком из рабочей семьи, душу которого, словно незаживающая язва, разъедает тоска по умершей матери. Однако, как выясняется, на самом деле все эти душевные муки были всего-навсего страданиями главного героя его романа «Парад любви». Интересно, какие еще из историй Джеймса Лира окажутся эпизодами из жизни его литературных персонажей?

Я бросил взгляд на темное окно во втором этаже и вспомнил вычитанное в какой-то научной статье утверждение, что очень часто в сознании больных, страдающих тяжелой формой бессонницы, грань между сном и бодрствованием становится расплывчатой, свою реальную жизнь они странным образом воспринимают как один утомительно долгий кошмар. Возможно, с людьми, страдающими синдромом полуночника, происходит то же самое. Через какое-то время они уже не в состоянии отличить собственную фантазию от окружающего их подлинного мира; они смешивают себя со своими героями, а случайные события, происходящие в их жизни, принимают за продуманные повороты сюжета. Поразмыслив, я пришел к выводу, что если все это соответствует истине, то Джеймс Лир представляет собой самый тяжелый случай заболевания, с которым мне когда-либо приходилось сталкиваться.

Но потом я вспомнил другого одинокого фантазера, который сидел, удобно откинувшись на спишу своего кресла-качалки, и очень медленно покачивался — туда-сюда, вперед-назад, — его рука, сжимавшая пистолет, тоже слегка покачивалась. Возможно, и Альберт Ветч перепутал себя с кем-нибудь из своих литературных героев. Его археологи-отшельники и чокнутые библиоманы из маленьких городков Пенсильвании тоже нередко предпочитали густить себе пулю в лоб, нежели быть перемолотыми челюстями очередного слюнявого монстра с клыками и щупальцами, которого их неосторожное любопытство впустило в наш мир; лучше покончить с собой, чем провалиться в эту ухмыляющуюся пасть, такую же черную и бездонную, как холодная пустота вселенной.

Сигарета погасла. Я до отказа вдавил зажигалку на приборной доске и, уткнувшись концом окурка в красные угольки, снова раскурил косячок. Теперь я ясно понимал, что, несмотря на обилие монстров, смотрящих на нас из вселенского Небытия пустыми глазницами и разевающих свои гигантские черные пасти, по сути, во всех рассказах Августа Ван Зорна речь шла об одном — об ужасе пустоты: о пустоте гардероба, в глубине которого валяется забытая пара женских туфель, о пустоте белого листа бумаги и бутылки бурбона, которую приканчивают за одну ночь и отставляют на подоконник в половине шестого утра. Возможно Альберт Ветч, как и его герой Эрик Уолденси из «Дома на улице Полфакс», оказавшийся в огромном особняке с множеством длинных коридоров и пустых комнат, пустил себе гулю в лоб, потому что в его комнате в отеле «Макклиланд» было слишком много зияющих черных дыр, из которых тянуло смертельным холодом пустоты. Это и есть настоящий доппельгэнгер писателя, решил я, а вовсе не тот порочный бесенок, который напяливает ваш костюм и кладет в карман ключи от вашего дома, и не тот невидимый озорник, который время от времени вылезает неведомо откуда, чтобы напакостить вам и устроить в вашей жизни полную неразбериху; нет, это скорее типичный герой ваших произведений — Родерик Ашер, Эрик Уолденси, Френсис Макомбер, Дик Дайвер — чьи истории, бывшие поначалу лишь слабым отражением реального мира, со временем вторгаются в него и подчиняют себе сам ход вашей жизни.

Я вспомнил моих собственных незадачливых героев — пеструю толпу запутавшихся и полностью дискредитировавших себя романтиков: Дэнни Фикса из «Поймы большой реки», который в финальной сцене романа изо всех сил гребет веслом, направляя лодку в непроглядную темноту большого грота на побережье Мексиканского залива, чтобы спрятать там тело Слейни по прозвищу Большой Пес; и Уинтропа Пиза из «Поджигательницы», он умирает от сердечного приступа, копая яму на заднем дворе своего дома, на дне ямы мой герой собирался похоронить обуглившиеся лохмотья — все, что осталось от смокинга, в который он нарядился, чтобы устроить свой последний пожар; и Джека Хауорта из «Королевства под лестницей», который, сидя в подвале своего дома, управляет целой империей, построенной из детской железной дороги; он ведет войны, расширяет границы своих владений, устанавливает строгие законы и дает новым городам имена своих жен и детей, в то время как наверху, над головой императора, медленно разрушается его дом, его семья и вся его жизнь. Раньше я никогда не задумывался на эту тему, но во всех моих книгах неизменно присутствовал образ пещер и подземелий (еще одна классическая метафора, любимая писателями, работающими в жанре мистического триллера) и сцены, связанные с выкапыванием могил и похоронами. Для «Вундеркиндов» я тоже планировал написать одну «подземную» сцену: после того как Валери Свит соблазняет Лоуэлла Вандера, тот в ужасе бежит на окраину города, где находит убежище в развалинах своей старой школы; просидев там три недели, он, исхудавший, бледный и полуслепой, вылезает на поверхность, чтобы узнать, что его отец, Каллоден Вандер, отправился на тот свет. Кажется, мои герои, совершая опрометчивые поступки, все время либо сами забиваются в разные пещеры, склепы и подвалы, надеясь спрятаться от собственных ошибок, либо пытаются скрыть последствия этих ошибок — избавиться от них, закопав поглубже в землю. Ага, в землю, подумал я. Глубоко вздохнув, я щелчком отшвырнул окурок, затем вылез из машины, обошел ее и открыл багажник.