Новый Мир ( № 11 2009) - Новый Мир Новый Мир

Поступив на работу в коллектив с вольнолюбивым духом, брат оказался под влиянием двух стремлений. С одной стороны, там подчеркивали свою интеллигентность ношением галстука и портфеля. Последний вызывал условный рефлекс у церберов на входе в офис — не потому, что они могли что-то вынести, а потому, что явно пытались что-то внести. И правда, брат и его коллеги таскали на работу книжки по специальности, а начальство полагало любое чтение на рабочем месте безнравственным делом.

С другой стороны, жизнь в провинции все больше застывала под идейным прессом. Наш отдел частенько привлекали к выполнению горкомовских заданий, и являться в “желтый дом” негласно предписывалось только тщательно экипированным. Мы же, втайне считавшие себя чуть ли не диссидентами, норовили заскочить в это здание просто в рубашке.

Брат окончательно расстался с многозначным символом, когда стал журналистом. А в последние годы своей административной карьеры страдал двоемыслием — на работу галстук не надевал, но ходил в нем читать лекции в вечернем университете.

Напоследок вспомним, как при получении паспорта мужчин обязывали сниматься не только в галстуке, но и в строгом темном костюме. У кого их не было, давали в ателье напрокат. И только в 1990-х разрешили фотографироваться в чем угодно, хоть в футболках…

МР3

Солоух Сергей – писатель. Родился в 1959 году. Окончил Кузбасский политехнический институт. Автор нескольких книг прозы. Печатался в журналах “Новый мир”, “Знамя” и других периодических изданиях. Живет в Кемерове.

Я никогда не верил в прогресс. Не то чтобы с порога отвергал email, bluetooth и GPS, а просто не допускал и мысли, что вот набор каких-то протоколов, реализованный на уровне полупроводникового кристалла, возьмет и вдруг развеет мировую печаль. И соответственно, изменит литературу, которая подобно лайковой перчатке, без искаженья формы и уж тем более подмены содержания, лишь нежность придает руке прекрасной незнакомки.

В 1977-м первым и единственным на курсе выучившись программировать на языке ассемблера ЭЦВМ Наири-2, я не согрелся у большого ящика с трудолюбивыми клопами транзисторов и резисторов. Лампочки подмигивали, но звезд не заменяли. Чуть позже прикинуться живородящим пыталось устройство алфавитно-цифровой печати машины БЭСМ-6. В многопроходном режиме накладывая “ж” на “м”, трудолюбивое силилось совладать с печальным образом Спасителя или загадочным Джоконды. Зима и лето восьмидесятого от этого местами не менялись, лишь упростилось целеуказание. Место системщика на ВЦ легко и просто определялось по длинному и грязноватову рушнику машинной вышивки на белой стене. Но битово-байтовая гадина не сдавалась. Летом восемьдесят пятого я впервые увидел, как ЕС-1040 производит стихи. Это был Гумилев одними заглавными буквами “Я КОНКВИСТАДОР В ПАНЦИРЕ ЖЕЛЕЗНОМ”. Во-первых, и до того сомнений не было, а во-вторых, мучительно напоминало табличку “НЕ ВЛЕЗАЙ, УБЬЕТ”. Читать и любить не хотелось, хотелось обойти.

В 1992-м вместо электронного приказа из центрального офиса Новосибирской фондовой биржи я получил персональное послание из Университета Южной Калифорнии, Лос-Анджелес. Нечаянно, за продажей ваучеров, выяснилось, что Релком — не наша наколенная служебная система перепихнись-обмена, а часть всемирной компьютерной сети Интернет. Но гром не грянул. Хотя и тут уж вовсю резвились мичурины с паяльником и циркулем, желавшие скрестить IP и трепетную лань. В USENEТовской телеконференции в иерархии rec.art два русскоязычных студента на языке обучения жарко обсуждали поэму “Москва — Петушки”, накрытые цунами прочие участники форума на родном языке привычного общения беспокойно интересовались: “When one Russian says to other Russian Misha, does it mean Fuck you?” И ничем, кроме тоски, все эти внезапно ставшие всемирными электроны не отрыгивались. Какой-то шиворот-навыворт и полное фиаско линейной логики в мире нелинейной. Машина в панцире железном преследует звезду. Also sprach Мясорубка. Простой и функциональный чайник, возжелавший вместо такого нужного и всегда уместного кипятка вдруг выдать мысль, хотелось завернуть в простынку и отнести в психдом. Ну или как некстати разбрехавшейся собаке сказать цыц и сидеть!

Но, черт, свинина продолжала прикидываться говядиной. Очень хотелось и ей тоже “отдыхать в радостном саду”, пока динамою горит, пока в розетке напряженье живо. Ну, или, как говаривал А. А. Блок, погрузиться, влезть своими цинковыми, оловянными пальцами в нашу тонкую человеческую боль. Когда же, отбросив всякий стыд и якобы лица необщее выражение, просто поехала, поперла в девяностых выкладывать зеленым светом отсканированные и желтым электричеством распознанные тексты Гладкова и Аксенова, последние иллюзии рассеялись. Ошибки кололи глаз, а нестабильная развертка просто утомляла. Пшла вон! Кибернетическая сволочь. Нет тебе места на Олимпе. On/Off.

Я и в самом деле ее послал. Плюнул, как рекомендовали И. А. Ильф и Е. П. Петров. Слюной. Бросил и C, и C++ и на исходе четвертого десятка,

в две тысячи пятом, заделался водилой на межгороде. Ну, практически.

В утренних сумерках залезал в свой, по терминологии коллег, служебный митсубан и кочумал на какую-нибудь шахту или завод, благо их куда ни плюнь в моей Сибири. А в сумерках уже вечерних назад по той же колее.

Как смутно в небе диком и беззвездном!

Растет туман… но я молчу и жду

И верю, я любовь свою найду…

Я конквистадор в панцире железном.

Натурально. Только с госномером, нашлепкой о прохождении ТО и наклейкой с серией ОСАГО. И магнитофоном, опять же по терминологии коллег. На самом деле — ресивером.

Никаких магнитных головок внутри, лишь щель для приема, to receive, компакт-дисков и во тьме ее луч лазера магическим кристаллом. И вот, когда вперед пятьсот, назад пятьсот, очень хочется этот темный разрез на передней панели, торпедо по терминологии производителей, заполнить чем-нибудь блестящим. А именно — сидишкой, носителем информации, изобретенным совместным напряжением умов мечтателей из “Филипса” и “Сони”. Мысль здравая, и с ней я начинаю посещать местные скопления этих носителей, магазины, содержащие в названии такие иностранные слова, как “стерео” и “видео”. И что же я там замечаю? В тени, в углу, во мраке, странные полки с надписью “Аудиокниги”. Водила, в чем неоспоримое преимущество, человек простой. Без прошлого и разных тонких интеллигентских предрассудков. Ну и что, что плюнул. Слюной. По совету И. А. Ильфа и Е. П. Петрова. Однова живем, отчего и не попробовать, тем более что завтра в Новокузнецк. Туда 240 и обратно столько же по одометру. И снимаю, думаете — мозолистой, нет, у водилы она просто несвежая, тут колесо пальцем проверял, здесь открывал багажник, тут пыльный выключатель покрутил, короче, ногти не в порядке, с каемочкой, беру я блестящую коробочку с надписью: “Н. В. Гоголь. „Петербургские повести””. Беру и уношу с собой. И в сумерках следующего дня нажимаю кнопочку “Play”.

И что же? Нет, не играет, ды-ды-ды, говорит! Вот чудо, приятным человеческим голосом. Не в нос, не в ухо, не звеня металлической перепонкой в горле, а внятно и спокойно, как мой отец, читая мне “Буратино” между туманом тридцать семь и семь и ясностью полнейшей тридцать шесть и шесть.

— Сегодня я, Прасковья Осиповна, не буду пить кофию, — сказал Иван Яковлевич, — а вместо того хочется мне съесть горячего хлебца с луком.

И в самом деле — перемены! Машина, назойливо пытавшийся пролезть в живые истукан исчез. Вернее, нет, как будто бы сам собой летит стрижом от А до Б и незаметен путь. А ведь, казалось бы, всего-то-навсего еще один протокол. MP3. Диджитализация с компрессией, а между тем неощутимо, лишь только надпись на коробочке, сторожевые — и обонятельные и вкусовые — рецепторы в покое. Не отличают живого от оцифрованного и сжатого. Дальше давай, лишь предлагают. Дальше! I stand corrected.

Следующими были “Мертвые души”. И снова живой с живым как будто говорил. И начался тут обратный ход истории. Превращение водилы в того, кем он когда-то был. Профессорского сына, интеллигентного человека.

И с этой замечательной минуты целый мир открылся мне в зеркале начавшегося заднего хода. Вполне себе шагающая в ногу шеренга издательств с названиями, сгенерированными, видимо, зациклившей программой на языке Perl. АРДИС (Art Dictation Studio), “1C-Медиакнига” и “Вира-М”, выпускающие тем не менее прекрасные и качественные записи. Гоголь, Белый, Вагинов, Розанов, Ремизов, Пастернак, Ильф и Петров. Хемингуэй на английском и Сент-Экзюпери на языке оригинала. И тут же рядом совершенно левая “Аудиокнига”, печатающая на обложке “Теркина” Твардовского закуривающих солдат вермахта, а на блестящий носитель сливающая редакторский неклееный “мастер”. Это когда актер, читающий “Ночные дороги” Гайто Газданова, для удобства будущего монтажа произносит всякий раз номер страницы. Страница первая, вторая и так до четыреста сорок восьмой. Но и ее, “Аудиокнигу”, прощаешь за “Солнце мертвых” Ивана Шмелева. И DVD-издания с полными текстами чуть ли не всех русских романов Набокова. “Машенька”, “Лужин”, “Король, дама, валет”, “Приглашение на казнь”, “Отчаяние” и “Дар”. Пятьдесят с лишним часов звучания за 120 рублей, а перебросить на пригодные для чтения в машине MP3-сидишки и руками можно.