Девять негритят - Андрей Ильин

И все расслабились.

Так все равно никто ничего не мог доказать!

И даже Кэтрин успокоилась, поняв, что никто ее сейчас не собирается хватать, что до нее дела никому нет…

А потом случилось ожидаемое и неизбежное.

Кто-то подошел к монитору. И привычно уже вскрикнул:

— Смотрите!

И все посмотрели…

И увидели…

Цифру сорок шесть…

Потому что, пока они тут друг с другом собачились, таймер сбросил время и начал новый отсчет. С новой цифры. С цифры сорок восемь.

Хотя когда они поняли, что им включили новый счетчик, на нем было уже не сорок восемь, а всего лишь сорок шесть часов, потому что два часа уже оттикали!

Незаметно для них — пока они выясняли друг с другом отношения… Пока они выясняли отношения, они не заметили самого главного — не заметили, как встали на новый, итог которого был всем хорошо известен, круг!

В конце того, прошлого сорокавосьмичасового отсчета умер немецкий астронавт.

В конце этого должен был умереть кто-то еще. Кто-то из оставшихся и пока еще живых астронавтов…

Но до этого было еще нескоро, было — сорок пять часов и пятьдесят пять минут!

Было — очень далеко.

И было — кошмарно близко…

США. ГОРОД ХЬЮСТОН. КОСМИЧЕСКИЙ ЦЕНТР NASA ИМЕНИ ДЖОНСОНА

РОССИЯ. ГОРОД КОРОЛЕВ. ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ ПОЛЕТАМИ

О смерти немецкого астронавта на Земле узнали почти сразу же. Узнали из доклада командира экипажа во время очередного сеанса связи. Потому что теперь связь работала хотя и не регулярно, не каждый раз, но частенько.

Почему то работала, то нет — никто не гадал. Без толку было гадать! Спрашивать об этом нужно было не их, а преступника, который сидел «на кнопке» и, когда был в настроении, — ее включал, когда нет — выключал.

Теперь — включил! Возможно, для того, чтобы Земля узнала о новой смерти на орбите.

Земля узнала.

Следующей жертвой маньяка стал немецкий астронавт, который был отравлен во время еды.

Немец умер за несколько десятков минут до оговоренного в ультиматуме срока, хотя многие считали, что не должен был. Многие думали, что шантажист пугает!

Нет, он не пугал! Он доказал, что, кроме взрыва станции, у него есть и другие способы давления.

КАЗАХСТАН. КОСМОДРОМ БАЙКОНУР

Грузовой космический корабль «Прогресс» должен был вылететь строго по графику. По тому, который был утвержден еще до того, как началась вся эта катавасия со станцией. Но который все равно никто не отменял!

В космический «грузовик» была уже закачана необходимая не сколько для питья, сколько для регенерации воздуха вода, были загружены баллоны со сжиженным кислородом и питание…

И выгружены посылки, предназначавшиеся для членов экипажа, которым они теперь вряд ли пригодятся, и убрано оборудование, на котором они должны были работать!

В принципе, «Прогресс» мог никуда не лететь, так как этот завоз никому был не нужен. Те, кому он был нужен, были уже покойниками. А все остальные должны были вернуться на Землю, досрочно прервав свой полет. Или не вернуться… Никогда. Но и в том, и в другом случае свежие клюквенные соки им тоже были ни к чему!

«Прогрессу» не нужно было лететь, но он все равно летел. Так как летел с совсем другими, чем раньше, целями. Не с грузовыми!

В воде, которую должны были пить астронавты, был растворен бесцветный, безвкусный, без постороннего запаха и осадка порошок, способствующий крепкому, здоровому многосуточному сну.

В воздух, которым они должны были дышать, добавлен «веселящий газ», который мгновенно мог усыпить даже средних размеров слона.

В продукты добавлены вещества, от которых через полчаса после приема еды слипаются веки. Причем — мгновенно и так крепко, что без посторонней помощи их уже не разжать!

Астронавты должны были уснуть, чтобы проснуться уже на Земле. Кто-то — в госпитале. А кто-то — в тюремной камере.

Знать бы только, кто — где!

«Прогресс» стоял «под парами».

До старта оставалось буквально несколько десятков минут. Нужно было лишь дать отмашку и опорожнить «на дорожку» мочевой пузырь Генерального конструктора…

МЕЖДУНАРОДНАЯ КОСМИЧЕСКАЯ СТАНЦИЯ

— А как же нам теперь питаться? — вздохнул русский космонавт.

Потому что кушать, несмотря ни на что, все-таки хотелось. Чем дальше, тем больше. Война — она, конечно, войной, но обед должен быть по распорядку!

Кушать хотелось всем. Но есть — не хотелось. Вот эти, конкретные продукты не хотелось.

— Как нам теперь есть, если вся еда может быть отравлена?

И точно — как? Скушаешь вот так, ненароком, какое-нибудь безобидное на вид яблочное пюре — и все, и лапки в сторону, как та морская свинка, и привет прародителям!

А если не съешь — то тоже, рано или поздно, с голоду помрешь. Да и жаль, может быть, в последние дни и часы своей жизни отказывать себе еще и в этом удовольствии.

Что же делать?..

И все всё чаще косились туда, где хранились продукты. Косились, вздыхали и отводили глаза, понимая, что ни за что не притронутся к еде! Что лучше будут голодать…

Хотя это трудно.

Особенно голодному еще с царских времен русскому космонавту.

И китайскому тоже.

— А что, если каждую упаковку, перед тем как есть, осматривать? — предложил, размышляя вслух, Виктор Забелин — просто так, в порядке бреда. Голодного…

— А если все равно не увидеть? — возразил Ли Джун Ся.

— А если в микроскоп?

— А кто смотреть будет?..

Этот вопрос был непростой. Был самый трудный! Потому что тот, кто будет смотреть, может чего-нибудь недосмотреть…

— А если дегустировать?

— А кто будет?..

— Как кто — свинки! — обрадовался нашедший выход из положения русский космонавт. И, радостно загребая руками, поплыл к холодильнику.

— Это при условии, что этот яд мгновенный, — заметил Жак Воден, — что он не начнет действовать через час или через день после приема пищи.

Да?

Виктор Забелин остановился в нерешительности.

Но потом, наверное, вспомнил про себя отсутствующее во всех других языках мира слово «авось». И потянул из контейнера упаковку с консервированной колбасой.

Отчего все насторожились!

Потому что дураку понятно, что тот, кто решится есть «отравленные» продукты, либо полный кретин, потому что не боится отравиться, либо не боится отравиться, так как может знать, что отравлено, а что нет!

Русский не побоялся. Он начал есть!

И, что самое неприятное, — не умер!