Химера - Джон Барт

Разочаровавшись, Брей отказался от преподавательства и оставил семью, чтобы "снова стать словно в детском саду", посвятив всю свою энергию одиноким трудам по составлению алфавитного указателя слов и изречений, встречающихся в писаниях козлобога Джорджа Джайлса, каковой относится к нашему Пану примерно как, скажем, Полиид к Протею. Навьючив немногие свои пожитки на своего рода механического Пегаса, жука по имени Фольксваген, он удалился в упомянутую в шапке его послания общину Лилидейл - целый полис провидцев и сивилл; там он обосновался в некоем содружестве, называемом Ремобилизационный хутор, который финансировал эксцентричный мэрилендский миллионер Гаррисон Мэк Второй, каковой к тому же был или временами воображал, что был "Георгом III, безумным монархом Англии". (Замечая, что безумным Мэк II воображал себя не здоровым Георгом III, а Георгом III безумным, каковой в своем безумии воображал себя здоровым Мэком II, Брей использует нашенское словцо парадокс.) Когда его группа, "ославленная, как и все пророки в своих отечествах", позже перебралась в "Канаду", Брей не поехал с ними, поддерживаемый отчасти мучимым угрызениями совести автором, ранее предоставившим свое имя для заговора с плагиатом, отчасти своими собственными побочным приработками - в качестве козовода и изготовителя помадок, капитана курсирующего по озеру Шетоква прогулочного судна "Овод" и т. п., а в первую же очередь - Георгом III через филантропическую организацию Мэка II - Приливной Фонд. Насколько я смог разобраться. Пятилетний План амбициозной "Второй Революции" был выношен не напрямую Бреем, а второй - изобретательной - машиной, этаким автоматическим Полиидом, называемым Компьютер, которую Брей использовал в своих ученых усилиях; этот самый Компьютер намекнул однажды, что ему сподручнее отстоять перед миром свои права и по праву занять свое место среди бессмертных, отказавшись от утомительнейшей симфонии в пользу Революционного Романа - вышеупомянутой "научной фикции", каковая в письме Брея Мэку II, а может быть, и в его собственном мозгу, не то смешалась с новой революцией, не то приобрела ее черты.

В "Год N" проекта (в цифрах 1971/2), "призвав [своего] врага [Георга III] [себе] на помощь", Брей воспользовался грантом Приливного Фонда для перестройки своей машины, с тем чтобы, будучи напичкана определенным количеством произведений того или иного автора, она могла составить гипотетические новые произведения в его же манере. Результаты его первых опытов сами по себе оказались довольно неуклюжими пародиями на писания вышеупомянутого плагиатора, которому Брей тем самым ловко за себя отомстил: они были озаглавлены "Концу дороги нет конца", "Жив, жив, дурилка", "Сын Джайлса, или Заново Пересмотренный Заново Пересмотренный Конспект", - по собственным загадочным словам Брея, "романы, которые имитировали форму романа, автора, который имитировал роль Сброс"; но они вполне удовлетворительно продемонстрировали потенциал машины. Оставшуюся часть года Брей потратил в основном восстанавливая силы после нервного расстройства, результата воздействия ядовитого газа, распрысканного по округе его врагами под предлогом уничтожения озерных мух; тем не менее он, похоже, приобрел любовницу - "несговорчивую маленькую амазонку" (как при чтении этих слов у меня в груди захолонуло сердце!) по имени Меропа, чье первоначальное недоверие к нему как к "Белому англо-саксонскому протестанту (WASP)" оказалось, должно быть, сметено революционным характером его работы и его пылом в таких делах, как "борьба против ДДТ",- и радикально изменил концепцию самой своей работы. Ибо в Год О (код # 1972/3) он приступил к программированию своей машины для сочинения не гипотетических фантазий, но "Последней Фикции", "Окончательного вымысла". В ее утробу (более ненасытную, чем у Химеры, если и не столь же опасную) он отправил все пятьдесят с гаком тысяч вокабул из "Томпсоновского "Индекса мотивов фольклорной литературы", все содержимое книгохранилищ лилидейлской мемориальной библиотеки Марион Скидмор плюс к тому справочную работу, озаглавленную "Знаменитые сюжеты", основы магической математики с такими именами, как Золотое Сечение и Ряд Фибоначчи, и (не могу сказать почему, но, кажется, это предложение исходило от его любовницы) список всего на свете, что группируется по семь. Так экипированной машине надлежало проанализировать весь корпус существующей литературы ("фикции") - как мог бы аристотельствующий лепидоптеролог поступить с существующими разновидностями бабочек, - чтобы вывести совершенную форму из "естественных" к ней приближений и свести этот идеал к математической модели, предшествующей сочинению ее словесного воплощения. Таков был гений Брея, что его машина начала год, породив в качестве схемы типического подъема и спада драматического действия следующую простенькую диаграмму:

а кончила его такими "усовершенствованными" альтернативами, как "Прямоугольно-треугольный Фрайтаг":

и "Злато-треугольный Фрайтаг":

каковые точно предписывали относительные пропорции как экспозиции, так и нарастанию действия и развязке, точное положение и уровень осложнений и кульминаций, отношение внутреннего и обрамляющего повествований и т. д. Не удивительно, что он описывает, как счастливо роился все лето вокруг машины, с нетерпением предвкушая первую пробную распечатку, намеченную на осень: к этому времени я и сам оказался настолько вовлечен в его поиски, будто они были моими, и тщетно пытался разобраться, а душа уходила в пятки, не обнаружится ли среди его технических добавлений и каталогов и Героическая Схема, не иначе списанная Полиидом с него - если только, что, правда, казалось еще более неправдоподобным, сам Компьютер не был какой-то будущей разновидностью моего провидца.

Но мое разочарование полностью меркло по сравнению с тем, что испытал бедный Брей в Год Т - "серединную точку [его] жизни" - при этой столь давно предвкушаемой распечатке. Заглавие "NUMBERS" - "Числа" - сулило достаточно многое: семь его заглавных букв, гармонично сгруппированные вокруг центра - его инициала, многообещающе отражали определенную увлеченность Брея математикой, особый вклад, внесенный его приятельницей Меропой (две "древние" литературно-нумерологические традиции ее племени, называемые гематрия и нотарикон), и "такие литературные прецеденты, как четвертая книга Пятикнижия, про которое каббалисты утверждали, что исходно оно было семикнижием, но потом одна его книга полностью исчезла, а другая свелась всего к двум стихам - "Числа" 10:35,36". Но, увы, как он сам вынужден был признать, он "не отловил при отладке [своей] машины всех блох"; следом шел не шедевр, а азбучный хаос, десть за дестью "поразившей [Брея] как столбняк" чудовищной чересполосицы букв! Беда никогда не приходит одна (может, и в этом тоже смысл названия?): в тот же вечер, думая его отвлечь, Меропа отправилась с ним на собрание группы воинствующе-радикальных студентов, привлеченных в Лилидейл слухами, что здесь находится центр огромного революционного заговора. Когда в один из моментов разговора они выхватили газовые пистолеты, заряженные составом, при помощи которого намеревались "сбить листву [дефлорировать?] с плюща Лиги", Брей, вне себя от испытываемых мук, ошибочно принял их за своих ядовитых врагов и "едва ускользнул" (эта часть повествования не вполне ясна); прибегнув к чудовищному лицемерию, ядовитым жалом он сбил с ног и временно парализовал "прекрасную [его] предательницу", после чего в безумии бежал на жуке Фольксвагене. Оправившись, Меропа оставила его, примкнув к этим революционерам с их достаточно смутным скоропалительным проектом "наполнить конторские бачки с питьевой водой в одной крупной корпорации водами озера Эри"; Брей, теперь убежденный, что именно она и несла ответственность за фиаско "Чисел", долго пребывал в крайне подавленном расположении духа среди руин своего проекта, который Приливный Фонд вскорости лишил дотаций. Он пишет о себе как о "корабле без руля, на ветрилах которого поставили точку", "обездоленном" и "ужаленном". "Рождество, как же!" - щерится он на справляющих главный в Лилидейле религиозный праздник; в конце Года Т ("З июля 1974 года") - ошеломляющая перекличка с Медузой - обозревает он жалкие обломки своих грандиозных упований и пишет: "Мои разбросанные записки [он пишет notes] обратились в камень [stone]".

Но на следующую же ночь, описывая в оцепенении на пароходе бесчисленные круги по озеру, он, благодаря не то Компьютеру, не то жуку Фольксвагену, сподобился поразительного прозрения. Оплакивая утрату Меропы, он вспоминает ее сравнение распечатки "Чисел" с исконным кодексом законов ее племени: в соответствии с некоторыми толкованиями, эта "Тора" являлась изначально неким хаосом разбросанных букв, которые сами по себе располагались в слова и фразы, стоило произойти событиям, этими фразами описываемым. В то же время он лениво замечает, что заметки [notes] являются анаграммой камня [stone] и наоборот и посему ("этой самой умеренной гематрией") перенапоминают о его бывшей любовнице. Вычитывая для него все эти тысячи повествовательных мотивов, предназначенных в зашифрованной форме в пищу Компьютеру - точно так же, как Полиид скармливал свои магические заговоры Химере,- она в свое время заметила: "Смотри-ка, одного тут у них не хватает: Ключа к Сокровищу. Один парень родился в семье, мужчины в которой век за веком отдавали все силы поискам некоего Тайного Сокровища, ага? И вот когда он вырастает, вместо того чтобы мотаться, как и они, по белу свету, он перечитывает в библиотеке все книги о Поисках и тому подобное и решает, что Сокровище, чего доброго, где-нибудь тут, в его доме, - наподобие метерлинковской "Синей птицы" и т. д. В ту же ночь ему снится, что в подвале его дома находится этакая большущая многокомнатная квартира, о которой он никогда и не подозревал, но по той или иной причине эта новость не очень-то его удивляет. Проснувшись, он соображает, что никакой квартиры там нет, а вот что есть - так это старая кладовка не то для инструментов, не то для запасов, в которую он никогда не заглядывал, потому что дверь в нее загораживали груды хлама, оставленные его предками, - и он абсолютно уверен, что там-то и должно быть Сокровище. И так он, не пролив и капли пота, заходит дальше, чем остальные после долгих лет приключений, опасностей и всего такого прочего. Но обнаружить местонахождение Сокровища - одно, а добыть его - совсем другое: когда он разгребает весь этот мусор, оказывается, что дверь заперта, словно подвал банка. Замок не заклинило, он не заржавел - на самом деле он очень даже хорошо смазан, - но его определенно не открыть без ключа даже лучшему в округе слесарю. Посему парень кончает тем, что ему все же приходится рыскать в поисках по всему свету, верно? Но уже за ключом, а не за сокровищем. Он проходит через обычные загадки, битвы, чудовищ, путеводные нити, ложные следы и тому подобное и в конце концов спасает некую принцессу и т. д., и в их брачную ночь она находит некий очень даже симпатичный ключ в кармане его собственных штанов. Она думает, что им следует этим и удовлетвориться, но он бросает ее, мчится назад в свою страну, в свой старый дом, стремглав влетает в подвал, отпирает дверь и убеждается, что кладовая пуста. Оставив однажды девушку и ее страну, назад вернуться он не может, не помню уже почему, и посему в отчаянии выбрасывает ключ и доживает остаток жизни как суровый старый отшельник. На смертном одре, размышляя о своих приключениях, утерянной подруге и всем остальном, он видит, что Ключ к Сокровищу и был самим Сокровищем и т. д. Образчик шовинистического мужского поклонения фаллосу, но недурная история". И сразу же, стоило ему только эту историю припомнить, как все осветилось для Брея словно серией отдельных вспышек, "словно фейерверк отразился в озере Шетоква": не "Числа", "NUMBERS", а "Заметки" - "NOTES" - настоящее заглавие его романа; 5, а не 7 - правильная его числовая основа; то, что он воспринял как фиаско, было вполне нормальной кульминацией первых трех пятых проекта - пятилетнего плана, у чьей "-точки", как он вдруг осознал, он ныне находился ("NOT относится к ES как NOTES к NOT"). Все эти безбрежные россыпи случайных букв - чудовищная анаграмма Революционного Романа, вернуть к порядку которого расшвыренные налево и направо буквы потребует ни больше и ни меньше как "перепрограммирования" Компьютера в свете этих новых прозрений.