Заговор обезьян - Тина Шамрай

— Эээ, всё не выпей! Дай опохмелиться, — прохрипел голос. И тут же из-за спины, подволакивая ногу, вышел мужичок с ноготок, с раскосыми глазами на странно белом лице.

— Это кефир… Собственно уже ничего и не осталось. Есть вода, не хотите?

— И ладно, и нехай вода. Я вчера спирта саданул — разбавлю! — согласился мужичок. И взял дрожащими рукам бутылку.

— Скажите, здесь можно переправиться? Мне на ту сторону надо…

— И мне надо. Он вишь, с того берега счас лодчонка отчалит. Не ты, правей, правей гляди… Она зараз пристанет и нас перевезет… А ты кто?

— Да вроде человек! — уже и сам засомневался беглец.

— Ты это… не дразнись! Я, паря, спрашиваю, откель ты тут? — допытывал незнакомца дотошный абориген.

И тот с полным правом ответил: «Из Улятуя!»

— Ааа… — протянул мужичок. — О, вишь, отчалила лодчонка-то!

И действительно, на противоположном берегу взвыл мотор, потом что-то тёмное понеслось снарядом по воде, и скоро уткнулось в песчаный берег. До неё было метров пятьдесят, и беглец, сам удивившись свой резвости, бросился к лодке, волоча за собой рюкзак. А вдруг лодочник высадит пассажиров и понесётся назад, откуда ему знать, что он собрался переправляться.

— Да не спеши, он ждать будет. Тебя одного повезет, чё ли? — кричал ему в спину мужичок. Нет, нет, он должен немедленно переправиться, должен преодолеть этот водный рубеж. Там, за этой жёлто-серой полоской воды, судя по карте, другой административный район, и он, переехав на тот берег, точно оторвётся от проклятого места и, может быть, выйдет из круга. Лодочник, молоденький парнишка, ещё помогал двум грузным женщинам выбираться из лодки, когда он, запыхавшись, крепко ухватился за борт речной посудины.

— Погодьте, вы куда? — остановил его парнишка.

— На тот берег! Надо, спешу, очень надо, — быстро и просительно бормотал беглец. Он что, не хочет плыть назад?

— Так платить надо, — предупредил лодочник.

— Сколько? Сколько? — нетерпеливо спросил он.

— Ну, сколько не жалко, — сел к мотору парнишка. — А голубенькую дадите? — рассматривал он пассажира.

— Голубенькую? Пятьдесят? — догадался тот.

— Ага! А если один хочете, то платите сто рублев.

— Давай, давай, заплачу! — перевалился он через бортик. И не успел он плюхнуться на банку, как парень дёрнул тросик, и лодка, сделав круг, понеслась по воде метеором.

— Эээ! А меня! — бегал по берегу мужичок. «Извини! Ты-то уж как-нибудь доберёшься!»

— Хороший мотор! — прокричал он рулевому.

— Новый! — радостно оскалился парень.

И через пару минут лодка врезалась в берег. Всё! Речка отрезала и Улятуй, и Оловянную, и Красноозёрск. И, вытащив деньги, благодарно протянул одну купюру парню. Тот хотел запротестовать, мол, крупная деньга, но когда пассажир развёл руками: мельче нет, смирился и тут же стал отсчитывать сдачу из мятых десятирублёвок. Считал долго, что-то шепча про себя, и набрал целый ворох бумажек.

— Назад-то, дяденька, когда? Если меня на берегу не будет, то вон, видите дом, антенна самая высокая, самая высокая из всех, видите? Я там буду, — радостно твердил лодочник.

— А как твоё село называется? — Хотелось убедиться: то ли село, что обозначено на карте.

— Боржигантай и называется, — удивился лодочник, как это взрослый не знает названия.

— А ты что же, оставляешь лодку на берегу?

— Не, я тут сижу. А когда надо до дому, мотор снимаю. Если надо, я и ночью перевезу. Во, глядите, дед Сабашкин пилит, — показал парнишка рукой на реку. Там, вдалеке, плыла лодка, в ней кто-то быстро махал вёслами.

— Но вы, дяденька, если что, меня зовите. Я завсегда готовый, потому как не пью. Всегда готовый, хоть ночью, хоть днем. Вона наш дом! Самая высокая антенна! Далеко видно.

— Хорошо, хорошо! Как зовут тебя, Харон?

— Не, я Андрюша, — мальчишка ещё шире расплылся в улыбке, в которой не хватало нескольких молодых зубов. И пришлось внимательней вгляделся в это чистое лицо с безмятежными синими глазами, и стало отчего-то неловко, тягостно, будто использовал ребёнка в корыстных целях. Он уже далеко отошёл далеко от реки, а оттуда всё неслось: я Андрюшаааа…

Бедный парень! Но хоть при деле, за сезон что-то, да зарабатывает. Но получает ли этот мальчик пенсию по инвалидности? Его ведь надо вывозить куда-то на комиссию. И как он будет жить, когда не станет родителей? И притормозил от неожиданной мысли: а что, если бы кто-то из сыновей мог родиться вот таким? Или совсем калекой? И как наяву увидел застиранную простынь, искривленные ноги, налитые болью глаза. Что ж, и с этим пришлось бы жить, жалеть калечное тельце или вот такого Андрюшу. Но смог бы он тогда пойти в тюрьму? А что, здоровых детей бросать на произвол судьбы можно? Слава Богу, с ними всё в порядке. В порядке?! Да откуда он, бросивший семью много лет назад, знает, как они живут, что чувствуют? Чувствуют на самом деле…

Он долго обходил прибрежное село стороной, боясь встретить кого-то, такого же любопытного, как мужичок на том берегу. И вздохнул с облегчением, когда понял, что вышел на дорогу. Хотя радоваться было нечему: на синеватой полоске асфальта не было никакого движения. Пустынна была и степь, ни деревца, ни кустика, даже травы — выжгло солнце. Он шёл и шёл, а вокруг ничего не менялось, и стало казаться, что стоит на месте, так одинаково было всё вокруг. Появись сейчас вертолёт, и что, вниз лицом, как при бомбежке? Какая бомбежка! Хватит одного зажигательного патрона из огнемёта, и напалм превратит его в кучку пепла, и красный вихрь разнесёт его по степи, не останется и следа.

Нет, это безумие — идти по открытому пространству, чистое безумие, твердил он себе. Может, пока не поздно, вернуться назад? Андрюша перевезет его, и он рванет к спасительному хребту и пойдёт за ним! Хребет, он видел на карте, ещё долго тянется на восток. А почему нет? У него теперь кое-какая еда и, главное, вода! Вода! Ему теперь ничего не страшно… Нет, в самом деле, почему нет машин? «Дорога малоходная» — передразнил он Анатолия. Да она, похоже, совсем заброшена! Он что, нарочно предложил такой маршрут?

Но, странное дело, досадуя на шофёра, подозревая его в лицемерии, вероломстве и других смертных грехах, он принял его план и теперь тащится неизвестно куда и зачем… Нет, нет, обвинить в вероломстве Анатолия он не может, он ведь не друг, не товарищ, и уж точно не брат. Но назло шофёрюге он не повернет назад, а будет идти и выйдет из круга, кольца, квадрата. Сам выйдет! И не поедет ни в какой Первомайский, а сразу в Шилку. Там железная дорога, и можно идти по шпалам! С ума сошёл, какие шпалы?

Первую машину он заметил вовремя, и сразу остановился, напряжённо ожидая, когда красный жигулёнок подъедет поближе, но скоро понял: машина набита людьми, а сверху был ещё какой-то груз. И скоро она промелькнула мимо, и долго потом он видел впереди себя красное пятно, и это придавало хоть какую-то осмысленность пейзажу. А то ведь только серое, коричневое, мёртвое. И всё солнце достаётся ему одному, ещё живому. Скоро солнце раскалит землю как сковородку, и она будет поджарить его снизу, но уже сейчас идти невмоготу, и пот льёт градом — придётся снять всё лишнее…

Он и сам не понял, как проворонил грузовик, замечательную бортовую машину, наверное, всё из-за возни с одеждой. И тот насмешливо пронёсся мимо, из кабины даже высунулось любопытствующее лицо. Следующей была легковушка. Он заметил её заранее, но почему-то не стал останавливаться, а шел, беспрестанно оглядываясь: вот сейчас, сейчас машина подъедет поближе, и он поднимет руку… Вот так, оборачиваясь, он и споткнулся на ровном месте и упал. И легковушка, чиркнув колёсами по обочине и подняв рыжее облако пыли, понеслась дальше. Но тут появилась встречная машина, и он вдруг забеспокоился: да ведь его могут издалека рассмотреть, сравнить, опознать. Пришлось отвернуться от дороги и сделать вид, что занят рюкзаком, хотя и сам понимал: это были пустые хлопоты. Кому надо, и развернут, и распрямят, и документы потребуют. Да и без документов опознают, Анатолий ведь опознал.

Нет, нет, особого страха не было. И на страх ведь нужны силы, а где они! К этому времени у него внутри образовалась смесь равнодушия и притерпелости, а страх, как песок, опустился на дно. И потом только изредка с этого дна поднималась какая-то муть, и тогда включалась сигнальная лампочка. Или не включалась. Вот сейчас мигнула тревожно: надо переложить паспорт, на себе нести опасно. Но куда? В сумку? Но кто носит документы в сумке…

А попутных машин всё не было и не было. Да выберется ли он когда-нибудь из этих степей, дойдёт ли сегодня не то что до заправки, а просто до какого-то укрытия? Ночевать в степи — та ещё радость! А тут ещё всё чаще и чаще стала требоваться передышка, и нестерпимо хотелось достать бутылку с водой и припасть к ней, и выпить сразу всю воду. И приходилось всё настойчивей убеждать себя: нельзя, нельзя, нельзя! Вода в его положении — наркотик: стоит только начать пить, и уже не остановиться. Надо держаться из последних сил, это ничего, что он еле передвигает ноги, а рюкзак кажется набитым камнями, да и степь вовсе не степь, а настоящая африканская пустыня. Так, наверное, выглядит зона Сахель, и совсем не удивит, если вдруг из ниоткуда выплывет караван. Караван, караван… люди в белых одеждах с закрытыми лицами… И ему солнце печёт прямо в затылок, надо достать полотенце и прикрыться…