Территория отсутствия - Татьяна Лунина

Татьяна Лунина

Территория отсутствия

— Но их комната так пуста: она похожа на тюрьму.

— Нет, она похожа на храм: в ней так светло!

Пролог

1987 год

Высокий старик в островерхом черном клобуке и темной рясе, перехваченной пеньковой веревкой, склонился над девушкой в майке и шортах, лежащей без сознания на низком топчане. По юным щекам скользнула седая борода, спускавшаяся до веревочного узла на впалом старческом животе. Не разгибая спины, черный человек очертил собой, будто циркулем, деревянную койку, вернулся к изголовью, вперился неподвижным взглядом в загорелое лицо, застыл в неудобной позе, точно разбитый радикулитом. Затем неожиданно легко, по-юношески, выпрямился и, не спуская с девушки темных пронзительных глаз, принялся бубнить под нос странные, непонятные слова, заунывно растягивая гласные и с наслаждением выделяя согласные, словно гордился редкими шипящими и свистящими в той тарабарщине, которую нес. Его натруженные, с набухшими венами руки плавно описывали над светловолосой головой круги, то соединяясь, то разлетаясь подобно паре встревоженных ворон. Наконец старик закончил свою абракадабру и прошел в дальний угол пещеры, служившей, видимо, домом. Там, в очаге, сложенном из камней, булькало в медном котелке густое варево, распространяя вокруг терпкий мускусный запах. Привычно ухватив рукавом рясы раскаленную дужку, человек пошагал обратно. Водрузил посудину на грубо сколоченный из обструганных досок стол, задумчиво уставился на горку лучин в правом верхнем углу. Выбрал одну, самую длинную, и, не выпуская из цепких пальцев, обмакнул трижды в коричневый отвар, выплюнув при этом пару непостижимых фраз. Затем, держа перед собой лучину, как горящую свечку, развернулся к топчану, обошел три раза лежак, чертя лучиной в воздухе таинственные знаки, бормоча при этом необъяснимую заумь. Потом замер в изголовье и четко произнес единственную вразумительную фразу: «Да будет так!»

Глава 1

Август, 2001 год

По трапу Боинга 747–400, выполнявшего рейс «Рим-Москва» и застывшего на посадочной полосе московского аэропорта «Шереметьево-2», чинно двигалась вниз разноязыкая людская вереница. Среди других, шагавших к чемоданам, передышке и делам, заметно выделялась одна, лет тридцати. Она не спускалась — одаривала собой ребристые ступени, и те восхищенно цокали в такт черным шпилькам от Вивьера. Красавицей такую назвать нельзя, но не заметить невозможно. В ней словно спутались время и кровь, отразившие не одно столетие. К тому же Природа явно увлеклась, когда лепила свое чадо, и в азарте позабыла о мере: здесь всего казалось чересчур. Черные глаза с когда-то модной поволокой представлялись сегодня слишком большими, а веки — тяжелыми, родинка на правой щеке смахивала на старинную бальную мушку, искусственным выглядел точеный нос, и лишь едва заметная горбинка на нем убеждала, что он натуральный, чужеродными смотрелись веснушки, вызывающими — излишне пухлые губы, надменной — ямка на упрямом подбородке, и уж совсем сбивала с толку поразительно светлая пышная грива, разметавшаяся по плечам и плюющая на причудливое сочетание со смуглой от рождения кожей. Взгляд свысока отбивал у любого всякую охоту к знакомству. По правде сказать, к таким и подходят редко: уж очень велика опасность не отойти потом никогда, а любителей добровольно набрасывать петлю на шею собственной свободе, как известно, крайне мало. Блондинка коснулась рукой черного жемчуга не загорелой шее, небрежно перекинула через правое плечо сумочку из замши и ступила на землю, закатанную в бетон.

Мария Корелли после восьмилетней разлуки встречалась с родиной и не испытывала ни радости, ни грусти — ничего, кроме любопытства к собственному будущему, темному, как летняя римская ночь.

У пограничного контроля терпеливо сопела очередь, молодая женщина, обреченно вздохнув, стала в хвост. Не прошло и минуты, как за спиной пророкотал радостный басок.

— Какие люди! — она резко развернулась и едва не ткнулась носом в сияющую физиономию. — Здорово, Маня! Транзитом или решила бросить якорь? Загрызла ностальгия, и блудная дочь надумала вернуться? Тогда пади в мои объятия, непутевое дитя, — и на глазах изумленного пассажирского люда с иголочки одетый верзила сгреб ее в охапку и смачно расцеловал в обе щеки. Пахнуло «Кензо», виски и еще чем-то неуловимым, давно забытым, из детства, подтверждавшим, что беглянка наконец-то дома.

— Димка! Ты как здесь оказался?

— Я-то запросто, — ухмыльнулся друг детства, — а вот тебя каким ветром занесло? — подмигнул с заговорщицким видом, наклонился, шепнул в самое ухо: — Неужто деру дала от своего макаронника?

— Неужто ты не разучился лезть наглым своим носом в чужие дела?

Радость при виде Елисеева, которого выткал воздух, мигом выветрила из головы все неприятности последней недели. Объяснение с Пьетро, посчитавшим решение осчастливленной русской жены блажью избалованной дуры, высокомерие его адвоката, талдычившего, что в случае развода сеньора Корелли остается без лиры в кармане, мужнино напутствие, злобно брошенное в спину, все вышибла внезапная встреча, в коей Мария усмотрела добрый знак.

— Послушай, Мань, тебя кто-нибудь встречает?

— Кто?

— Мало ли, — пожал плечами Елисеев, — в никуда бабы с ветки не прыгают.

— Я, Митенька, не обезьяна, прыжкам предпочитаю ходьбу. И пусть тебе это покажется странным, но такой способ передвижения меня устраивает вполне. Особенно, когда не путается никто под ногами.

— Ну вот, обиделась. А я ведь просто хотел предложить свою тачку.

— С тобой небезопасно ехать, Елисеев. Любой гаишник в момент унюхает виски.

— А меня повезет водила, — довольно ухмыльнулся Димка. — Нет смысла самому напрягаться.

Она покосилась на дорогой костюм, солидный кожаный портфель, туфли из крокодиловой кожи.

— Успешный бизнес?

— Не жалуюсь. Так тебя подбросить?

— Если не затруднит.

Елисеев отступил на шаг, окинул ее с ног до головы внимательным взглядом, задумчиво протянул.

— А ты изменилась, Мария Николаевна, просто это не сразу можно просечь. Но рядом с вами, сеньора, даже я почему-то робею, честно.

— Не гипертрофируй факты, Елисеев, — улыбнулась «сеньора».

Когда-то Димку корежило от этих слов. В воспитательных целях школьная математичка запросто могла влепить пару способному ученику, которого частенько заносило в ответах. Лебединые двойки всегда сопровождались фразой, озвученной сейчас памятливой Марией. В старших классах Елисееву прочили карьеру ученого, уж больно оригинально крутились его мозги. Учительские надежды выпускник оправдал: легко зачислился в МФТИ, блестяще закончил, поступил в аспирантуру. А потом вдруг бросил науку и подался в коммерцию, видно, там его расчеты годились больше.