Записки несостоявшегося гения - Виталий Авраамович Бронштейн

class="p1">по месту работы.

Курсы продолжались. В общежитии теперь по вечерам дежурили закрепленные

кураторы, а вскоре общественность всколыхнуло другое событие: на факультете романо-германской филологии, самом элитном и престижном в университете, где учились, в

основном, детки крупного местного руководства, была вскрыта четко отлаженная система

взяточничества и даже арестованы одновременно шестеро преподавателей во главе с

деканом.

Профессорско-преподавательский состав был подавлен. Ректор чуть ли не каждые

полчаса выходил со своими заместителями и деканами в парк, предпочитая вести общение

на свежем воздухе, медленно прогуливаясь. Поговаривали, что это было вызвано

разумными мерами предосторожности: опасением звукозаписывающей аппаратуры в

помещениях. Студенты шушукались, искоса поглядывая на незадачливых наставников.

***

Недели за две до окончания курсов в моей жизни произошло знаменательное

событие, прямо связанное с названием этой книги. В один прекрасный день я узнал, что

115

обладаю некоторыми особыми способностями. Сразу оговорюсь: я и до этого не сильно

жаловался на работу своего мыслительного аппарата; как говорится, каждый еврей вполне

доволен своей головой и не очень — своим положением. Правда, здесь все произошло

несколько иначе. Если можно так выразиться, я получил этому факту весомое

подтверждение.

Мне почему-то запомнился и день накануне, когда мы с Володей Доценко

увлеченно играли в шахматы на лекции по психологии. И по установившейся в аудитории

тишине вдруг поняли, что что-то не так, встрепенулись, но спрятать шахматы не успели –

профессор Додонов, заведующий кафедрой психологии, уже стоял рядом.

Обиженным хриплым фальцетом старый преподаватель заявил, что отвлекаться

посторонними делами на его лекциях — дерзкий вызов, что сам он тоже любит эту игру, но

почему-то не позволяет себе такого удовольствия на работе. А после, пройдя к доске, поделился со слушателями непреходящей болью: оказывается, прошлым воскресеньем на

университетском шахматном турнире ему пришлось уступить законное многолетнее

первенство наглецу-второкурснику и, что особенно обидно, жалкому троечнику.

В заключение, уважаемый лектор, с издевкой — «ежели вы такие умные!» — предложил

нам с Володей пройти на следующий день на его кафедре квалифицированное

тестирование на предмет определения коэффициента интеллектуальности «IQ».

Отказаться от такого предложения, сделанного перед всем курсом, было практически

невозможно. Все равно, что признать себя добровольно умственно неполноценным.

Завкафедрой психологии оказался лично хорошим психологом: мы, естественно, были

вынуждены согласиться. А уже к вечеру, выяснив, на всякий случай, что это за

тестирование, очень расстроились.

Оказывается, тесты Айзенка по определению коэффициента интеллектуальности

давно общепризнанны, и именно на их основе выявляются сегодня способности к учебе у

поступающих в ведущие университеты большинства развитых стран. Неудачники, набравшие менее 90 баллов (при потолке — 160!), лишены и малейшего шанса получить

высшее образование по причине отсутствия природных данных для элементарной

умственной деятельности. Рыдай, жалкий паяц!

Ночью перед испытанием мне не спалось. Лезла в голову всякая чепуха, а больше

всего угнетало, как будет интерпретировать мой неминуемый провал дома, в родном

Белозерском районе, находящийся на этих же курсах земляк, остроумнейший Коля

Кравченко, директор соседней школы.

И только к утру, твердо решив под предлогом плохого самочувствия отказаться от

предстоящей рискованной процедуры, я, наконец, с облегчением заснул. А в 9 уже

проснулся — меня тряс за плечо жизнерадостный Кравченко, дружески напоминая, что на

кафедре психологии нас ждут «великие дела»…

Вначале я сделал вид, что не понимаю, о чем идет речь, затем нарочито небрежным

тоном заявил, что плевать хотел на всякие тестирования, плохо себя чувствую, простудился, наверное, накануне, так что, пусть он меня оставит в покое. Коля

внимательно выслушал, понимающе улыбнулся, участливо заметил:

— Я так и знал, старик, выздоравливай! — и, насвистывая что-то залихватское, аккуратно

притворил за собой дверь.

Надо ли объяснять, что после этого, ровно в 11, мы с Володей были на кафедре. Не

буду описывать, как все происходило. Тестирование проводится в течение

фиксированного времени, кажется, 30 минут. Так как брошюрка с тестом была на кафедре

одна, нас с Володей усадили рядом. Неожиданно на «огонек» зашли еще несколько

любопытствующих коллег — директоров, слушателей курсов. Естественно, среди них был

вездесущий Коля Кравченко. Меня не покидало тревожное предчувствие.

Немолодой лаборант четко проинструктировал: время ограничено, отвечать нужно

в темпе, если что-то не получается, тут же переходить к следующему вопросу. Итак, время пошло, вперед!

116

Уже к концу первой страницы я стал отрываться от Володи. Чтобы не задерживать

меня, ему предложили подождать. Дальше с тестом работал я один. Через полчаса

лаборант дал сигнал остановиться, забрал мои ответы и передал брошюру Владимиру.

Коля Кравченко выглядел несколько разочарованным, остальные с интересом наблюдали, что будет дальше. На кафедру зашел профессор Додонов, поздоровался со всеми, взял у

лаборанта мои ответы, быстро проглядел. Его лицо стало подчеркнуто равнодушным. Он

сел за стол и с помощью карандаша и линейки стал строить диаграмму тестирования.

Рядом толпились директора. Коля Кравченко, шумно сопя, нависал над Додоновым, как

утес над морем; я, затаив дыхание, стоял в стороне. Несколько раз я ловил на себе беглый

взгляд лаборанта. Мне показалось, что он удивлен.

— Ну что ж, — снимая очки, сказал профессор, — поздравляю, коллега! Если учесть, что мой айк-ю — 145, высший на кафедре, то ваш — 160 — совсем не плохо…

На Колю Кравченко, который через полтора года станет моим заврайоно, было

больно смотреть: он выглядел, как человек, потерявший в один день всех своих

родственников. Другие директора пришли в совершеннейший восторг, обнимали меня и

хлопали по плечам. Не подкачал и Доценко: его 130 единиц тоже выглядели вполне

убедительно. Когда мы выходили, профессор дал мне знак задержаться.

— Я хочу объяснить вам, что означает ваш результат, — сказал он. — Прежде всего, к этим

160-ти единицам смело можете добавить еще пяток, с учетом того, что тестировались вы

впервые, да еще и, как я понимаю, в обстановке повышенного внимания, весьма близкой к

ажиотажу. Так что, в вашем случае, мы имеем уже свыше 160, или — то, что принято

скромно называть гениальностью. Вот так, ни больше и ни меньше.

Профессор несколько отстраненно оглядел меня, чуть помолчал, а затем

продолжил:

— Проще изъясняясь, молодой человек, вам природа подарила уникальную

возможность решать, практически, любые задачи неограниченно широкого диапазона

умственной деятельности. Неплохо звучит, правда?

Только никакой эйфории: если вам уже хорошо за тридцать, а вы с таким

мыслительным аппаратом всего лишь директор деревенской школы — не многого же, согласитесь, удалось вам добиться в этой жизни!

Мне почему-то вдруг захотелось перебить профессора и поправить: не деревенской

школы, а райцентровской, но, слава Богу, я тут же сообразил, как это будет мелко

выглядеть. А Додонов продолжал: