Девушки и единорог - Рене Баржавель

— Тише, тише, — отозвался Меешавл Мак Мэррин, помахав пальцем перед своим носом. — Я пою и разговариваю с лошадью. А на ночной дороге не должны встречаться молодые девушки…

Он подмигнул ей и улыбнулся. Шапка из грубой шерсти съехала ему на лоб, оттопырив уши. Помпон шапки, уши и нос казались одинаково красными; под пышными усами цвета заплесневелой пшеницы прятался рот.

— Где он? — негромко спросила Гризельда, подпрыгивавшая от нетерпения.

Меешавл кивнул в темноту.

— Там, под сеном. Все хорошо. Только он, наверное, порядком промок. Я проеду немного дальше, к началу дамбы. Ему останется пройти сущий пустяк. Эй, старая кляча, пошевеливайся!..

Когда повозка остановилась, Меешавл спрыгнул на землю и подошел к повозке сзади.

— Можешь вылезать, парень, мы приехали.

И ошарашенная, трясущаяся Гризельда увидела, как сено зашевелилось, разлетелось в стороны и в полумраке появилась сначала темная голова, затем грудь. Она шагнула ближе, чтобы помочь, но Меешавл остановил ее.

— Не дергайтесь, мисс, позвольте мне. Я помогу тебе слезть, приятель. Цепляйся за меня. Ну, давай.

Возница, судя по всему, был не так пьян, как старался изобразить. Он легко извлек Шауна из сена и поставил его на землю.

— Можешь держаться на ногах?

— Я должен держаться. Где мой костыль?

Меешавл достал из сена толстую ветку, игравшую роль костыля. Шаун оперся на него и сделал пару шагов с помощью возницы.

Застывшая на месте Гризельда смотрела на Шауна, не решаясь приблизиться к нему. Он тоже не только не подошел к ней, но даже не посмотрел в ее сторону. Возможно, он просто не мог увидеть ее.

Через несколько шагов Шаун остановился, опираясь на Меешавла.

— Я могу идти, — сказал он.

— Теперь дело за вами, — обратился Меешавл к Гризельде. — Чем быстрее я уберусь отсюда, тем лучше будет для вас.

Он оставил Шауна посреди дороги и залез в повозку.

— Ну, шевелись, старая кляча!.. Давай, голубушка, поехали!..

Повозка заскрипела и исчезла в темноте. Меешавл снова запел.

Гризельда и Шаун стояли в темноте, в нескольких шагах друг от друга, и молчали. Шаун смотрел вслед повозке, у Гризельды сжималось сердце от жалости. Она почти ничего не увидела, разве что осунувшееся лицо, заросшее щетиной, всклокоченные волосы, свисавшие мокрыми прядями на лоб, черные дыры вместо глаз. Испугавшись, что его сейчас снова проглотит ночь, она кинулась к нему. Ей хотелось схватить его, обнять и баюкать, но она не знала, куда он ранен, а поэтому боялась причинить ему боль неловким прикосновением.

Потом она негромко сказала:

— Ах, Шаун!.. Наконец-то.

Она схватила его за свободную руку и прижалась к ней сначала щекой, потом губами.

— Вот и ты.

Шаун, повернувшись к ней, всматривался в светившееся в темноте лицо, не произнеся ни слова.

Она отпустила руку, ощупью накинула ему на плечи плащ и натянула на голову капюшон. Потом попыталась говорить непринужденно, без эмоций:

— Нам придется пройти довольно много. К тому же, вверх по склону. Ты сможешь идти?

— Я должен. Левая нога у меня в порядке. Но я должен кое-что сказать тебе. Я не знал, где они хотят спрятать меня. Меешавл, этот старый хрыч, только по дороге сказал мне об этом. Если бы я знал заранее, я отказался бы.

— Конечно!.. Ты предпочел бы, чтобы тебя схватили!..

Она рассвирепела. Он ничуть не изменился! По-прежнему упрямый и безмозглый!..

— Ты ничего не понимаешь, — сказал Шаун. — Ты не знаешь, на какой риск согласилась.

— Ничего подобного! Я все знаю!

— Нет, ты ничего не знаешь! Но ты должна знать хотя бы то, что ты сумасшедшая!

— Да, это мне тоже известно.

Она засмеялась и поцеловала его руку.

— Идем!

Им потребовался час, чтобы добраться до часовни. Совершенно обессиленный Шаун был вынужден часто останавливаться. В полной темноте они не находили места для отдыха, хотя при переходе через дамбу Шаун пару раз присел на парапет. Потом ему приходилось отдыхать стоя, опираясь на здоровую ногу, костыль и Гризельду. Когда они молча стояли в темноте, с трудом переводя дух, они слышали сквозь шум дождя пение Меешавла, то приближавшегося к ним, то удалявшегося в зависимости от зигзагов дороги. Постепенно его голос затих, и они так и не узнали, чем закончились поиски инструментов и Мэри.

Она провела Шауна стороной от дома; так было дольше, но зато надежнее. Труднее всего им пришлось, когда они перебирались через развалины часовни. Войдя в келью, она стянула с него плащ, отбросила свою накидку, вытерла мокрые руки об юбку, нашла спички и зажгла свечу.

Шаун увидел стены из серого камня, пестроту лент и букетов цветов, детскую мебель, одеяла и понял, с какой любовью готовилось для него это убежище. Он попытался засмеяться, но его душили слезы.

Он сказал:

— Нет, ты на самом деле ненормальная.

Она только кивнула в ответ, потому что ей тоже приходилось сдерживать слезы. Теперь она более отчетливо видела его, и ей стало ясно, что он чувствует себя гораздо хуже, чем можно было догадаться по дороге сюда. На бледном лице остались только скулы и борода, серые глаза в глубоких впадинах казались туманом, который вот-вот рассеется. Он хотел обнять ее и прижать к груди, но не представлял, есть ли у него руки и грудь, он был воплощением слабости и страдания. Последних сил у него хватило только на то, чтобы не упасть, а опуститься на колени на постель. Потом он лег, так и не поняв, засыпает он или теряет сознание.

Гризельде удалось снять с него мокрую одежду, но она не решилась коснуться грязных окровавленных бинтов. Она решила, что поменяет повязки на следующий день, когда он проснется. Закутав его в одеяла, она осторожно и с нежностью вытерла ему лицо, потом задула свечу и растянулась рядом с ним, чтобы отдохнуть несколько минут, прежде чем возвращаться в свою комнату. Раздавленная усталостью, она мгновенно заснула.

Она проснулась, когда уже было светло. Лежавший рядом Шаун не столько дышал, сколько хрипел.

Перепуганная, дрожащая от страха и утреннего холода, Гризельда решила любой ценой привести на остров доктора из Тиллибрука. Дыхание Шауна то и дело прерывалось, потом возобновлялось со страшным хрипом. Не успела Гризельда пробраться мимо куста боярышника, как натолкнулась на Эми, сидевшую на каменной глыбе. В руке она держала серебряную ложку, выглядывавшую из куска льняной ткани, а на коленях у нее стоял сильно помятый, но натертый до блеска серебряный чайник.

С годами волосы Эми стали почти такими же белыми, как ее шапочка, а глаза приняли оттенок далекого и слегка затуманившегося горизонта. Серьезно посмотрев на Гризельду, она сказала:

— Не торопись, мой олененок. Он все равно не доживет до прихода врача. Лучше напои его вот этим.

И она протянула девушке чайник.

— Осторожно, он горячий. Это не чай, а отвар, полученный из самых разных трав. Я не могу войти в Искупление, это место не для меня. В общем, оно и не для тебя, но ты должна снова побывать там. Меня не пускают монахи, которые сердятся на меня, потому что я знаю, что они думают о женщинах. Скорее возвращайся туда, его нужно напоить отваром. С помощью вот этой ложки. Он должен выпить пять ложек. Считай как следует! Если он выплюнет жидкость, это не считается! Только то, что он проглотил! Помни: пять ложек! Через час опять столько же, и так каждый час до вечера давай ему по пять ложек. Не волнуйся, дома о тебе не будут беспокоиться. Я скажу, что ты ушла на скалу и я дала тебе с собой еды. Вот, в этой корзинке. Я отправлю туда Ардана вместе с Уагу, и они пробудут там, пока ты будешь оставаться здесь. Потом Ардан вернется домой вместе с тобой. Да, ты должна поить раненого из серебряной ложки, только из нее! Когда закончишь, то не вытирай ложку, а снова заверни в эту ткань. Поторопись.

Гризельда знала, что должна во всем слушаться Эми. С самого раннего детства ей было известно, что Эми никогда не ошибается. Она поспешно вернулась к Шауну, у которого дыхание почти остановилось, приподняла его голову и протолкнула сквозь зубы ложку с жидкостью янтарного цвета с запахом водорослей и смолы. Едва отвар попал Шауну в рот, как его тело свела судорога, и он выплюнул содержимое ложки вместе со слюной. Гризельда упорно продолжала, считая полные ложки, половинки и более мелкие дозы, пока в итоге не получилось пять полных ложек. Только после этого она осторожно опустила его лохматую голову на подушку с кружевной наволочкой и уселась на низкий стульчик. В корзинке, принесенной Эми, она нашла курицу, овсяный хлеб и кусок сладкого пирога, а также чистую ткань для перевязки и свои часики размером с маргаритку, на длинной золотой цепочке.

Эффект от лекарства проявился немедленно. Тело Шауна расслабилось, его стала сотрясать мелкая дрожь, он сильно вспотел и дыхание стало более спокойным. Изо рта у него полились странные звуки, обрывки слов и куски непонятных фраз.