Современная финская новелла - Мартти Ларни

А годы, когда он был прорабом? Несколько послевоенных лет в красном домике у железной дороги. В домике сначала жил дорожный сторож. Фасад был украшен резным деревянным кружевом, во дворе хлев, сарай, погреб с кирпичным входом. В июле он косил сено для своей коровы вдоль железной дороги и свозил его на дрезине домой. Иногда случалось, что стог сена сгорал от паровозных искр. А когда меняли шпалы, разрешалось пилить и колоть на дрова старые. Это были годы сорок седьмой, сорок восьмой и сорок девятый. В середине пятидесятых ему наконец дали звание дорожного мастера и назначили на север. Было написано много заявлений, и когда прибыло сообщение о переводе на этот участок дороги, он подумал, что получил место, на котором проработает до пенсии.

За последние годы дорожный мастер так привык к этой мысли, что даже тени сомнения не возникало у него, когда стали доходить слухи о том, что снимают некоторые железнодорожные ветки. В какой-то день решают удлинить какую-то захиревшую линию, и тогда прежде самостоятельный участок становится только отрезком крупной дороги, а мастера, работавшего на этом самом участке, переводят в другое место.

Теперь таким мастером оказался он.

В высокой железной печке в кабинете горели дрова. Дорожный мастер разглядывал свои освещенные огнем руки. Слышалась музыка: дочери наверху включили проигрыватель. Мастер прислушался к ритму: что-то южноамериканское.

Дорожный мастер сел к столу и разложил листы с расписанием поездов.

Мимо прогрохотал товарный. Поезда проходили редко, пассажирские и того реже, скорые вообще не появлялись. Дорога не вела в интересные места, вдоль нее не было ничего любопытного, жилья и то мало. Только лес да болота, да холмы, заросшие можжевельником. Местами — ржавые срезы скал, которые весной и осенью трескались и разрушались от замерзшей в расщелинах воды. Это была грузовая железная дорога. Дорога руды, дорога леса. Рельсы были старые. От лета к лету красный иван-чай забирался все выше по насыпи. В сырых низинах вверх по откосу карабкался густой ивняк. Никому дела не было и до этого: колея-то зарастала.

Дорожный мастер знал свой участок протяженностью в десятки километров. Он помнил каждый поворот, прямую и подъемы. Знал на память все места, за которыми нужно было особенно тщательно следить в жару и в сильные морозы.

Во второй половине дня начался сильный снегопад. В кухонное окно дорожный мастер видел, как большие снежинки медленно опускаются к земле, словно тишина надает с неба. На фоне леса четко выделялись белые угловатые формы снегоочистителей.

— Эти гробы, — сказал за обедом дорожный мастер, — следует куда-нибудь передвинуть отсюда. Надо будет распорядиться…

Девочки-близнецы за столом переглянулись. На их лицах отразилась беспомощность и страх. Сестры и сейчас, в семнадцать лет, были поразительно схожи меж собой. Всю жизнь они провели вместе. Дорожный мастер и его жена, как все родители похожих близнецов, любили рассказывать, что и душевные их переживания одинаковы. Девочки спокойно относились к этому, но когда заметили, что отца такие разговоры не интересуют, они стали делиться только с матерью. Когда год назад отец попал в больницу из-за нервного переутомления, девочки словно забыли о своих чувствах и больше молчали. С тех пор дорожный мастер избегал смотреть на дочерей; ему часто казалось, что в нем самом, и в глазах и в душе, все двоится.

А сейчас, уставясь в свою тарелку, он вдруг увидел: красный как кровь сок свеклы разлился между овощами винегрета.

Посреди обеда дорожный мастер встал из-за стола и закрылся в своем кабинете. Под вечер он вышел и поднялся наверх в комнату девочек. Он нес в руке баранью шкурку, которую обычно держал на стуле, — говорил, что это помогает ему от ревматизма. Он разложил шкурку на кровати внутренней стороной кверху.

— Посмотрите — червяки… — она вся кишит маленькими белыми червяками…

И он с отвращением отодвинулся от кровати.

Ноябрьский день угасал, пора было зажечь лампу. Девочки осмотрели шкуру, но ничего не нашли в ней.

А дорожный мастер больше не обращал внимания на шкуру и не слушал уверения близнецов. Он сидел в плетеном кресле до тех пор, пока не заметил, с какой злобой глядит на него бумажная маска, прикрепленная к стене.

На пороге он обернулся:

— Да… я пришел сказать… что затоплю баню.

Из прихожей послышались тяжелые, неровные отцовские шаги. Немного погодя стукнула входная дверь. Девочки спустились вниз и стали наблюдать за отцом из окна родительской спальни. От их дыхания колыхались тюлевые гардины.

В нетронутом снегу отпечатались свежие следы отца. Вот он вышел из черного проема сарая с охапкой дров и направился к бане. Скоро из трубы повалил дым. Потом дорожный мастер появился во дворе с лопатой и принялся сгребать снег.

Во время вечернего чаи дорожный мастер сказал:

— Подумайте-ка, девочки, как много выстрадали лошади. Когда воевали верхом, пиками вспарывали животы коням, а шеи им рубили мечами. Когда изобрели огнестрельное оружие, лошади опять были на войне самыми беззащитными. В них стреляли. Я видел мертвых лошадей. Они распухают, только шея и голова остаются без изменения, но это уже не лошадь, а какое-то чудовище.

Было шесть часов вечера, на улице стемнело, а в доме всегда горел свет, потому что дорожный мастер бесцельно ходил из комнаты в комнату. Накрывая на стол к чаю, девочки видели это и вдруг вспомнили случаи из прошлого.

Когда отцу исполнилось пятьдесят лет, он дважды исчезал из дому. Тогда они жили уже здесь. Потом он ушел куда-то два года назад, осенью. Мать, правда, о чем-то догадалась, потому что поведение отца стало таким же, как перед первым уходом. В какие-то дни отец становился необычно деятельным и разговорчивым, в другие — почти не открывал рта. Он часами сидел за столом в кабинете, и если звонил телефон, велел матери отвечать, что его нет дома, а он там-то и там-то. По вечерам он какое-то время спокойно смотрел телевизор, но потом принимался ходить из комнаты в комнату. Он рано ложился, но не мог спать. Мать знала, что на работе ничто не раздражало отца, но там вскоре заметили, что он не выполняет свои обязанности, и дело кончилось тем, что отцу дали две недели отпуска по болезни.

Когда этот отпуск начался, мать стала внимательно следить за отцом. Но он был такой спокойный, такой обычный, что все домашние забыли о своих подозрениях. На кухне облупился потолок и отец сказал, что завтра покрасит его. Он принес все необходимое и вечером даже расстелил газеты, чтобы не запачкать пол. Рано утром отец оделся в своем кабинете и исчез, его нигде не могли найти. Так прошло несколько дней. По станции пошли слухи. На вторую неделю пришла открытка из Стокгольма. Почерк был знакомый, но ничего, кроме адреса. Отпуск кончился, матери пришлось объясняться с начальником. А однажды утром заметили, что кто-то мылся в бане. Пол был мокрый, и под лавкой в предбаннике лежал узел грязного белья.

Спустя два дня отец пришел домой. Он сразу взялся за работу, и жизнь продолжалась, точно ничего не случилось. После до них стали доходить какие-то сведения об отцовских путешествиях. В своих блужданиях он иногда останавливался в гостиницах или домах для приезжих, иногда жил у родственников. Кто-то рассказал, что получил от отца с севера странное письмо в разрисованном конверте: «Если со мной что случится, то…» Так никто ничего и не понял. Куда-то он пришел с бутылкой коньяка, но сам пить не стал и очень чудно разговаривал. Кому-то он сказал, что он находится в годичном отпуске, другому — что в поездке по делам службы, третьему назвался пенсионером по нетрудоспособности. Лишь в одном месте он занял денег.

Дома об отъездах отца в его присутствии никогда не говорили, и казалось, что он сам о них забыл. Врач объяснил матери, что ничего сделать нельзя, поскольку отец неповинен ни в каком преступлении. Невозможно ведь задерживать человека за рассказывание историй, в которые он сам верит. Позднее отец согласился пролежать неделю в больнице, после чего все пошло нормально.

— Лошади тащили пушки и тяжелые возы по грязи и бездорожью, — говорил дорожный мастер. — Их били, а если у них не было сил тащить, солдаты пристреливали их. Сейчас, девочки, в мире стало хорошо. Что бы где ни происходило, а животных уже так не мучают. А памятник лошади не поставлен… не горит вечный огонь в память лошадиных страданий… на совести людей тяжелый камень…

Дорожный мастер редко курил, но сейчас он зажег папиросу, и комната наполнилась горьким дымом.

— Теперь, когда шпалы делают из бетона, а насыпи из щебня… они будут служить целую вечность и рабочих надо поменьше. Идите-ка, девочки, в баню.

Дорожный мастер сидел, согнувшись и свесив руки между коленями.

— Может, ты отдохнешь и не думай больше о лошадях.