Таинственное пламя царицы Лоаны - Умберто Эко

Ну да, ведь были же настолько конкретные описания, что и не пахло вымышленными персонажами:

Прошла, меня не видя, с новой стрижкой.Вокруг был май. А с нею был студент,блондин, высокий, старыйи с пластырем на шее.Он говорил друзьям:простая сифилома.

В другом стихотворении описан желтый жакет, ни дать ни взять как явление Ангела шестой Трубы.[308] Девушка явно имела место в реальной жизни. И эту сволочь с сифиломой тоже, понятное дело, я не выдумал. И в довершение ряда, вот еще одно, последнее в группе любовных стихотворений:

За несколько днейдо Нового годая разбирался в любвивпервые в жизни.В тот вечер с небеспросыпался снег на тихий город.Я шумел под окноми надеялся, что меня увидят,я швырялся снежками,я надеялся, завоюювысшие награды Пола.

Сколько протекло сезонов?Во мне сменились клетки и все ткани,удастся удержать бессменной память?

Только ты, только тыв каком-то длинном далеке (но где же?),только ты еще в этой мышце во мне —в сердце,и я чувствую все то же, что тогда,за несколько днейдо Нового года.

Этому существу заключенному, совершенно реальному, я отдал три года своего роста. А потом утратил ее. Не случайно я терзался вопросом: но где же? Вероятно, в то же время, когда погибла моя семья и я переселился в Турин, я решил размежеваться с прошлым. О том свидетельствуют два последних стихотворения. Они были вложены в тетрадь, но написаны не от руки, а на машинке. Не думаю, чтобы в лицейские годы я пользовался машинкой. Значит, последние поэтические опыты восходят к раннему университетскому периоду. Странно, что они в тетради. Окружающие дружно уверяют меня, что я совершенно перестал ездить в Солару, когда поступил в университет. Но, возможно, когда умер мой дедушка и когда дядя и тетя распихивали вещи по чердаку, я снова посетил свою капеллу — именно для того, чтобы запереть в ней воспоминания, от которых отмежевывался. И засунул отпечатанные стихи в тетрадь — завещание, прощальный привет. Они подобны заявлению об увольнении в запас или об уходе с работы. Прощаясь со стихотворчеством, я выводил в расход все то, что оставлял позади.

Первое стихотворение такое:

О белые красотки Ренуара,о дамы на балкончиках Мане,каштаны и террасы на бульварах,где нежный профиль промелькнул в окне…

Скажем друг другу правду:Одетта де Кресибыла продажная девка.

Второе стихотворение называется «Партизаны». Единственное документальное свидетельство о периоде с сорок третьего года до окончания войны.

Талино, Джино, Рас, Волчина, Сабляспустились с гор в ту теплую весну,когда все пели песни партизанскиеи «над полями ветер завывал».Как мне хотелось бы вернуть обратноте летние томительные дни,где пули пели высоко над полем,в молчании полуденного солнца,где днями ждали мывполголоса рассказанных известий:Десятая уходит, вроде завтрапоявятся бадолианцы.[309]Наверно, уберут контрольный пост.Дорогой на Орбеньо не пройдете.Готовится под раненых подвода?Я их заметил около молельни.Сержант Гарраньо занял оборонуна крыше горсовета…Потом внезапно дьявольская ругань,и шум, и драка, цокотанье пульпо стенке дома.А ночью тишина, хотя стрелялииз Сан-Мартино, видимо, последнихпытались изловить…

Опять увидеть, как большое летопропитано уверенностью — кровью,в те времена, когдаТалино, Джино, Рас — они видалидействительность в лицо.

Но не могу. Я не прошел покаместчерез контрольный пост,через проверку в Диком Яре.Поэтому я запахну тетрадьвоспоминаний. Сплылите ночи светлые, когда в густом лесу,как в песне, партизанупришлось упрашивать веселых птичеклюбимой дать поспать.[310]

Это стихотворение выглядело совершенным ребусом. Мне удалось расшифровать только следующее. В указанную пору мне выпали переживания, которые воспринимались как героические, по крайней мере покуда героями в них выступали другие, не я сам. Решивши устранить все реликвии детства и отрочества, вступая во взрослый возраст, я соблазнился — захотелось реконструировать ситуации, в которых был взлет, и была уверенность. Но я застопорился на проверке, на контрольном посту (на последнем блокпосту всей войны, провоеванной около дома), и отказался от борьбы… Как так? А по какой-то причине, о которой или не мог, или же не хотел вспоминать. Причина как-то была сопряжена с Диким Яром.

Ну, вот опять возник этот самый Дикий Яр. Что, меня кромешницы перепугали до такой невозможности, что я решил похерить все? Или когда я понял, что окончательно утрачиваю существо заключенное, я устроил себе из военных дней в Диком Яру миф о любовном фиаско? А если уж так — то отправил в неведомый миру тайник, в капеллу, все, из чего я состоял до того времени?

Ничего тут мне не оставалось. В смысле, в Соларе. Осталось только сделать вывод, что, упрятав под замок память детства и сделавшись студентом, я выбрал профессию — старинные книги, — чтобы отдаться прошлому, которое было по определению не мое и не могло никак обольстить меня.

Но кто же было это существо заключенное, которое, отдалившись, довело меня до отправки в тайник всей лицейской жизни, всех соларских лет? Была, значит, и у меня signorinella, бледная девица, соседка по шестому этажу? И что, весь этот роман сводился только к пошлому куплетику из разряда тех, которые каждый хоть единый раз в жизни да пропоет?

Возможно, информация о романе сохранилась у Джанни. Когда влюбляются, особенно в первый раз, обычно открываются закадычному другу.

Несколько дней назад я удерживал Джанни, чтобы он не рассеивал туманы моих воспоминаний спокойными лучами своей памяти. Но тут уж деваться было некуда. Только прибегнуть к памяти Джанни.

Я позвонил ему вечером, мы проговорили несколько часов. Я начал сыздали, с Шопена, и Джанни подтвердил, что действительно радио было для нас единственным источником серьезной музыки, к которой нам обоим выпало тогда приохотиться. В городе, но мы уже заканчивали лицей, открылось Общество любителей симфонической музыки, где проходили время от времени фортепьянные и скрипичные концерты. Самое большее, на что можно было рассчитывать, — выступление трио. Из нашего класса на концерты ходили четыре человека, ходили в общем почти таясь, потому что прочие оболтусы мечтали только протыриться в бордель, невзирая на несовершеннолетний возраст, а на нас за Шопена и концерты они смотрели так, будто мы полубабы.

Замечательно. Значит, какие-то совместные трепетания у нас с Джанни были. Во имя этого, с богом…

— А не пытался ли я, когда был на третьем курсе лицея, ухаживать за кем-нибудь?

— Так и это ты забыл, выходит дело? Нет худа без добра… Зачем в этом копаться. Столько лет прошло, какая разница теперь. Бог с этим, Ямбо. Думай лучше о своем здоровье.

— А ты не будь свиньей. У меня накопились кое-какие вопросы, нужно ответить. Мне необходимо узнать именно про то, о чем я спросил.

Он кряхтел и колебался, потом все-таки разверз уста и пошел рассказывать с таким воодушевлением, как будто героем-любовником был он, не я. Дело так почти и обстояло, потому что, сообщил он мне в скобках, до тех пор сам-то он был неуязвим для любовных стрел, а когда влюбился я, он до того опьянялся моими признаниями, будто сам участвовал в этой драме.

— И она действительно была самая хорошенькая в классе. Тебя только самая красивая устраивала. Влюбляться так влюбляться.

— Кого же может полюбить урод? Конечно, самую красивую из женщин![311]

— Что это?

— Да так, само собой выскочило. Рассказывай о ней. Как звали ее?

— Лила. Лила Саба.

Красиво. Красиво звучит. Будто мед во рту.

— Лила. Прекрасно. Как это все у нас там происходило?

— На третьем курсе мы, мальчишки, были именно что мальчишками с прыщами и в вечных штанах до колен. Они же в это время уже становились женщинами, на нас не желали глядеть. У них в поклонниках были студенты из институтов, студенты ждали их на выходе из школы. Ты как увидел эту Лилу, так сразу окосел. Ну, вроде Данте и Беатриче. Кстати, это не полностью шутка. Тогда мы как раз в лицее проходили «Новую жизнь» и «Свежие светлые и сладкие воды»,[312] и ты все это читал часами наизусть, потому что стихи говорили именно о тебе. В общем, это был солнечный удар. Несколько дней ты ходил в полуобмороке, с комом в горле, к тарелке не прикасался, родители решили, что ты у них болен. Потом ты стал активно выяснять, как же ее зовут, но не решался спрашивать напрямую, а то ведь поймут и догадаются… На наше счастье, у нее в классе была такая Нинетта Фоппа, похожая на хорька, симпатичная, и ты с ней жил в одном дворе, и вы играли во дворе с этой Нинеттой с самого вашего раннего детства. Так вот, столкнувшись с ней в подъезде, здрасте-здрасте, поговорили о том о сем, а потом ты спросил, что за подружка была с ней несколько дней назад. И так узналось по крайней мере имя.