Двери паранойи - Андрей Дашков

В другое время я, пожалуй, прочел бы всю эту чушь. Но не теперь. Тезисы доклада об отчуждении я аккуратно сложил вчетверо и спрятал в карман. Будет чем подтереться.

Поскольку четверо подонков снова обретали подвижность и начали поносить меня на своем подростковом новоязе, я профилактически пнул каждого под ребра и направился в сторону зоопарка, манившего густой тенью, а также глубокой тишиной кладбища диких животных. Я и сам чувствовал себя животным. В наследство от цивилизации мне достались только прямохождение и вторая сигнальная система. Все прочее – инстинкты, сиюминутность существования, способы выживания – можно было смело уподобить звериным.

Город – гигантская ловушка, где теряют жизнь. Одни – медленно, другие – быстро. Четвероногих привозят сюда, чтобы умертвить при помощи поточной технологии; двуногие приходят сами. Кладбища разрастаются, уходят под землю, формируют подземные этажи. Повсюду накапливается информация о смерти – она висит в воздухе, и она же отпечатана в камне. Гигабайты и терабайты отравы, рака, СПИДа, белокровия, не подверженные противодействию ветра, солнца, антивирусов, времени. На редкость стабильные программы самоуничтожения расы идиотов.

Так о каком будущем твердят наши «вожди», заживо разлагающиеся в своих кабинетах?

49

Свой первый ночной приют в качестве бездомной собаки я обрел на задворках зоопарка, там, где к его ограде примыкают покосившиеся развалюхи – клочки, оставшиеся от бывшей Клочковской улицы. Вначале хотел сунуться в местечко потеплее – какой-нибудь антилопник или бегемотник, – но потом посмотрел на четырехметровый забор и увял. Охрана рядом, да еще братья меньшие поднимут шорох – оно мне надо?

Решил не дразнить судьбу, залез в тут же попавшийся на глаза полуразрушенный сарай и скорчился среди разбухших от влажности досок и мертвых пауков.

Сквозь щели задувал ветер и светили звезды. Сон долго не приходил. От нечего делать я смотрел на то, как мигающие точки пересекают темные провалы. Все происходило ужасающе быстро. Незаметно и сам провалился в одно из бездонных ущелий. Но там уже не было звезд.

Проснулся я от холода. И почувствовал себя резиновым мешком, наполненным стылой кровью. Как ни крутись, согреться уже невозможно – организм промерз насквозь. Вот когда с тоской вспоминается обывательское житье-бытье! Скучно до одури, зато тепло до сладкого мления. Эх, ванночки, кроватки, грелочки, комнатные тапки…

Я вдруг ощутил тщательно скрываемую привязанность к гобеленам с оленями и разнокалиберным слоникам на комоде. Было в этом что-то здоровое, что-то чрезвычайно привлекательное: тупая, непоколебимая уверенность в прочности заведенного раз и навсегда порядка. Мол, наши гнездышки вечны, а сами мы никогда не умрем!

Мне же, чтобы не умереть, требовалось хотя бы немного размяться. Разгибаясь, я хрустел, как новенькая купюра. Орион – созвездие, ненавистное всем замерзающим, – ярко пылал на юге сквозь мутную линзу земной атмосферы. Лужи покрывались коркой льда, стекленели, словно глаза умирающего. Природа тоже превращалась в убийцу. Она оставляла слишком мало шансов дотянуть до утра.

Низко надвинув шляпу на глаза, я выбрался из своего укрытия. Глухая ночь заткнула глотку городу. Вся влага вымерзла; меня окружал грязный хрусталь. Я подумал, а не податься ли в ближайшую церковь, но потом решил не подвергать испытанию поповскую добродетель. И паперть отложим на крайний случай, тем более что конкуренция там пострашнее, чем в нефтяном бизнесе.

Бездомные собаки собрались на узкой полосе незамерзающей земли над теплотрассой. От люков валил пар. Четвероногие дремали в прострации. Я настолько закоченел, что был не прочь улечься рядом с ними, чтобы они согрели меня своими телами в «трехсобачью» ночь…

При моем приближении псы забеспокоились. Потом началась настоящая паника. Злобное рычание, похоронный вой, жалобный скулеж. Самые трусливые отбежали шагов на тридцать и погавкивали с безопасного расстояния. Огромный кобель вообразил себя хищником и низко припал к земле, приготовившись атаковать. Я понял, что этот не отступит, и предпочел удалиться спиной вперед.

Итак, собачки меня на дух не переносят. Чем-то я им не нравлюсь. Наверное, плохо пахну. Ничто не проходит бесследно – в глубине души я никогда в этом не сомневался.

Отвергнутый всеми, я продолжал одинокое путешествие через стылую пустыню безумия. Меня необъяснимо влекло к реке – я осознал это лишь тогда, когда увидел берег, усеянный сколиозными скелетами деревьев, и горбатый мост, вспучившийся над водой.

Ну и что дальше? По-моему, здесь, в низине, было еще холоднее. Вялый поток маслянисто поблескивал, словно черный гладкий червь. Ему оставалось ползти два-три километра до своей гранитной норы.

Я вовремя услыхал шум двигателя и спрятался в подворотне. Мимо протарахтел патрульный «луноход». Было что-то действительно лунатическое в его блуждании по безлюдным переулкам. Душевнобольной автомат – и четыре таких же находились внутри…

Прижимаясь спиной к заиндевевшим доскам, я пытался справиться с очередным наваждением. Это внутреннее противоборство уже отдавало шизофренией. Учитывая мой диагноз, я сомневался, что один мозг может вместить в себя подобный букет (смотри выписку из истории болезни).

На смену холоду пришел распад – ощущение гораздо более страшное.

Во мне образовалась трещина, которая изолирующей границей рассекла оба полушария и скальпелем пустоты разделила поселившихся внутри «сиамских близнецов». Пришлось привыкать к постоянному присутствию дегенеративного двойника за непроницаемой пеленой толщиной в одну миллионную долю секунды. Этого ничтожного временного сдвига оказалось достаточно, чтобы разрушить зыбкий континуум личности.

Открылась нора в сознании, ведущая в другую реальность. Не врата освобождения, а черный ход для похитителя теней. Туда истекала жизненная сила. Утечка была тем интенсивнее, чем отчаяннее я сопротивлялся. Изменить что-либо казалось невозможным. Оставалось расслабиться и попытаться получить удовольствие. Впрочем, удовольствие – всего лишь еще одна химера…

Я снова слышал шум реки. Но не того жалкого, загаженного ручейка, который протекал поблизости, а великой теплой реки, мистического потока, навсегда преображавшего все, что погружалось в него. Однако это была только бессмысленная и бесполезная часть истины. Остальное знал тот, другой, спрятавшийся за пеленой. Способа объединиться не существовало.