Шаг за край - Тина Сескис

— Конечно, — отвечает он. — Только это может некоторое время занять, вы как, выстоите? — Я киваю, однако наваливаюсь на него всем телом, оседая. — Может, проще будет поймать машину. Вы как, сможете пройти немного? Там, на Чаринг — Кросс–роуд, побольше машин попадается.

И мы медленно шагаем по Олд — Комптон–стрит, мимо перестроенного «Адмирала Дункана», немногие прохожие оглядываются на нас, а я, сама не знаю почему, больше в обморок не падаю и не шатаюсь. Когда доходим до главной улицы, черных лимузинов–такси нет, так что мой новообретенный приятель ловит таксиста в мини–автомобиле (из тех хитрецов, что дерут за проезд втридорога), и когда я иду усаживаться, приятель останавливает меня и говорит:

— Послушайте, мне не по себе, что я вас вот так бросаю. Я живу сразу за углом. Хотите, пойдем туда, пока вы не почувствуете себя немного лучше? Могу напоить вас чаем, если заходите.

Я все еще не знаю, как его зовут, но день тянется уже так долго и настолько выбивается из реальности, что я, к своему удивлению, говорю «да» (малый как–то не похож на маньяка с топором), так что он просит таксиста подбросить нас до Мэрилебон, а когда мы добираемся туда, квартира его оказывается над каким–то магазином — и она классная: громадная, стильная, прекрасно обставленная. Присаживаюсь на диван и наконец–то чувствую себя в безопасности, словно в конце концов попала туда, куда должна была попасть сегодня, ничего больше не хочу, как только свернуться в клубочек и заснуть.

— Простите, я даже имени вашего не знаю, — говорю я, а он как–то странно смотрит на меня и в ответ:

— Я вашего тоже не знаю.

— Я Эмили, — произношу прежде, чем успеваю остановиться.

— А я Робби, — отвечает он.

— Рада познакомится, Робби, — бормочу, застенчиво улыбаюсь и закрываю глаза.

45

Когда Фрэнсис вернулась в гостиницу в Найроби, ее поджидало сообщение. «Мам, привет, позвони мне как можно скорее. Любящая тебя Эмс». У Фрэнсис все заныло, она даже грязь на себе ощутила, как будто ее дочь могла догадаться на том конце телефонной линии, чем она всю ночь занималась с проводником этого Олимпийского турне. Набирая номер, она испытывала тот же знакомый страх, понимая, что речь пойдет о Кэролайн, а ей так не хотелось переноситься обратно в драму и потрясения, она хотела навеки остаться под африканским солнцем.

Вечность потребовалась, чтобы на линии произошло соединение, а потом еще вечность, чтобы Эмили ответила. Фрэнсис оказалась права: разговор о Кэролайн.

Ее арестовали за вождение в пьяном виде, норму она превысила в два с половиной раза, а потом устроила настоящий скандал в участке, ночь ее продержали в камере, пока она не выплакалась, протрезвела и не утихомирилась.

— Мам, я не знала, звонить ли тебе, но Кэролайн говорит, что на этот раз хочет отправиться прямо в лечебницу, что, по–моему, и в самом деле вещь хорошая… и… хм… ну… в общем, она говорит, что у нее совсем нет денег. Мы с Беном кое–чем помочь сможем, но для нас это большие деньги.

— Передай ей, пусть едет в клинику, а сама не беспокойся: со счетом я утрясу, — сказала Фрэнсис, хотя и не знала, откуда достать денег.

Но это было меньшее, что она могла бы сделать для своей дочери: в конце концов, в том, как все обернулось с Кэролайн, целиком ее вина. По крайней мере, в последнее время они стали ближе, слава богу. Она задумалась, поможет ли лечение на этот раз, сделается ли Кэролайн когда–нибудь лучше или всю жизнь будет бороться с какой–нибудь болезнью в себе либо с пагубной привычкой. Мысли повергли Фрэнсис в печаль, она вышла из вестибюля и раскинулась под солнцем в шезлонге. Она в такой дали от своего ребенка, ее ребенка, кому нужна она, вечно бесполезная мать, возлежащая возле бассейна в Африке, у которой до сих пор внутри все ломит, а в ноздрях все еще держится этот незабываемый чарующий запах страсти.

46

Когда я просыпаюсь, меня укрывает одеяло, я лежу, вытянувшись, на диване и понятия не имею, где нахожусь. Осторожно перебираю вчерашние события: неудачный обед с Саймоном, мое жуткое расстройство здоровья, день, проведенный недвижимо в постели, ужасная церемония награждения, мое безумное сумасбродство, вечеринка в частном клубе, меня по ошибке за Кэролайн приняли… Понемногу окончание вечера раскручивается в мозгу, и наконец я вспоминаю незнакомца, с которым ушла домой. Глянула на себя: я все еще в своем зеленом платье (хороший знак), я все еще в его гостиной (еще один), но его тут нет. Становится стыдно, что я, должно быть, отключилась… сколько времени я тут? Сколько сейчас времени? Часы на стене показывают половину седьмого. Утра или вечера? Да, должно быть, утро, утро субботы. Во рту сухо, голову разносит, словно произошел атомный взрыв, дикая боль. Сажусь, стискиваю голову и стараюсь сообразить, как отсюда лучше выбраться. Малый, похоже, очень добр и, по всему судя, ко мне не приставал, так что, может, мне следует просто уйти, оставив ему записку, поблагодарить за гостеприимство. Или, наверное, лучше заглянуть к нему в спальню, просто чтоб сказать «пока»? Как, черт возьми, по этикету–то положено? Понимаю, что за вид у меня будет на улице в атласном платье и размазанном макияже, надо такси вызвать… но я же понятия не имею, где я, какой адрес называть. Мне отчаянно нужно добраться до душа, чтобы встряхнуться, и, шатаясь, я прохожу через комнату в коридор. Кухня напротив — она огромная и ультрамодерновая, с островком посредине и четырьмя высокими фасонными белыми стульями, аккуратно пристроенными по окружности. Нахожу тумблер на сливе, включаю затычку, отчего насос начинает работать на всю мощность и завывает на всю квартиру. В панике выключаю его и пью воду прямо из раковины. Я все еще ломаю голову, как мне выбраться, когда слышу шаги и в двери появляется Робби — он в белой футболке и трусах–боксерках, стряхивает с себя остатки сна.

— Как ни жаль, я все еще тут, — произношу.

— Мне не жаль, — говорит Робби. Я смущенно опускаю взгляд. Он вызывает во мне такое волнение, какого я не испытывала ни с кем другим, кроме Бена, чувствую себя изменницей, и мысль эта смехотворна.

— Хотите чаю?

— Еще очень рано, возвращайтесь–ка в постель, — говорю.

— Да нет, нет, все о’кей, — говорит он, подходит, берет чайник и передает его мне. Меня физически тянет к нему, как к магниту, и это ощущение распространяется по всему телу — от груди до ног.

Робби смущает меня. Он симпатичен, заботлив, богат, вероятно, и уж точно слишком хорош, чтобы в такое верилось. Его кухня девственно непорочна, словно ею никогда не пользовались. Он наливает чай в две кружки, мы проходим в гостиную, и я неловко усаживаюсь на один диван рядом со свернутым одеялом, а Робби садится на другой. Не отрываю глаз от коричневатой пены, образовавшейся по краям моей кружки, куда Робби добавил молока. Не знаю, что говорить, куда смотреть, из головы никак не уходит мысль, как же он похож на моего мужа. Голову, кстати, все еще ломает.