Территория отсутствия - Татьяна Лунина

— Нет, правда, признайся: может быть, твоя матушка согрешила с бесом?

— У меня отец был цыган, понятно? И если не прекратишь молоть ерунду, я напророчу тебе что-нибудь жуткое или заколдую.

— Заколдуй! — в комнате был полумрак раннего зимнего утра, за окном дворник скреб снег лопатой, где-то орал «зайка моя» Киркоров. — Почему ты не захотела поехать ко мне?

— Соскучилась по своему дому.

— А я соскучился по тебе.

— М-м-м?

— Если не прекратишь мычать, укушу! — в ответ послышалось категоричное «м-м-м», подкрепленное отрицательным жестом. — Все, мое терпение лопнуло!

…Через полчаса, отлепившись от горячего ненасытного тела, она призналась.

— Я сегодня опять видела тот же сон.

— Какой?

— Помнишь, я как-то рассказывала, что после школы, в августе, когда многие из нас уже стали студентами и одурели от всех экзаменов, мой бывший сосед по парте, Лешка Бугров, предложил мне и еще четверым ребятам из нашего класса на недельку смотаться в Афон, под Сухуми. Там жил его родной дядя, который над Бугром просто трясся и постоянно зазывал к себе. Хоть одного, хоть с друзьями — лишь бы любимый племянник приехал.

— Помню. Ты еще тогда говорила, что, если бы не отец, не видать тебе этой поездки, как своих ушей.

— Точно! Родители сначала вообще никого не хотели отпускать, но потом сжалились. Созвонились с Лешкиной мамой, взяли клятвенное обещание, что ее брат не будет спускать с нас глаз, напичкали каждого советами и проводили на вокзал. Было здорово, правда! Пять дней пролетели, как один, а на шестой, перед отъездом кто-то из мальчишек предложил подняться в горы самим, без старших. Идея, естественно, привела всех в восторг. Мы воспользовались тем, что Лешкиного родича внезапно вызвали на работу, наплели что-то тетке, Бугор стащил вино из подвала. Нам хотелось свободы, хмеля, песен, звезд и прочей романтической чепухи, которая запоминается в таком возрасте на всю жизнь. Расположились у речки. Лешка охлаждал вино, ребята собирали хворост для костра, Ленка Найденова мыла в ручье виноград, а я нашла тропинку и стала подниматься по ней. Было интересно, куда она приведет. Привела: провалилась в какую-то дыру и потеряла сознание.

— Бедняжка. И что дальше?

— А вот дальше случилось странное. До сих пор не могу понять: то ли наяву это было, то ли приснилось.

— Что именно?

— Черный старик.

— Негр?

— Просто смуглый, и весь в черном.

— Значит, колдун. И что он делал? Приобщал к своей кабалистике?

— Нет, он хотел сказать что-то очень важное, о чем-то предупредить. Но мне казалось, старик несет чепуху.

— Страшный?

— Ничуть. Высокий, худой, весь в черном, ходил вокруг и размахивал руками, как крыльями. Настоящий ворон, — Мария притихла, вспоминая странный сон, который впечатался в память, словно рифленая подошва — в расплавленный от жары асфальт. Помнилось все: грубый топчан, котелок, морщины на смуглом худом лице, пронзительные темные глаза, горбатый нос, черный клобук, длинная черная ряса — то ли чернокнижник, то ли монах. Помнился даже паук, болтавшийся в воздухе на паутинке, точно воздушный гимнаст. Забылось главное — слова. Кажется, старик бормотал о какой-то территории, о выжженной пустыне, где кого-то надо поить вином, о чьем-то бесценном даре, о вере во что-то — чушь несусветная! Однако она могла бы поклясться, что в этой чуши скрывался смысл жизни для каждого.

— Так что твой ворон накаркал?

— Не помню, — Мария жалела, что проболталась. Размякла, как идиотка, и выдала то, о чем лучше молчать. А выдавать такое — почти предавать, причем не других — себя. Она потянулась, как кошка, и улыбнулась. — Ерунда! Это все только сон. Кстати, почему мы валяемся? Уже почти светло, сейчас, наверное, около восьми. Разве у нас выходной?

— У меня — да. — Что-то в его тоне показалось фальшивым.

— Что-то не так?

— Все нормально.

— Правда?

— Конечно. — Голос звучал подозрительно беззаботно, чтобы можно было поверить. Однако в душу лезть Мария не стала, захочет — расскажет сам.

— Я пошла в ванную. Через два часа мне надо быть на работе.

— Кофе попить успеем?

— Легко!

…В «Ясоне» за прилавком сидела другая — толстая, белобрысая, круглолицая, с бесцветными ресницами и бессмысленным взглядом по-стариковски выцветших глаз, считавшихся, наверное, голубыми. Преемница Леночки Карасевой скорее походила на вылезшую из кадки опару, чем на продавца-консультанта в антикварном салоне. Такая, конечно, распугает всех покупателей, зато не вызовет у начальства охоты запираться tet-a-tet в кабинете. Виктория Акакиевна надежно обезопасила свой душевный покой.

— Доброе утро, — поздоровалась эксперт, прямиком направляясь в подкрышкинский кабинет.

— Доброе, — удивилось «тесто», расползаясь по прилавку бесформенной черно-белой массой с уродливой брошью, претендующей на камею.

Мария постучалась и, не дожидаясь приглашения, открыла дверь. У окна уныло созерцал зимний пейзаж Подкрышкин.

— Здравствуйте, Игорь Дмитриевич. Вот, — эксперт положила на стол заявление об уходе. — Отпустите лучше сразу, без отработки. Все равно я здесь больше не появлюсь.

— И ты, Брут, — вздохнул экс-шалун. — Ты же лицо фирмы, а без ножа режешь. Хочешь добить? Ну бей, только учти: я уже и так на земле.

— Желаю быстрее подняться, — сухо посоветовало «лицо», избегая смотреть на ничтожество, мнившее себя человеком. — Мужчине не пристало валяться под ногами.

— Ох, и язва же ты, Мария, — владелец «Ясона» отклеился от подоконника, взял белый листок с парой строчек, всмотрелся. — Красивый почерк у вас, госпожа Корелли, как раньше говорили, каллиграфический. Сейчас так уже не пишут, — помолчал немного и, пряча глаза, промямлил: — Маш, может, передумаешь, а? Разве можно принимать всерьез Викторию Акакиевну? Ну ляпнула глупость, что сгоряча не скажешь? А сердце-то у нее доброе, и к тебе она относится с уважением.

— Я, Игорь Дмитриевич, любого человека принимаю всерьез. Даже такого, кто способен на подлость.

— Надеюсь, ты не станешь выносить сор из избы? Мир ведь тесен, в нем людей, что в бочке сельдей. Все друг о дружку трутся: и политики, и простой народ типа нас, без претензий да выкрутасов. Невзначай что-то сболтнул один, глядь, вокруг уже хоровод подпевает, от радости пляшет. Почему, спросишь, от радости? А приятно, когда все — вокруг одного, затоптать легко, — его ухмылка вызывала брезгливость. Мария молча шагнула к двери. — За трудовой книжкой зайдите завтра, — полетело в спину. — Подкрышкину не впервой добром на зло отвечать, а кто… — конец фразы прихлопнулся дверью.