Совьетика - Ирина Маленко

Вот стоит в автобусе старушка, задыхается – а на соседнем сиденьи развалились два двухметровых молодчика – истинных арийца, положив на сиденье напротив свои километровые ноги. Ни одному из них не приходит в голову уступить место бабушке. Молчат и все окружающие – как воды в рот набрали. Наконец старушку замечает какой-то иммигрант восточной наружности – и сразу же перед ней встает…

Вот милый голландский ребенок выбрасывает в окно трамвая бумажку из-под мороженого, а его не менее милая мама-блондинка не только его не останавливает, а еще и сама роется в сумке и выбрасывает в то же окно какие-то бумажные салфетки. Опять-таки все делают вид, что никто ничего не заметил…

Вот сидит преисполненный чувства собственной значимости какой-то голландский же meneer в костюме и с дипломатом – наверно, менеджер – и курит прямо под табличкой, на которой написано, что курить воспрещается, не обращая внимания ни на женщин, ни на детей вокруг… Я попробовала было ему на эту табличку указать – Сонни чуть не стер меня в порошок:

– Сиди! Это не твое дело!

Как это не мое? А чье же? Разве не все мы пользуемся этими улицами и этими скамейками? Почему нельзя поставить на место зарвавшегося хама? Потому что надо уважать его свободу – когда сам он плевать хотел на свободу и права его окружающих? И разве уступать места пожилым – не та самая общечеловеческая ценность, о которых столько трезвонили горбачевские перестройщики? Разве Сонни сам не уступает им места? Тогда с какой же стати надо молчать?

Я с детства четко усвоила – «не проходите мимо»!

Пожалуй, именно с этого и начались трения между Сонни и мною.

– Ты что, боишься их? – я чувствовала себя им преданной.

– Я тебе сказал, это не наше дело. Мне стыдно за тебя, когда ты так себя ведешь! Что люди подумают?

– Это какие люди? Те, что ли, что сорят на улицах и курят там, где не положено? А если им все равно, что о них думают, то это, значит, ОК? Это только я должна беспокоиться о том, что обо мне подумают? Я-то не курю и места старушкам уступаю! А мне вот за тебя стыдно, что ты видишь безобразие и ничего при этом не предпринимаешь! Вот потому у вас здесь и все улицы завалены собачьими экскрементами, что никому ни до чего нет дела! Свобода, видите ли, у них – свобода на всех плевать и писать на углах!

Я не шутила. Я на самом деле не знала даже, как выглядят собачьи экскременты, пока не оказалась в первый раз в Европе.

А еще меня до глубины души возмущало голландское сюсюканье с животными, с которыми здесь обращались лучше, чем с людьми. Нет, я тоже против плохого обращения с животными, но когда видишь собачек в попонках и ботиночках, откормленных на 30 сортах какого-нибудь «Педигри», морозным утром важно проходящих вместе с хозяевами мимо лежащего на лавочке возле вокзала дрожащего от холода бездомного, которого не пустили вчера в ночлежку только потому что он не сумел собрать 7 с половиной гульденов с такой вот зажравшейся публики – любителей собачек и кошечек, просто желудок наизнанку выворачивается! И это тоже называется «люди», Сонни Зомерберг?

Не знаю, что меня раздражало больше – то, что я открыла для себя, что на самом деле представляют из себя хваленые голландские «normen en waarden », или то, что я не имела права даже выразить здесь вслух свое мнение. Ну и свободочка!

Так как мнение выражать не полагалось, возмущение начало накапливаться, как газ в непрерывно поддуваемом воздушном шарике. В один прекрасный день это грозило большим взрывом.

Забегая вперед, скажу, что больше всего на свете Сонни боялся повторить судьбу сеньора Артуро – заболеть и остаться без средств к существованию.

– Я никогда в жизни не пойду на улицу торговать газетой “Де Страаткрант” !- говорил он, – Артуро сам виноват в том, что с ним случилось.

О да? Прямо-таки не муж, а социальный дарвинист какой-то!

Я только глубоко вздыхала, вспоминая, какие, например, отношения были у маминых сотрудников на работе. Когда одна из женщин в ее отделе умерла при родах, весь отдел взял шефство над ее новорожденным сынишкой. Бабушке, которая взяла внука на воспитание, то и дело дарили подарки и оказывали материальную помощь. И так до самого его совершеннолетия – и не потому, что кто-то заставлял. Завод даже послал его на учебу в вуз и платил ему стипендию (заводская стипендия была выше государственной). А еще помню, как мы регулярно ездили в Москву: навещать старенькую вдову бывшего директора маминого завода – военных лет, чье имя носил теперь завод… И возлагать цветы на его могилу. Просто у людей были и душа, и совесть. Никто не сказал: «А, старуха сама выпутается, ей государство платит по потере кормильца!» Даже мысль такая была кощунством. И в ногах у богатых спонсоров тоже не надо было валяться.

Помимо демонстраций, я ездила вместе с мамиными коллегами в колхоз и на экскурсии в Москву, а иногда – хотя и редко, потому что на завод нужен был пропуск – бывала и у мамы в отделе. Когда я была еще совсем маленькая, мы ездили всем ее отделом отдыхать с ночевкой в сосновый бор на берегу реки – в палатках. Готовили еду на кострах, а меня и других ребятишек, к нашему восторгу, катали на мотоцикле «Урал»- в коляске. Потом мы весь вечер бегали вокруг него при свете костров – и, как оказалось, вытерли с него своими руками и платьями всю пыль! Было весело, не только нам, но и взрослым. Пели песни, рассказывали анекдоты, были разные смешные случаи и в самой поездке. Анекдоты обычно травил Алик – зам начальника, старый сердцеед-холостяк. Еще запомнились мне веселая толстушка-секретарша Лена с большим шиньоном, как тогда было в моде, киномеханик Петя (на заводе была своя кинобудка), художник Игнат Александрович – театрал и путешественник, объехавший всю нашу страну вместе со своей семьей; начальник Михаил Петрович, у которого была собака Кутя породы дог, носившая панталоны его жены с дыркой, прорезанной для хвоста, когда у нее болел живот после того, как она ела вишни прямо с дерева у него в саду…

Когда по дороге на экскурсию в Москву Лена вставала в автобусе, он начинал крениться на бок, а балагур Петя кричал: «Не заноси корму, Леночка!»

Автобус нанимали на заводские деньги, прямо с экскурсоводом, которая рассказывала, что находится или происходило когда-то по дороге от нас до Москвы. Постепенно я запомнила эти истории чуть ли не наизусть. Возили работников отдела обычно на ВДНХ, мы с удовольствием ходили по павильонам (я обожала космический, а еще – вагончики, на которых можно было ездить по ее территории), потом успевали дать круг по магазинам – и домой. На обратном пути взрослые немножко выпивали, и весь автобус хором пел «Надежду»! Она как раз тогда только появилась.

«Надежда – мой компас земной,

А удача – награда за смелость

А песни довольно одной,

Чтоб только о доме в ней пелось…»

Тогда и песни-то были общенародные, которые хотелось петь, а не «зайка моя, я твой зайчик… ты побежишь, а я рядом, ты украдешь, а я сяду…»

А один раз весь отдел поехал на экскурсию… на саму Останкинскую башню! С обедом в одном из трех ее высотных ресторанов: кажется, бронзовом. Кроме него, еще там были серебряный и золотой – как на Олимпиаде. Всем из нас это было по карману. Какой оттуда открывался вид! А кто там сегодня обедает? Правильно, воры, называющие себя элитой…

Работать в колхозе тоже было весело – главное, чтобы с погодой повезло! На прополке летом нас, городских сразу можно было отличить от местных: народ пытался загореть и на грядках работал чуть ли не в купальниках и плавках. А деревенские жители, наоборот, всегда были в темном и закрывали от солнца лицо и руки. Наверно, потому что у них такая возможность и без того бывает каждый день. В обед мы садились на травку и раскладывали на одеялах сообща «кому что бог послал». Ели все вместе – одной большой дружной компанией, со смехом и прибаутками. Вареную картошку, сметану, салаты и соленья, пирожки и бутерброды… Пили холодный квас, который охлаждался в ведерке в речке пока мы работали.

Обычно в колхоз мы ездили на день, но однажды летом поехали на целую неделю. Вот это было приключение! Деревня, в которой нас разместили, от нашего города была часах в 3 езды: на самом южном краю нашей области. Рейсовый автобус в эту деревню приходил только раз в неделю!. Спали мы на полу на матрасах в спортзале местной школы: девочки- налево, мальчики- направо, в том смысле, что женщины – по одной стене, мужчины – по другой, напротив.. Когда мне по вечерам становилось скучно, я лазила там по канату.

А какими вкусными были обеды в колхозной столовой, особенно после работы жарким денечком! Я за эту неделю на полях обгорела так, что наконец-то, к моей радости, по цвету кожи приблизилась к мулаткам.

Однажды утром наши женщины проснулись от того, что над их головами стоял-в белой парадной рубашке – местный председатель: красивый брюнет.

– Извиняюсь, у вас тут кто-нибудь коров доить умеет?